— Ошибся, да?

— Нет, не ошибся.

— Шкурка пропала.

— Плевать.

Дедушка вытер топор о снег. Сумка была полна, и он понёс зайца в руке.

— Зачем ты его так убил? — спросил Тадао.

— Да ладно, одно го‑то ничего, — весело ответил дедушка.

Они не спеша спускались вниз по холму.

— Когда кровь, зайца жалко.

— Ерунда. Ему все равно — он что так, что этак мёртвый, — сказал дедушка, и лицо его вдруг стало очень серьёзным. Тадао пошёл впереди, чтобы не видеть, как из зайца капает кровь.

Обратно они возвращались короткой дорогой, вдоль поймы реки. Солнце начинало клониться к закату, на равнину от гор легла длинная тень. Похолодало.

Дедушка всю дорогу почти не открывал рта. Они перешли через длинный деревянный мост.

Середина моста так и осталась сломанной после прошлогоднего тайфуна. Тадао посмотрел на бежавший внизу поток, остановился и, вцепившись в перила, стал вглядываться в воду.

— Дедушка, — позвал он, не оборачиваясь. — Как ты думаешь, они ещё там?

— Кто?

Дедушка подошёл и тоже посмотрел на реку.

— Рыбы.

— Нет.

— Они вернутся, когда снег сойдёт, да?

— Ага.

— Тогда снова будем ходить на рыбалку, правда?

— Угу, — ответил дедушка. — Будем ходить.

— Каждый год, вдвоём, да?

— Каждый год.

— Ага, и много–много лет.

— …Да.

Тадао взглянул на зайца в дедушкиной руке. Кровь уже не капала.

Когда они перешли мост, Тадао понял, что ветерок дул только над рекой.

— Когда умирают, становятся холодными–холодными, да? — сказал он, трогая на ходу заднюю ногу зайца.

— Да, холодными.

— А почему?

— Потому что кровь останавливается.

Дедушка смотрел куда‑то вперёд, вдаль.

— Когда умираешь, всему конец, — сказал он.

— Чему всему?

— А всему.

— Ну чему всему?

— И еде, и работе, и сну.

— И ты, дедушка, тоже умрёшь?

— Умру. Скоро уже, — ответил дедушка. — Все умирают.

— И все зайцы тоже?

— И зайцы. Все, кто живёт.

— А хорошо бы никогда не умирать, да?

— Если живёшь слишком долго, устаёшь.

— Наверно, — сказал Тадао. — Бабушка была такая холодная.

Далеко в горах прогрохотало, как во время грозы. Они посмотрели в ту сторону. Над освещённым вечерним солнцем ущельем белой тучей поднялась снежная пыль.

— Лавина, — сказал дедушка.

— Вот это да! — восхитился Тадао.

Когда они вернулись, солнце уже зашло и стало совсем темно.

В доме горели огни, там было все так же шумно. Тадао пошёл прямо к дедушке во флигель. Дедушка включил свет. Тадао постучал снегоступами один о другой, чтобы отряхнуть снег, и повесил их на место.

Дедушка с размаху швырнул сетку с добычей поверх ящика с зайцами. Потом сел к камельку. Длинными щипцами он разгрёб угли, подхватил тлеющий уголёк и отложил его в сторону. Собрав тонкие и сухие ветки, дедушка бросил на них сверху уголёк и стал дуть.

Тем временем Тадао, приподняв кусок мешковины, заглянул в ящик с зайцами. Те спали, но от внезапного света зашевелились и, косясь на Тадао, неохотно захрупали пожелтевшей травой. Тадао подошёл к очагу и сел напротив дедушки. Он подвинул ноги в промокших штанах поближе к огню. Скоро от штанин и носков пошёл пар.

— Ругать будут, — сказал Тадао.

— Кто?

Дедушка подкинул в огонь несколько сучьев.

— Мама.

— За что?

— За то, что ходил за зайцами.

— Она что, говорила, что нельзя?

— Ага. Сегодня, говорила, нельзя.

— Ничего.

— Конечно ничего.

Тадао сидел и смотрел в темноту за окном. С крыши свисали сосульки. Бумага, которой была заклеена треснувшая стеклянная дверь, отошла и, тихо шелестя, дрожала на сквозняке.

— Ветер задул, — сказал Тадао.

— Да. Снегопад будет.

Дедушка не смотрел на Тадао, ровными движениями он все ломал сухие ветки и подбрасывал их в огонь.

Они замолчали.

Было слышно, как в доме открылась дверь, кто‑то шёл к флигелю. Подмёрзший к вечеру наст сухо скрипел под ногами.

— Кто‑то идёт.

Тадао посмотрел на дверь. Она с шумом распахнулась, и в комнату вошли мама и тётя. Обе они были в фартуках.

— Тадао! Ты где был? — спросила мама.

— В горах.

— С дедом?

— Ага.

Мама увидела сетку с зайцами.

— Опять на зайцев охотились?

— Ага.

— Ох, папа, — тонким голосом сказала тётя дедушке, — такой день, а ты зверей убиваешь. Мама ведь умерла.

Дедушка ничего ей не ответил.

— Как ты можешь! — сказала тётя. — Сердца у тебя нет.

— Тадао, пойдём.

Мама взяла Тадао за руку.

— Пора ужинать.

Тадао, глядя на дедушку, стал надевать сапоги.

— Папа, ты будешь кушать? — спросила тётя.

— Да ладно, — ответил дедушка.

— "Да ладно" — это значит не будешь?

— Угу.

Мама потянула Тадао за руку, и они вместе с тётей вышли наружу. Дул ветер.

— Бедная мама! — сказала тётя.

— Хорошо тебе, сестрёнка, что ты замуж не вышла, — сказала мама. — Ох уж эти мужики!

— Твоя правда. А как маму жалко!

Тётя и мама заплакали.

Тадао поужинал в одиночку. Он заглянул в большую комнату. Там возле незаколоченного гроба сидели гости, ели, пили вино и разговаривали между собой.

— А почему, — спросил Тадао у тёти, — они не уходят домой?

— Сегодня они останутся здесь до утра, — ответила тётя, опуская в кастрюлю с кипящей водой бутылочку сакэ.

— А почему?

— Чтобы бабушке не было одиноко, они побудут с ней.

— И останутся здесь навсегда?

— Нет, только на эту ночь.

— А потом что?

— А потом бабушку закопают в могилу.

Тётя, обернув руку краем передника, вытащила бутылочку из кастрюли.

— Хочешь спать? — спросила она.

— Ага.

— Ну ложись тут.

— Я буду спать у дедушки.

— Туда не ходи.

— Там лучше.

— Странный ты какой‑то.

— Почему странный?

— Да ладно, это я так.

Тётя поставила бутылочку на алюминиевый поднос и понесла гостям.

— Скажи ему, чтоб он тебе побольше футонов постелил.

— Угу.

Тадао побежал по ночному саду к флигелю.

Дедушка сидел у очага все в той же позе.

— У тебя буду спать, — объявил Тадао.

— Ну–ну, — ответил дедушка.

— Ты что, есть не будешь?

— Неохота.

— А–а.

— Ну, будем ложиться?

— Не хочу ещё.

— Я тебе постелю пока.

Дедушка достал из тумбы толстый футон. Тадао помог ему положить подушки. Дедушкина подушка, набитая сухой травой, была тяжёлой и похрустывала. Тадао разделся и залез под одеяло. Дедушка сверху накрыл его ещё одним тюфяком, снял жилет и штаны и лёг рядом.

Тадао повернулся на бок, лицом к дедушке, и сжался в комок. Ноги мёрзли. Дедушка закрыл глаза, веки у него были все в морщинах.

Тадао вспомнил про ушанку, встал и сходил за ней. Лёг и завернулся в одеяло.

— Что, хорошая? — спросил дедушка.

— Ага. Ты мне сделай ещё одну такого же размера.

— Ладно.

— Когда сделаешь?

— Как‑нибудь.

— А завтра нельзя?

— Так быстро не получится.

— Жалко.

— Надо снять шкурку, высушить.

— Ну ладно, в следующий раз.

— Ты теперь когда приедешь? — спросил дедушка.

— Не знаю. Но я обязательно приеду, обещаю.

Из дома доносился непрерывный шум голосов.

— А бабушка умерла, — сказал Тадао.

— Угу.

Дедушка быстро встал и, дёрнув за шнурок, погасил свет.

— Пусть бы горел.

— Не уснёшь так, — сказал дедушка.

Комнату теперь освещал только красноватый свет догорающего очага.

— Бабушка умерла, — снова сказал Тадао.

— Угу.

— Завтра хоронить будут.

— Сначала сожгут.

— А зачем?

— Чтобы остались одни кости.

— А потом уже закопают, да?

— Да.

Угли догорели, и лица дедушки стало не видать.

— А зайцев всех убивают?

— Некоторые дохнут сами.