Это длительное ожидание, свидетельствующее о скромности и самоотверженности г‑жи де Виллермавлаз, отнюдь не делало чести Бомарше. Порыв юной красавицы, ставшей любовницей знаменитого человека, конечно же, заслуживал ответной благодарности, но Бомарше самым бессовестным образом изменял той, кто пожертвовала ради него своей репутацией.

Одолеваемый, несмотря на зрелый возраст, постоянным любовным томлением, Пьер Огюстен попался в сети известной авантюристки г‑жи де Годвиль. Он познакомился с ней в Лондоне в один из своих наездов туда, а позже она сама разыскала его в Париже.

Это произошло в конце 1776‑го или в начале 1777 года. Беременность Терезы, видимо, досаждала Бомарше в эти суматошные дни, когда он одновременно занимался решением международных проблем и добивался своей реабилитации. За несколько дней до окончательной реабилитации Бомарше пригласили в Тампль к его другу принцу де Конти, который был серьезно болен.

«Мне уже не выкарабкаться, – сказал умирающий, – мой организм истощен войнами, вином и сластолюбием.

– Что касается войны, – ответил Бомарше, – то принц Евгений участвовал в двадцать одной военной кампании и умер в возрасте семидесяти восьми лет. Что касается вина, то маркиз де Бранкас выпивал по шесть бутылок шампанского в день и умер в восемьдесят лет.

– Да, но последнее… – проговорил принц.

– А ваша мать?.. – спросил Бомарше (принцесса умерла в семьдесят девять лет).

– Ты прав, – ответил Конти, – у меня еще есть шанс встать на ноги».

Для выздоровления принца этого шутливого диалога оказалось недостаточно. Тот, кого Людовик XV прочил в 1749 году на польский трон, знаменитый представитель младшей ветви рода Конде и вдохновитель «Секрета короля», всю свою жизнь занимал непримиримую позицию по отношению к церкви, будучи даже не деистом, а настоящим атеистом. На пороге смерти люди отбрасывают свою гордыню и склоняют голову перед Всевышним, ведь совсем скоро им придется держать перед ним ответ за все содеянное. Примером тому служит Людовик XV: умирая от оспы, он отправил в изгнание г‑жу Дюбарри, покаялся в грехах и попросил у всех прощения за свое неправедное поведение. То ли больший гордец, то ли больший скептик, чем сам король, Конти, несмотря на то что смерть уже стучалась в двери его спальни, продолжал упорствовать в своем нежелании принять из рук церкви последнее причастие.

Вероятнее всего, Бомарше был удивлен тем, что семья умирающего именно на него возложила миссию уговорить Конти допустить к себе священника. По словам Гюдена, Бомарше «умел не только весело рассказывать фривольные анекдоты, но и, когда надо, с полной серьезностью решать важные проблемы». Итак, он согласился взять на себя эту миссию, столь мало подходившую ему, но Бог рассудил по‑своему! «Я слишком поздно приступил к выполнению данного мне скорбного поручения, – писал он Верженну. – Принц де Конти умер за час до моего прихода. Я не могу выразить свое горе, оно безмерно».

В этот период Бомарше переживал один из самых разнузданных любовных романов в своей жизни. Г‑жа де Годвиль, урожденная Левассор де ла Туш, была высокой и стройной красавицей, остроумной и не лишенной литературного дара. Скорее всего, она зарабатывала на жизнь, используя свои женские прелести, а кроме того, была замешана в целом ряде темных историй; поначалу она вращалась в кругу Тевено де Моранда, но потом стала любовницей одного полицейского агента, который и привез ее в Париж в конце 1776 года.

Некоторое представление о том, как развивалась ее любовная связь с Бомарше, наиболее активная фаза которой длилась примерно полгода – с марта по сентябрь 1777 года, можно составить по потрясающим своей откровенностью письмам Пьера Огюстена; чрезмерная их фривольность вынуждает нас тщательно отбирать цитаты оттуда.

Первое из сохранившихся писем относится к 24 февраля 1777 года, а вот что он писал г‑же де Годвиль 23 марта, то есть спустя всего несколько дней после рождения Евгении, когда все внимание Бомарше должно было бы принадлежать Терезе де Виллер:

«Итак, вы из тех женщин, при ком у мужчин лопается пояс! Отлично! И если вы еще и из тех, кто с радостью распускают собственный пояс, на что я позволил себе надеяться, то возможность свободно пообщаться с вами представляется более чем заманчивой; и я, который не отказался еще от наслаждения, что дарят движения тела, буду очень рад вступить с вами в самые близкие отношения, и да здравствует хореография!»

Далее тон письма становился еще более непристойным: «Значит, вы дали обет затворничества и целомудрия? И что вы хотите, чтобы сталось со мной из‑за этих ваших обетов? Ведь мои обеты – свобода и похоть, и в своих трудах на этом поприще я превзошел самого себя. Я не собираюсь сжигать ваше письмо, и если вы выцарапаете мне глаза, я буду вынужден действовать на ощупь. Что ж! Осязать – это тоже видеть!»

Осада, видимо, продлилась совсем недолго:

«Мой кабинет полон народа. Все думают, что я бросаю начатое дело ради другого, более срочного. Ах, если бы они только знали, чем я занимаюсь в этот момент!

К ужину у меня гости, но сразу после него, как бы невежливо это ни выглядело, я закрываюсь у себя в кабинете. И далее, мысленно представив тебя рядом, я запираюсь с тобой в комнате, я с тобой наедине, я увлекаю тебя на кровать, обнимаю, целую, сжимаю в объятиях и, естественно… тебя. Я ясно выразился? Ну так, да здравствует любовь!»

После этих приступов любовной лихорадки, которые новая пассия пыталась использовать с наибольшей выгодой для себя, Бомарше начал испытывать угрызения совести из‑за того, что изменил Терезе; он решил пойти на попятную, и г‑жа де Годвиль получила следующее послание:

«Двадцать лет тому назад я был милым молодым человеком, иначе говоря, самодовольным юнцом. И если тогда я делал женщин несчастными, при том, что каждая хотела только счастья, то лишь потому, что мне казалось, что в этом огромном саду, коим именуют наш мир, каждый цветок имеет право на внимание ценителя. Увы! Это счастливое время любовных побед уже давно позади! Сейчас я больше нуждаюсь в хозяйке дома, нежели возлюбленной, и женщина, которая ходит по моему дому в белом фартуке и решает все проблемы с прислугой и прачкой, имеет право на мою признательность. В моем чувстве к ней нет ни страсти, ни опьянения, есть всего лишь нежная привязанность, и даже самая строгая мораль не может не одобрить это чувство… Мужчина, сделавший молодую женщину, скромную и порядочную, матерью своего ребенка, не сделав ее до того своей женой, очень виноват перед ней и многим ей обязан… В моем возрасте и с моими принципами подобные обязательства гораздо крепче держат, чем самая страстная любовь… Так что оставьте для меня лишь мимолетные радости, и я обещаю, что домогаться их буду только тогда, когда, обуреваемый страстью к вам, просто не смогу больше без них обходиться, то есть когда для меня это будет вопрос жизни и смерти».

Г‑жу де Годвиль. уже успевшую привязаться к Бомарше и извлекавшую немалую выгоду из их связи, не устраивала та роль, которую пытайся навязать ей Бомарше; чтобы удержать своего любовника, она пригрозила ему тем, что уедет навсегда.

«Почему вы хотите превратить связь, которая доставляет удовольствие, в мучительный роман? – вопрошал Бомарше в письме от 14 апреля 1777 года. – Воистину вы просто дитя. Фу! Как это некрасиво, плакать, когда можно смеяться, целуясь, или целоваться, смеясь! Разве легкий поцелуй или нежное прикосновение не стоят во сто крат больше мучительных пут любви, повергающей в отчаяние? Я не хочу прикипать к вам сердцем, потому что не могу и не должен этого делать, но вы могли бы внести некоторое приятное разнообразие в монотонное течение жизни, ставшей слишком тяжкой для такого веселого человека, как я. Вы такая же, как все пылкие женщины, которые ни от чего не получают удовольствия, если не владеют этим полностью».

Двумя днями позже он вновь писал своей любовнице, рассуждая о любви и дружбе:

«Люди разного пола не могут быть друзьями… Если мужчина будет честен сам с собой на этот счет, то в своем дружеском отношении к женщине он сразу же почувствует привкус любви, и я не знаю ничего более сперматочивого и возбуждающего желание, чем это. Отсюда я делаю вывод, что мужчина может с чистой совестью обращаться на „ты“ к своему другу женского пола, поскольку этого друга он при любом удобном случае е… Я не стал писать это слово открытым текстом, поскольку знаю, какую осторожность мне следует соблюдать у себя в кабинете…»