Валька вернулась одна, без подруг.

— Они весы караулить, — сообщила она. — Пошли!

Пройдя мимо этих позабывших обо всем на свете мужчин, мы очутились на базаре. Несмотря на ранний час, он гудел, словно огромный вокзал. Продавцы высыпали на прилавки мандарины, апельсины, яблоки, орехи, ставили банки и ведра с какими-то соленьями, раскладывали баклажаны и кочаны капусты. Пахло чесноком, цитрусовыми и еще чем-то. Запахи смешивались, образуя нечто непонятное, но очень вкусное, дразнящее, отчего у меня разыгрался аппетит.

Позвав испуганно озирающихся по сторонам подруг, Валька уверенно направилась к прилавкам, на которых стояли накрытые марлевыми тряпочками банки с мацони, лежала дырчатая, истекающая соком брынза, чуть желтоватая, остро пахнувшая. Расположившись на самом краю длинного-предлинного прилавка, Валька стала распаковывать вещи. В кошелках оказались полупотрошенные куры, в ведрах — сливочное масло, белое и пахучее. Валька вытерла руки привезенным с собой полотенцем и вывалила на прилавок огромный масляный ком, облепленный чистой тряпкой. Осторожно отодрала тряпку, воткнула в масло нож. Выложила на прилавок куриные тушки. Отойдя на полшага, оглядела все и улыбнулась, довольная.

— Пошевеливайтесь, девоньки, — сказала Валька. — Скоро покупатель пойдеть.

— Почем продавать будем? — спросила чернявая.

— Прошлый раз по четыре сотни с рукавами рвали. — Валька немного подумала. — Сегодня, пожалуй, накинуть можно.

— Значит, по пятьсот?

Валька кивнула:

— По пятьсот. В случае чего сбросим чуток.

— А курей почем?

— Запрашивай поболе, — посоветовала Валька. — А тама базар сам цену скажеть.

— Только бы расторговаться. — Чернявая вздохнула. — Страсть как хочется жакетку справить!

— Справишь, — сказала Валька.

Держалась она уверенно, а подружки робели, кидая опасливые взгляды на грузин, которые, переговариваясь, посматривали на молодых бабенок. Все грузины были в мягких валяных шапочках, похожих на тюбетейки.

— Дюже хорошо, что ты с нами, — шепнула Валька. — А то средь их такие липуны есть — не отвяжешься. Люблять они, черти, русских баб и особливо казачек.

— Гутарять, с кинжалами ходить, — сказала чернявая.

— Очень даже просто. — Валька кивнула. — У них чуть не так — кинжал.

— Ироды, — прошептала чернявая.

— Не все, — возразила Валька. — Средь них есть очень даже обходительные. — Она взглянула на меня и смолкла.

— А дальше что? — проворчал я.

Валька рассмеялась:

— Ну и ревнивый же ты! Я же тебя ничем не попрекаю А ведь ты небось тоже с девками баловался?

Я промолчал.

— А раз баловался — молчи, как молчишь, — сказала Валька. — Все вы, видать, такие-то.

— Будет тебе, — пробормотал я, видя, что Валька по-своему растолковала мое молчание.

— Иной раз так взглянешь на меня, словно я виноватая перед тобой, — продолжала Валька. — А мне обидно. Выходит, мужикам все можно, а бабам нет? Дюже несправедливо это. Пускай про меня на хуторе что хотишь балакають, но я только с теми зналась, кто сердце трогал. Дюже жалостливые мы, бабы, а ваш брат пользуется этим.

— Я не жалею, — сказал я, — а люблю.

— Вот и погано, что не жалеешь. — Валька усмехнулась. — Кто люблить по правде, тот и приласкаеть, и пожалееть. Нам, бабам, это все одно что ребенку пряник.

Говорила Валька горячо, ее глаза излучали густую синь, на щеках играл румянец. «Она не только красивая, — восхитился я, — но и умная».

Взошло солнце. Косые лучи упали на прилавки, осветили лица, ведра, банки, горы яблок, груш, хурмы — и весь базар сразу стал ярким, нарядным, словно цветное женское платье. Вместе с солнцем появились и первые покупатели — немощные старики и старухи с коричневыми, иссеченными морщинами лицами. Опираясь на сучковатые палки, они переходили от прилавка к прилавку, приценивались, мяли в ладонях кочаны, перебирали пальцами фрукты, баклажаны, цокали языками и торговались с несвойственным старости пылом

За стариками и старухами потянулись и другие покупатели — в основном женщины с печально-строгими лицами. Они покупали мясо, овощи, зелень и быстро исчезали, а на смену им появлялись другие женщины, очень похожие на тех, что ушли.

В первые полчаса покупатели текли на базар тоненькой струйкой, а потом хлынули в ворота широким и мощным потоком, отчего Зеленый базар тотчас превратился в огромный муравейник. Гортанная речь смешивалась с кудахтаньем кур, с недоумевающим кряканьем уток, с блеянием овец. Весь этот гам перекрывали трубные крики ишаков, привязанных к деревьям чуть в стороне от прилавков.

К Вальке и подружкам часто подходили покупатели, приценивались, возмущенно цокали языками и удалялись. Чернявая, не скрывая волнения, кидала на Вальку вопросительные взгляды.

— Не выказывайся, не выказывайся, — отвечала Валька. — Спервоначала покупатель завсегда себя так ведеть. Побегають, побегають и воротятся, потому что лучше кубанских продуктов ничего нет. Будеть, девонька, и у нас почин.

Валька, видать, хорошо изучила Зеленый базар. Немного погодя к ней подошел высокий и худой мужчина с ввалившимися щеками. Не торгуясь, он купил полкило масла.

— Теперь пойдеть дело, — сказала Валька и сунула деньги за пазуху.

Масло стали покупать. Брали понемногу — по сто, реже по двести граммов. А куры шли ходко.

— На сациви беруть, — пояснила Валька и посоветовала товаркам накинуть по полсотне.

Солнце поднималось все выше. Я хотел снять пальто, но Валька сказала:

— И не думай! Зазеваешься — мигом стащать! Тут всяких кинто полно.

— Кого-кого? — переспросил я.

— Кинто, — ответила Валька. — Так грузины жулье зовуть.

— Зачэм говорыш так? — возмутился торгующий чуть поодаль от нас грузин. — Кинто совсэм не жулик. Кинто просто чалавэк, рэмэслэнык.

— А мне гутарили — жулик, — простодушно сказала Валька.

— Наврали! — убежденно произнес грузин.

Я изнемогал в драповом пальто, то и дело поглядывая на масло, а оно вроде бы и не уменьшалось. Хотелось есть, но Валька еще утром сказала, что обедать мы будем у тетки Ульяны.

— Там и выпьем, — добавила она. — Ты пробовал чачу — водку ихнюю?

— Нет.

— Дюже хорошая, — сказала Валька. — В один миг сшибаеть.

Я не ответил, потому что считал, что женщины должны пить только соки или в крайнем случае сухое вино, а не крепкие напитки. Сам я не пил, если не считать ста граммов фронтовых. Если водка не выдавалась, солдаты ворчали, и я поддакивал им, радуясь в душе, что сегодня мне не придется насиловать себя. Когда же водка выдавалась, я, зажмурясь, опрокидывал в рот свою порцию и проглатывал ее, как касторку, не испытывая при этом того, что испытывали, судя по их лицам, солдаты, и удивляясь, зачем ее, водку, пьют. Но я говорил «пошла!» и нюхал сухарь, потому что так говорили и так делали все.

Валька взвешивала масло, торговалась с покупателями, а я скучал. Мой взгляд равнодушно скользил по лицам — они уже казались мне давно знакомыми и теперь воспринимались мной как непрерывно повторяющаяся кинолента. «Стоять за прилавком весь день невыносимо», — подумал я и в этот самый момент увидел Зыбина. Он шел по базару в хромовых сапожках, в серых в полоску брюках, о каких можно только мечтать. Кепка-малокозырка с пуговкой на макушке придавала ему залихватский вид.

— Зыбин? — крикнул я.

Бывший ефрейтор обернулся.

— Зыбин! Черт тебя побери!

Бывший ефрейтор помахал мне рукой и направился скорым шагом к нашему прилавку.

— Вот так встреча! — сказал Зыбин, стискивая мою руку. — Силен, брат, силен!..

— Торгую, — сообщил я.

— Не слепой. — Зыбин усмехнулся. — Настоящим купцом заделался. Теперь тебе только цепку поперек брюха пустить — и хоть в кино снимай.

— А ты здесь, значит? — сказал я, не в силах сдержать охватившую меня радость.

— Здесь. — Зыбин перевел глаза на женщин, перекинулся взглядом с Валькой.

— Знакомьтесь, — поспешно сказал я.

Краешком глаза Зыбин смотрел на Вальку, а она на него. «Отобьет», — испугался я и, отойдя на шаг, поманил Зыбина пальцем.