Бомарше».

Гретри, видимо, побывавший на одном из таких вечеров, решил, что «Преступная мать» хороший материал для либретто и предложил Бомарше создать ее стихотворный вариант, пообещав написать музыку к опере, но проекту этому не суждено было осуществиться, во‑первых, из‑за преклонного возраста композитора, а во‑вторых, из‑за обстоятельств политического характера.

В 1790 году «Комеди Франсез» возобновил постановку «Женитьбы Фигаро», и пьеса с успехом шла на ее сцене весь этот год, поэтому Бомарше счел уместным именно туда отнести свое новое произведение, но так как декрет об авторском праве даже в его версии от 1780 года, которая еще оставалась в силе, существенно сокращал доходы театров, рукопись была встречена там без особого восторга. В 1791 году «Комеди Франсез» распался: часть труппы во главе с Тальма обосновалась на улице Ришелье под вывеской «Театр дю Пале‑Рояль», другая ее часть, вначале под прежним названием «Комеди Франсез», а затем как «Театр де ла Насьон» продолжала давать спектакли в одном из залов в квартале Сен‑Жермен. Эта вторая труппа оставила у себя рукопись Бомарше, но окончательного решения на ее счет не приняла.

Позже, 25 апреля 1792 года, Ноде и Шамвиль уведомили автора письмом, что пьеса была прочитана и принята, но о начале репетиций ему сообщат дополнительно, так как пока театр занят постановкой другой, более актуальной пьесы.

Бомарше сразу же увидел в этом ответе завуалированный отказ и в конце концов пьесу свою забрал. Объявление войны Австрии, прозвучавшее 20 апреля 1792 года, не позволяло строить какие‑либо долгосрочные планы.

Когда Законодательное собрание обратилось к согражданам с призывом помочь родине добровольными пожертвованиями, Бомарше решил отказаться в пользу отечества от причитающегося ему авторского гонорара от постановки пьесы: этот жест облегчил выход на сцену «Преступной матери», правда, на сцену второстепенного театра – Театра Марэ.

Премьера пьесы состоялась 26 июня 1792 года в Париже, еще не успокоившемся после бегства королевской семьи из дворца Тюильри. Первый спектакль с треском провалился, но в последующие дни пьесу стали принимать уже лучше, поскольку публика, видимо, прониклась мелодраматизмом ее сюжета, а посему снисходительно отнеслась к недостаткам стиля и композиции.

Критика встретила пьесу сурово. Лагарп упрекал автора за то, что под именем Бежарса тот вывел в своем произведении реально существующее лицо, «человека, про которого он мог сказать, что видел, как тот ведет себя в жизни». И это был самый незначительный упрек из тех, что достались на долю Бомарше; подводя итог своего анализа, Лагарп безо всякой пощады написал, что «это самое банальное творение».

И в самом деле, «Преступная мать» – это мрачная, неправдоподобная, а главное, ужасно скучная вещь. Один лишь добрейший Гюден великодушно написал о ней:

«Никакая другая пьеса не производила такого ошеломляющего действия: женщины чувствовали себя на ней не самым лучшим образом, многие выходили из зала с намерением поразмыслить над схожим сюжетом. Такие сильные и захватывающие сцены получаются лишь путем великих жертв, подобных тем, что принес Корнель, дабы добиться нужного эффекта в своей „Родогуне“».

Увы! Август 1792 года принес Бомарше более важные проблемы, нежели провал театральной пьесы.

Глава 50ГОЛЛАНДСКИЕ РУЖЬЯ (1792–1793)

Последним значительным произведением Бомарше стала серия мемуаров под общим названием «Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни». Отчасти благодаря именно этим текстам нам стали известны мельчайшие детали дела, из‑за которого Бомарше чуть было не лишился жизни и остатков имущества.

Эти мемуары вместе с прилагающимися к ним оправдательными документами составили целый том, довольно нудный для чтения из‑за длинных описаний, повторов и отступлений. «Впервые, – сказал Сент‑Бёв, – Бомарше дошел до того, что стал скучным». Таков суровый и, в целом, справедливый приговор. Но если кто‑то хочет разобраться в злоключениях, выпавших на долю стареющего Бомарше, то ему будет полезно прочитать «Шесть этапов», так как они проливают свет на тот эпизод его жизни, который, возможно, был еще более запутанным, чем процессы против Гёзмана и выяснение отношений с американцами. Эти мемуары являются ярким свидетельством того, что и в шестьдесят лет Бомарше сохранил свой боевой дух и мужество, которое, несмотря на нападавшую на него временами астению и слабость, доходило до полного безрассудства. Помимо всего прочего, некоторые пассажи этого труда, пусть порой излишне высокопарные, вполне достойны его мемуаров против Гёзмана.

В 1792 году, будучи занятым постановкой «Преступной матери», Бомарше отнюдь не отказывался от участия в крупных коммерческих проектах. Правда, физическое состояние Пьера Огюстена заметно ухудшилось, и в паспортах того времени он описывался как «кряжистый, тучный старик с большими глазами, круглым лицом и редкими волосами», ну, ни дать ни взять – Бартоло, только на двадцать лет постаревший. Его глухота прогрессировала и начинала мешать ему в общении с окружающими.

«Почему наш милейший Пьер, вместо того чтобы заставлять нас надрываться, не воспользуется слуховым рожком? – вопрошал Гюден у г‑жи де Бомарше. – Он бы без труда слышал вас, участвовал бы в общем разговоре и прекрасно чувствовал бы себя в обществе. Я знаю, что умный человек много выигрывает оттого, что не слышит разные глупости, а сегодня еще и клевету, которую разные партии распространяют друг о друге, но те, кто проводит время с вами и с Евгенией, должны желать того, чтобы не упустить ни одного вашего слова».

А Бомарше, «глухой, словно урна с прахом», по его же собственным словам, и истощенный любовными утехами с г‑жой Уре де Ламарине, видимо, начал утрачивать ту ясность ума, что была необходима для ведения серьезных коммерческих дел; к тому же он просто‑напросто не улавливал большую часть из того, что говорили его собеседники, хотя никогда в этом не признавался.

Так случилось, что в марте 1792 года он вновь встретился с одним из своих компаньонов по распространению изданных им сочинений Вольтера – бельгийским книготорговцем по фамилии Делаэй. Тот рассказал Бомарше, что после разоружения Австрией Нидерландов во время восстания 1790 года осталось шестьдесят тысяч ружей. Император согласился складировать их в Голландии с тем условием, что они будут переправлены в колонии, поскольку германские государства не исключали разрыва отношений с Францией.

Бомарше, имевший опыт поставок оружия в Америку, не мог остаться равнодушным к этой информации. Операция по приобретению шестидесяти тысяч ружей была сравнима с его заокеанскими операциями и сулила хорошую прибыль.

И все же меркантильные соображения на сей раз, видимо, отступили на второй план, поскольку Бомарше руководило чувство патриотизма.

Он сразу же довел информацию, которую получил от своего знакомого, до французского военного министра Грава. Тот знал о существовании этого арсенала и том, что никто так и не смог выкупить эти ружья из‑за отсутствия необходимых средств. А между тем шестьдесят тысяч ружей могли стать началом крупнейшей торговой операции, в результате которой французы получили бы возможность приобрести в общей сложности двести тысяч единиц оружия.

Нестабильность французской валюты внушала продавцам серьезные опасения. В 1790 году во Франции установилась практика, при которой единственной валютой платежа стал считаться французский франк, при этом сумма во франках, проставленная в контракте при его заключении, не подлежала пересмотру. В период девальвации французской валюты эта система приводила к разорению кредиторов. Беспокойной весной 1792 года кредитные билеты не были обеспечены золотом, и за ассигнацию достоинством в 100 ливров давали всего 60.

Когда Бомарше изложил суть дела Граву, тот выразил пожелание приобрести ружья для Франции и предложил за них аванс в 500 тысяч ливров, но в ассигнациях, что за границей уменьшало их покупательную способность до 300 тысяч ливров, то есть получалось по пять ливров за ружье, что было явно недостаточно. Но и эту сумму министр выделял не просто так: в качестве гарантии он потребовал, чтобы Бомарше отдал за нее в залог в городскую ратушу принадлежавшие ему государственные облигации на сумму в 745 тысяч франков, приносившие 72 тысячи годового дохода. Соглашаясь на подобные условия, Бомарше, которому до сих пор не заплатили американцы и который только что истратил баснословные деньги на сооружение дворца в квартале Сент‑Антуан, рисковал оказаться в чрезвычайно сложном финансовом положении. Но это было наименьшим из зол, что посыпались на него после того, как он безрассудно ввязался в это предприятие.