Пыхтя, как тепловоз, я преодолел последние метры и взобрался на вершину холма. Чувство самосохранения подсказало мне нагнуться и, спрятавшись за кустом неопознанного растения, которое вспыхнуло от смущения и закрылось ветками, выглянуть наружу.

Занятно! Я бы даже сказал, забавно! Так что, надеюсь, никто не станет меня осуждать, что я расхохотался, как сумасшедший!

Представьте картинку: на полянке колбасилась рок-группа. Причем в полном составе — вокалист, носящийся по импровизированной сцене — плоскому камню, с микрофонной стойкой наперевес, соло-гитарист, выжимающий из своего инструмента все, на что тот способен, басист, ритмично дергающий головой на тонкой жилистой шее в такт лихим пассажам, и ударник, чья огромная башка с кривым клювом высовывается из-за навороченной установки. Музыка, как я уже рассказал, была довольно забубенная, но внешний вид музыкантов просто заставил меня покатиться от смеха. Рок-птицы были точь-в-точь их земные собратья, только размеров на пять больше! Солировал довольно бодрый попугай моего роста с мощным хаером на макушке, с гитарами носились два грифа, а по барабанам изо всех сил лупил здоровенный страус. Кстати, кажется когда-то была такая группа — «Птицы». Хотя, может быть, я и ошибаюсь…

Мои размышления были нарушены довольно грубым образом. Мой смех, естественно, прервал исполнение композиции, птицы сорвались со своих мест, в мгновение ока подлетели ко мне и обступили с весьма немирными намерениями.

— Ребята! — сказал я как можно радостнее. — Вы — просто супер! Не дадите автограф?

— Не дадим, — сухо сказал попугай. — Чего надо?

— Я тут собирал… — я замялся. — В общем, я биолог. Собираю тут я…

— Он над нами смеялся, — заметил гриф с басом (не то, чтобы он басил, просто это был тот гриф, что играл на басу).

— Да? — попугай распушил хаер. — Ну давай, давай. Расскажи нам, что мы такого смешного играли. Может, и мы похохочем.

— Нет, я над другим смеялся, — быстро сказал я. — Честно.

— Можно, я его напинаю? — спросил страус.

— Еще рано, — успокоил его попугай. — Мы же еще не выяснили, кто он такой и что здесь делает.

— Кто ты такой? — тут же спросил другой гриф. — И что ты здесь делаешь?

Попугай свирепо посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Повторяю — я биолог. Ищу редких зверей.

— И птиц?

— Н-нет, птиц не ищу…

— Значит, ты против птиц? Значит, птицы тебе не нравятся?

— Можно, я его напинаю? — спросил страус.

— Подожди. Мы еще не разъяснили насчет отношений этого так называемого биолога с птицами.

— Какие у нас могут быть отношения? — сердито сказал я. — Они сами по себе, я сам по себе.

— Та-ак. У нас тут птицефоб объявился, — попугая тряхнул хохлом и с хрустом размял крылья. — Товарищи, ваши предложения? Кроме страуса, — быстро добавил он. — Мы и так знаем, чего хочет наш друг.

— Предлагаю, — сказал гриф-басист. — Пойти покушать.

— Насчет НЕГО что предлагаешь?

— А-а-а. Не над нами же.

— То есть? — попугай был готов взбеситься.

— А что? Он просто смеялся. Говорит же — не над нами.

— Врет!

— Не вру! Я смеялся… ммм… над анекдотом! Точно! Я вспомнил один убойный анекдот!

— Расскажи.

— Не стоит. Он ужасно похабный.

— А мы любим похабные анекдоты! — хищно сказал попугай.

— Ага! Ага! — обступили меня птицы. — Говори!

— Ладно, — сказал я устало и рассказал один из моих любимых, про лося и енота.

— Ну? — спросил попугай, когда я закончил ударной фразой и ожидал волны заразительно смеха. — Это все?

— Д-да, — неуверенно ответил я.

— А в чем соль?

— Ну как же? Ах, да, там же показывать нужно!

Я показал.

— И че?

— И все.

— А причем тут стремянка?

— Ну как же!

Я объяснил. Попугай спросил:

— И че?

— Не достает же!

Попугай и грифы тяжело задумались. Зато неожиданно расхохотался страус.

— Клево! — сказал он.

— Дошло? — обрадовался я.

— Нет! Это я представил, как я тебя пинать начну!

Я начал медленно пятиться назад.

— Нет уж, — строго сказал мне попугай. — Никуда вы, товарищ биолог, не денетесь.

— У меня есть друзья! — сказал я. — Они отомстят за меня.

— А мы тебя съедим, — равнодушно сообщил попугай, как будто речь шла о погоде на завтра. — Никто ничего и не узнает.

— Попугаи не едят мяса.

— Мы едим, — заметил гриф. — Падаль. Ну, подумаешь, пару дней полежишь, повоняешь…

— Сами вы падаль! — ощетинился я. — Еще никто не смел говорить такие слова профессору космобиологии! Тоже мне, пернатые друзья!

Птицы взяли наизготовку гитары, стойку и барабанные палочки и стали медленно окружать меня. Что было делать? Отстреливаться? Но я, как последний осел, оставил оружие на корабле! Драться на кулачках? Ну, положим, против попугая я бы еще продержался пару раундов, но вот страус меня определенно смущал.

Как бы услышав меня, паскудный попугай произнес:

— А ну-ка, нандик, напинай его!

— Наконец-то! — и страус, вытягивая шею и раскручивая в воздухе ногу, приготовился отвесить мне мощного пенделя.

Мне пришло в голову, что наступил момент проявить постыдную сторону своего «я».

— По-мо-ги-те-е-е! — заорал я во всю глотку. — Полундра! Наших бьют!

Паф!

Попугай скосил глаза вверх, пытаясь посмотреть, что осталось от его панковского гребня.

Паф!

Гриф с визгом отскочил от бывшей гитары, превратившейся в груду щепы.

Паф!

Другой гриф держал в руках гриф басухи — сама гитара подевалась невесть куда.

Паф!

Страус, испустив истошный вопль, зажал в руках собственную ногу, которую только что так неосмотрительно задрал — его вытаращенный от ужаса глаз смотрел на меня сквозь кровавую дыру в стопе.

На холме стояла Аллиса с дымящимся пистолетом. Она выразительно дунула в ствол, а затем, покрутив его на пальце, лихим жестом сунула за пояс.

— Ну? — спросила она. — Кто хочет еще попробовать профессорского тела?

Птицы рока с испуганным кулдыканьем, как горох, посыпались с холма.

— Доченька! — со слезами с голосе я подбежал к Аллисе. — Неужто дождался?

— Чего еще ты дождался? — хмуро спросила дочь.

— Как — чего? Долгожданного морального перерождения! Перековки характера в экстремальных условиях! Отныне ты начнешь новую, не отягощенную преступлениями и злобой на окружающий мир жизнь!

— Ну ты прям как скажешь, — фыркнула Аллиса. — Мы просто без тебя не справимся. Там склипдасс из клетки вырвался, укусил гэндальфа, тот прижег зад — или что там у него? — невыразимому. Да еще этот трубкоянг… Я, правда, не углядела, что он сотворил с борловом, но тот стал еще угрюмее, чем раньше. Кто их будет унимать и загонять в клетки? Я, что ли?

Я испустил тяжкий вздох.

— Да ладно, пап, не парься. Давай лучше посмотрим, может, эти урки чего ценного оставили, — и она метнулась к каменной сцене. — О-па! Браслетик! Змейка червленая с одним изумрудным глазком! Мое будет.

Нет, все-таки мою дочку ничто не сможет перековать!

По возвращении к кораблю мне стоило больших трудов переловить всю купленную на Плантагенете гоп-компанию, разогнать ее по клеткам и оставить без сладкого. В случае с гэндальфом номер со сладким не прокатил — подлый старик не ел продуктов с повышенным содержанием сахарозы, поэтому пришлось лишить его курева, в результате чего гэндальф замкнулся и просидел полночи, бормоча себе под нос страшные проклятия на неведомом языке. С чего я взял, что это были страшные проклятия? Ну сами посудите, могут ли оказаться пожеланиями спокойной ночи и сладких снов такие слова:

— Эш наазг дурбатулук! Эш наазг гимбатул!

Но сейчас не об этом. День-то еще только входил в самый сок, поэтому я решил выгулять единственного в нашей компании невыпасенного персонажа — трендуна. Мы просто-напросто забыли о нем, и не надо приводить слова, которыми нас приветствовала мудрая птица, когда мы с Аллисой пришли за ней в кают-компанию.