На этом мысли о рыбалке иссякли, и я стал думать о будущем ребёнке. Надо же, уже третий. Не много ли? Многовато. Больше бы уже и не прокормить. Старшему пора в школу идти… Как бы денег поднакопить? Да нет, не получится. Вот если бы то дежурство выпадало раза по три в месяц. Со спецоплатой как‑нибудь перебились бы. Господи, о чем я думаю! Век бы того дежурства не видать… Ладно, хватит. Как‑нибудь все образуется.

Мои мысли опять вернулись к рыбалке.

Электронные часы выдали трель. Раздался свисток дежурного. Время прогулки. Кто‑то из заключённых громко зевнул, из ближней камеры донёсся звук удара тела о стену.

По следующему свистку охранники стали открывать двери. Я отворил камеры на своей половине второго яруса, встретившись с Хорибэ точно посередине. По третьему свистку из дверей вышли заключённые, одетые в летнюю форму, и стали строиться, повернувшись спиной к проходу.

Послышались окрики охранников:

— Не болтать! Не болтать!

— Я тебе плюну!

Новый свисток заглушил голоса, и начался личный досмотр. Заключённый опирался руками на дверь своей камеры, наклонившись вперёд. Летом эта процедура была особенно неприятна, поскольку запах потных тел прямо‑таки лип к рукам. Я увидел, как Хорибэ, ощупывая ноги того самого заключённого, что‑то тихо ему говорит. Тот смотрел прямо перед собой и никак на это не реагировал. Окончив досмотр, мы построили заключённых в затылок. Я встал впереди, Хорибэ — сзади, и в таком порядке мы спустились вниз по лестнице. Раньше, когда я становился к заключённым спиной, у меня, бывало, по спине бежали мурашки. Спустившись по лестнице, мы пропустили вперёд другое отделение и вышли на улицу следом за ним. Все как один прикрыли рукой глаза от слепящего солнца. Место для прогулки смертников в отличие от спортплощадки, где заключённые общего режима могли играть на траве в бейсбол и регби, представляло собой тесный дворик, окружённый стеной и разделённый на секторы. Посередине стояла наблюдательная вышка, откуда каждый был виден как на ладони. Сегодня на вышке дежурили мы с Хорибэ. Остальные охранники, запустив в каждый сектор по два смертника, закрыли зарешеченные двери снаружи. И, оставив нас с Хорибэ на посту, пошли отдыхать.

К бетонному полу вышки были прикреплены железные стулья, но нечего было и думать на них садиться — так раскалились они от солнца. Поправив фуражку, я стал вести наблюдение стоя. В отведённых им секторах заключённые отдыхали всяк по–своему. Одни, сняв рубаху и разлегшись на земле, стали загорать, другие — прыгать, третьи — делать гимнастические упражнения, которым обучают в армии. Сверху все это напоминало собачий питомник.

— Не разговаривать! — сердито рявкнул на кого‑то Хорибэ.

Разделённые перегородками, заключённые не видели друг друга и все разом посмотрели на нас, чтобы понять, на кого кричат. Однако они прекрасно знали, что, если они не станут разговаривать слишком громко, охранник поленится слезать с вышки и отпирать дверь в сектор, только чтобы заставить их замолчать. Поэтому, загорая, размахивая руками, подпрыгивая, они продолжали вполголоса переговариваться со своими напарниками.

— Ишь как прыгают! — сказал Хорибэ. — И жара им нипочём.

— Нервы успокаивает, когда двигаешься.

— Наверно.

— Точно. Вроде нашей рыбалки.

Наступив ногой на бетонную приступку, Хорибэ стал смотреть на того заключённого. Я спросил:

— Ты чего ему там говорил?

— Я‑то? Не приставай, мол, к молодым охранникам.

— Так и сказал?

— Ага, — кивнул Хорибэ, по–прежнему глядя на заключённого.

— Ты Накагаву имел в виду?

— Его, а кого же?

— А этот что?

— Да ничего… Состроил вот такую рожу, — и Хорибэ, выпятив челюсть, изобразил заключённого. А тот, закончив тем временем зарядку, прислонился к стене и, утирая ладонью пот с лица, время от времени поглядывал в нашу сторону.

— Ну и рожа! Прямо съесть готов.

— Да что он здесь может? Что он может? Только рожи корчить.

Заключённый по–прежнему смотрел на нас. Встретившись с ним взглядом, я отвернулся, но Хорибэ глаз не отвёл. Тогда тот, пригладив стриженый ёжик волос и стряхнув пот со лба, неторопливо двинулся в нашем направлении. Дойдя до решётки, он вцепился в неё руками и встал, не сводя с нас глаз. Хорибэ спустился к двери.

— Тебе чего? Проваливай!

— Не связывайся с ним, — сказал я.

— Ты что вылупился? — опять спросил Хорибэ. Остальные заключённые старались не смотреть в нашу сторону.

— А что, нельзя? — перехватив решётку поближе к Хорибэ, сказал заключённый.

— Скажи‑ка, этот подонок ещё разговаривает, — прошипел сдавленным от злости голосом Хорибэ.

— Сами вы подонки, — ответил заключённый. — Скольких вы уже вздёрнули, а? За меня‑то вам много заплатят? Ай–ай–ай, такая тяжёлая работа, а платят не густо.

— Хорибэ, перестань, ну его.

Хорибэ, сверля заключённого глазами, задвигал желваками. Потом потянулся было к висящей на поясе дубинке, но так и не вытащил её. Я снова окликнул его. Он взглянул на меня, повернулся к смертнику спиной и поднялся наверх. Заключённый ещё некоторое время смотрел на нас, потом медденно отошёл к противоположной стенке и сел на землю.

— Этим типом я займусь сам, — сказал Хорибэ. Его лицо было бледным от злости.

— Не злись. Все одно он первый на очереди.

— Кто сказал?

— Бригадир.

— А кто дежурит?

— Я.

— С кем?

— С ним.

— С кем "с ним"?

— Ну, с Накагавой.

— Его уже назначают?

— Надо ведь когда‑то начинать. Чем раньше, тем лучше.

— Это бригадир так сказал?

— Угу. Выпил тут как‑то и разговорился.

— Значит, точно.

— Я бы предпочёл с тобой, а не с Накагавой.

— А может, поменяешься со мной? У, паскуда. — Хорибэ опять поглядел на заключённого. Тот, сорвав травинку, покусывал её, высасывая сок.

— Не положено, — ответил я.

— Жаль.

Хорибэ вытер платком рукоять дубинки. Доносящийся издалека стрекот цикад сливался с шумом прибоя. Прозвенел звонок, оповещая о конце прогулки. Отдохнувшие охранники зашагали по песку в нашу сторону.

До казни того заключённого оставалось два дня. На свидание к нему никто не приходил, даже адвокат. Это было не совсем обычно.

Перед смертью все осуждённые сочиняют прощальные стихи и танка, но этот даже писать не умел.

Я, как обычно, стоял на своём посту, на втором этаже. Через полчаса заключённых должны были вести в баню, а потом моя смена кончалась. Напротив, сложив за спиной руки, неподвижно застыл Накагава. Сегодня было особенно жарко — даже не двигаясь, я весь обливался потом. Чтобы рубашка не прилипала к телу, я время от времени оттягивал ворот и дул себе за пазуху. Накагава, напряжённо вытянувшись, не делал ни одного движения. То и дело я поглядывал на дверь камеры того заключённого. Накагава, по–моему, тоже не сводил с неё глаз. На первом этаже кто‑то из охранников, гремя бутсами, прошёл по коридору, заглядывая в глазки камер. И заключённые, и охрана изнемогали от жары. Из какой‑то камеры послышался скрип кровати. Накагава шевельнулся, и мои мысли переключились на него.

Участвовать в проведении казни в паре с новичком мне было неохота. Каждый пустяк с ним может превратиться в целое ЧП. Это меня беспокоило. Ладно, ничего не попишешь, подумал я. Он ведь в первый раз. Неужели я когда-то был таким же? Да нет, я был поспокойней, так не трясся. Накагава тоже скоро разберётся, что к чему. А в чем, собственно, разберётся? В чем это таком я разобрался?.. Ни в чем я не разобрался. Просто привык, шкура задубела. И все-таки чем‑то я от Накагавы отличаюсь. Наверняка отличаюсь. Не может быть, чтобы я ничем не отличался от этого молокососа. Наверное, я все же понял нечто, что ему пока недоступно. Несомненно… Да что это со мной? Не все ли равно. Наплевать… Так или иначе, надо взять его с собой на рыбалку. Самое лучшее средство от нервов. Решено, берём Накагаву с собой.

Я стал прикидывать, что нужно будет завтра взять с собой — крючки, наживку, удочки и все такое. Время пролетело незаметно.