Поздороваться и поговорить с Андреем я так и не успел, потому что именно в это время к танку-памятнику подкатил вместительный "Неотон".

   Молчаливые "люди в штатском" компактно расселись на задних сиденьях автобуса, съемочная же группа "Звезды", забросив в багажник свои кофры и ящики с аппаратурой, шумной компанией разместилась спереди.

   Романов подсел ко мне, поставив сумку со своей навороченной камерой на пол в проходе, - Александр Васильевич, здравствуйте! - Какими судьбами?

   - Теми же что и ты, Андрей. - ответил я, поудобнее устраиваясь на мягком сидении у окна. - Командирован редакцией ИТАР-ТАСС в известную тебе страну, для освещения известных тебе событий. И, наверно, хватит пока об этом - еще успеем наговориться в дороге.

   Автобус тем временем плавно тронулся с места, и покатил по проспекту Стачек в сторону Петергофа. Миновав Красное село, "Неотон" прибавил скорости. Я задумчиво смотрел в окно, прощаясь с родным городом. Ведь человек предполагает, а Бог располагает. И едем мы не в колхоз "Червоное дышло" брать интервью у знатной доярки Марьи Ивановны о рекордных надоях, а в далекую страну, где давно уже полыхает война, подогреваемая силами международного терроризма и странами НАТО, и где счет убитым идет на десятки тысяч. Вполне вероятно, что эта гражданская война в самое ближайшее время перерастет в Большую Ближневосточную, если не сразу в Третью Мировую. Андрей Романов понял мое настроение, и больше не пытался заговорить.

   За окном автобуса плыли присыпанные снегом леса. Разговаривать почему-то совершенно не хотелось, даже с хорошим знакомым. Я все смотрел и смотрел в окно, пытаясь надолго сохранить в памяти картины зимней России.

   В Кингисеппе автобус сошел с трассы и повернул в сторону Усть-Луги, где под погрузкой стояло учебное судно "Смольный" Балтийского Флота Российской Федерации, на котором мы и должны были отправиться в путешествие.

   У причала, кроме нашего автобуса, который привез журналистов и людей в штатском, стояло еще несколько машин, и длинный, как песня акына, междугородний автобус МАН. Из него выгружались какие-то люди, в которых опытный глаз мог без напряга распознать медиков, причем, именно военных медиков. Но для меня все эти наблюдения были излишни, так как среди людей с чемоданами у трапа я снова увидел знакомое лицо.

   Игорь Петрович Сергачев, военный хирург, а в далекие шестидесятые, мой школьный товарищ. Последний раз мы виделись с ним в мае этого года, на встрече одноклассников, собравшихся на сорокалетие нашего выпуска.

   Именно тогда я прочувствовал то, что ощущают немногие еще живые ветераны Великой Отечественной, собираясь в День Победы - сиротство и горечь потерь. Из тридцати выпускников, на встречу в сквер возле школы пришло меньше половины... Одних уж нет, а те далече. Кто-то бесследно затерялся на необъятных просторах СССР, кто-то уехал "на историческую родину", кто-то умер...

   Тем временем Игорь, как будто почувствовав, что на него смотрят, обернулся, - Компаньеро Алехандро, салюд! - это было его шуточное приветствие еще со школьных времен.

   - Геноссе Игорь, и ты туда же? - мы крепко обнялись, и начали расспрашивать друг друга, задавая привычные в таких случаях вопросы: как жизнь, здоровье, как дела. Тем более, что посадка, похоже, задерживалась.

   - Да вот, знаешь, надо попрактиковаться, пока глаз остер и рука тверда, - Игорь характерным жестом размял пальцы в тонких перчатках, - а то ведь еще пара лет и годы возьмут свое...

   - Ерунда Игорек, вон, покойный хирург Федор Углов делал операции на сердце в девяностолетнем возрасте. - А насчет здоровья, так ты еще простудишься на наших похоронах, вон какой здоровый! - я хлопнул одноклассника по плечу. - Скажи, ты это, какими судьбами оказался здесь?

   - Скажу тебе по старой дружбе, только ничего не пиши об этом. - Сергачев оглянулся по сторонам, - Формально мы - мобильный госпиталь МЧС, и едем в Сирию на плавучем госпитале "Енисей" оказывать помощь пострадавшим. Но на самом деле здесь собраны опытные военные медики из госпиталей дивизионного и армейского уровня, причем, преимущественно с Кавказа. Большинству моих коллег огнестрельные и осколочные ранения, контузии и термические ожоги куда более знакомы, чем простуды мигрени и запоры. Вот, как то так.

   - М-да, дружище, спасибо за инсайд, но о чем-то подобном мне уже мысль приходила в голову. - я понизил голос, - Моя "чуйка" шепчет, что едва мы успеем добраться до места назначения, как начнется, или очередное "принуждение к миру", или, вообще, "интернациональная помощь".

   - Ладно, Шурик, увидимся еще, а мне пора, - медики, получив команду, гуськом направились к причалу, где стоял "Енисей.

   А на другом причале, у которого стояли два учебных судна Балтфлота - "Смольный" и Перекоп", по трапу на борт длинной вереницей поднимались... нет, не курсанты военно-морских училищ, а офицеры и солдаты-контрактники, навьюченные вещмешками и баулами. - Да, становится все чудесатее и чудесатее, подумал я. - Похоже, что в командировке мне будет совсем не скучно.

   У трапа "Смольного" пограничники тщательно проверили мои документы, заглянув в какие-то свои шпаргалки. Примерно такая же процедура ожидала меня и на самом судне. Вахтенный сверился с длинным свитком, поставил галочку напротив моей фамилии, и дал мне ксерокопию со схемой расположения помещений корабля, где птичкой была отмечена моя каюта. Двухместная каюта была оборудована в спартанском стиле. Две койки, столик, рундук и тумбочка. Вскоре пришел и мой сосед. Им оказался телевизионщик Андрей Романов. Бросив свой сидор на койку, я поднялся на верхнюю палубу. Там уже вовсю шли приготовления к выходу в море. Палубная команда отдала швартовые, буксиры отвели "Смольный" от причала, палуба под моими ногами завибрировала. Дав прощальный гудок, корабль, раздвигая форштевнем ледяное "сало", плавно и величаво двинулся из Лужской губы в Финский залив. На границе российских территориальных вод, на траверзе Усть-Нарвы, к "Колхиде", "Енисею", "Смольному" и "Перекопу" присоединились сторожевой корабль Балтфлота "Ярослав Мудрый" и танкер "Дубна".

   Коля Ильин нашел меня почти сразу же после отхода "Смольного". Да и какой он теперь Коля? - Подполковник Службы Внешней Разведки Российской Федерации Ильин Николай Викторович. Ага, меня уже переплюнул, салага! Но теперь назвать его так язык не повернется. В самом деле - он вполне солидный мужчина, и, с его слов, имеет взрослого сына, который служит офицером в морской пехоте, и дочь красавицу на выданье.

   Мы спрятались с ним от посторонних глаз на корме, под навесом надстройки, где можно было хоть немного защититься от пронзительного холодного ветра, но не от вездесущей морозной сырости. Насколько я знаю своих бывших коллег, на эту встречу Николаю было необходимо получить разрешение от командира группы. Тем более, что о моем присутствии на "Смольном" для ребят из "конторы" было, скорее всего, известно заранее. В одном заведении на меня давно уже собрано досье, пожалуй, потолще, чем бюджетное послание министра финансов Госдуме. Но раз он все-таки пришел, то это значит, что карты легли как надо.

   Мы стояли, он покуривал трубку, - я уже лет двадцать, как бросил эту пагубную привычку, - и разговаривали вроде бы ни о чем. А в голове крутилась только одна мысль. Сам факт нахождения моих бывших коллег на борту этого корабля, "Смольный" и "Перекоп" превращенные в военные транспорты, и набитые офицерами и солдатами, все говорило о том, что игры в войну с "условным противником" закончились, и вот-вот пойдет такая пьянка, что последнему огурцу явно не поздоровится. А пока мы рассматривали наш эскорт.