— Убив меня, ты погубишь себя, — напомнил Уиллоуби. Губы начинали предательски дрожать. Он уже понимал, что отговаривать Афдаль-хана бесполезно.

— А где свидетель, сахиб Уиллоуби, чтобы меня обвинить? Те дети шакалов, что сидят в Замке Акбара и боятся высунуть нос? За этими скалами им ничего не видно. Или люди моего дяди? Они далеко, а своих людей я отослал, чтобы они не уподобились безумным, что убили твоего слугу, и не начали стрелять, когда не нужно. А даже если бы я не боялся этого — нет человека, которого нельзя соблазнить золотом. Говорю тебе, здесь никого нет, и никто не прячется в скалах, потому что я послал вперед своих людей, и они все осмотрели, чтобы я мог уединиться. Зачем мне это понадобилось — они не узнают. Твою же голову люди Бабера-Али найдут на тропе, ведущей к Замку Акбара, когда взойдет луна. Сто человек поклянутся, что она сброшена вниз Аль-Бораком. И все они будут в это верить, поэтому клятва их не будет ложной, и Аллах не покарает их. А потом я возьму пятьдесят верных людей, и они отвезут твою голову в форт Али-Маджид и поклянутся, что тебя убил Аль-Борак. Британцы заставят эмира послать сюда войска, и пушки вскроют Замок Акбара, и Аль-Бораку придется выйти наружу! Кто ему поверит и будут ли у него свидетели?

Гордон был прав.

— Ты… вероломный пес, — беспомощно пробормотал Уиллоуби, пытаясь сохранить остатки мужества. — Но зачем тебе это понадобилось?

— Я скажу, потому что ты скоро умрешь. На караванных путях есть колодцы. И я должен владеть ими, а не грязные шакалы африди. И купцы будут платить мне за это, и русские будут платить мне, чтобы я помогал им контрабандой провозить винтовки и пули из Персии и Туркестана в Афганистан, Кашмир и Индию. Я буду помогать им, а они мне. И если будет на то воля Аллаха, они помогут мне стать эмиром Афганистана.

— Гордон был прав, — только и смог произнести Уиллоуби. — Как же он был прав! А перемирие, которого ты так хотел? Подозреваю, это еще одна уловка?

— Воистину так! Ибо этому неверному не владеть Замком Акбара.

— Какой же я идиот, — пробормотал Уиллоуби.

— Значит, на то была воля Аллаха, — снова усмехнулся Афдаль-хан. Он повернул саблю, и широкое лезвие вспыхнуло, словно расплавленное солнце. — Ибо Аллах лишает разума тех, кого хочет лишить жизни. А вам лучше принять его волю и не противиться, ибо сталь молчалива и надежна. И Аллах не дал ей ушей, чтобы слушать заверения.

Он шагнул вперед. Англичанин стиснул зубы и крепко сжал кулаки. Бежать бесполезно — этот проклятый пес догонит его в одно мгновение. Бросаться на противника с голыми руками — тоже. Но это было все, что остается. Смерть настигнет его в прыжке, наступит темнота, и всем его планам и надеждам придет конец…

И тут он услышал:

— Не торопись, Афдаль-хан!

Голос был спокойным, но самый резкий окрик не смог бы так испугать Афдаль-хана. Он резко обернулся, потом застыл, словно превратился в камень, и его лицо посерело. Выронив саблю, он медленно поднял руки. Гордон стоял неподалеку, держа у бедра пистолет, который смотрел Афдаль-хану точно в солнечное сплетение. Губы американца тронула чуть заметная ухмылка, но в черных глазах уже разгоралось пламя.

— Это ты, Аль-Борак! — потрясенно выдохнул оракзаи.

Он явно хотел отступить на шаг, но боялся.

— Ты дух или джинн… — забормотал он, как помешанный. — Или сам шайтан перенес тебя сюда. Мои люди осмотрели все щели…

— А я прятался на уступе и смотрел на них сверху, — невозмутимо объяснил Гордон. — Потом они ушли, а я спустился сюда. Убери руки с пояса, Афдаль-хан. Я уже час сижу здесь и мог сто раз тебя пристрелить, но мне хотелось, чтобы Уиллоуби узнал, какой ты негодяй.

— Но я видел вас, — пробормотал ошарашенный Уиллоуби, — вы спали в пещере…

— Вы видели Али-шаха, переодетого в мою одежду, — отозвался американец, не спуская глаз с Афдаль-хана. — Я боялся, что вы откажетесь от этой встречи, узнав, что я еще не вернулся. Вдруг я что-нибудь замышляю? Поэтому я забросил вашу записку в лагерь оракзаи, вернулся, пока вы спали, чтобы оставить моим людям кое-какие распоряжения, и спрятался в ущелье. Я был уверен, что Афдаль-хан не позволит наказать своего дядю. Да и не смог бы. Бабера-Али слишком любят в Хоруке. Значит, оставался единственный способ сохранить благосклонность эмира — заткнуть вам рот. Тогда можно было бы все свалить на меня. Я не сомневался, что, получив записку, он придет сюда.

— Он мог меня убить, — пробормотал Уиллоуби.

— Я держу его на прицеле с того момента, как вы сюда пришли. А если бы он привел с собой людей, я бы застрелил его еще до того, как вы спустились в ущелье. Мне бы вы все равно не поверили. А так… Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вам ничто не угрожало.

— А так быстро добраться из Хорука…

— Его и не было в Хоруке. Я знал: как только Бабер-Али поймет, что вы живы и прячетесь у меня, он во всем сознается племяннику, и Афдаль-хан не только простит его, но и поможет. Он стоял лагерем в полумиле за холмами со своей гвардией. Я мог его застрелить, но предпочел передать вашу записку.

Черные глаза Афдаль-хана сверкнули, на переносице выступили бисеринки пота.

— И теперь вы собираетесь хладнокровно его застрелить?

Гордон покачал головой.

— Нет. Я дам ему шанс, которого он не дал Юсуф-шаху.

Не убирая пистолета, Гордон приблизился к вождю оракзаи, двумя быстрыми движениями выдернул у него из-за пояса нож и револьвер и забросил их куда-то за валуны. Его собственный пистолет полетел туда же, а в руке, словно по волшебству, появилась сабля, которая до сих пор покоилась в ножнах.

— Возьми свою саблю, Афдаль-хан, — все это время Гордон говорил спокойно и ровно, однако сейчас Уиллоуби уловил в его голосе стальные нотки — едва заметные, как вены на висках. — Здесь нет никого, кроме англичанина, тебя, меня и Аллаха, а Аллах ненавидит предателей!

Афдаль-хан зарычал, как пантера, загнанная в ловушку. Полуприсев, он рывком поднял клинок… и в следующую секунду обрушился на Гордона, как лавина с Гималаев.

У Уиллоуби перехватило дыхание. Казалось, рука Афдаль-хана лишь коснулась рукояти… потом в воздухе что-то сверкнуло, он понял, что сейчас его сабля опустится на голову американца… и удар ушел в пустоту.

Цветистые повествования о поединках Аль-Борака можно услышать в любом караван-сарае. Но одно дело услышать, а другое — увидеть. Впрочем, будь противники вооружены не кривыми гималайскими саблями, довольно тяжелыми и широкими, а более легким оружием, Уиллоуби вряд ли успел бы следить за их движениями.

Афдаль-хан был выше и тяжелее Гордона, к тому же быстр, как голодный волк. Подумать только, этот человек окружал себя десятками стражников и только что трепетал при виде наведенного на него пистолета! Сабля в его руке словно потеряла вес и порой превращалась в размытое полупрозрачное пятно. Но она не могла даже коснуться Гордона. Каждый раз раздавался короткий звон, и клинки разлетались в стороны.

Уиллоуби отметил, что Афдаль-хан почти непрерывно пребывал в движении. Он бросался то вправо, то влево, поворачивался и приседал, потом отскакивал в сторону и снова налетал на своего соперника, словно хотел оказаться во всех местах одновременно. Правда, эта суетливость не мешала ему наносить мощные удары, которые могли бы выбить клинок из руки более слабого противника.

Напротив, движения Гордона были скупыми и точными. Казалось, его тело почти неподвижно. Лишь изредка он переступал или уклонялся, пропуская мимо себя смертоносный клинок. Но его сабля всякий раз оказывалась в том месте, куда метил его неистовый противник.

«Должно быть, мышцы у него из железа», — думал Уиллоуби, непроизвольно морщась от оглушительного звона. Афдаль-хан бил, как кузнец по наковальне, как будто хотел перерубить саблю американца, а когда клинки застывали, скрестившись в воздухе, на запястьях противников вздувались вены. Однако этот дикий натиск не заставил Гордона отступить ни на полшага. Он скорее оборонялся, чем нападал, но именно так и следовало действовать.