Внизу мелким, но резким, угловатым почерком черными-пречерными чернилами было приписано:

Первым моим чувством было жгучее разочарование, но почти сразу вслед за ним пришло облегчение. Стало быть, они знали, что я — консул, но им даже не пришло в голову, что это обстоятельство могло как-то сказаться на моих отношениях с ними или с их родственником. И все же кое-что в письме требовало разъяснения. Был только один человек — месье Перье, — достаточно знавший островитянский, чтобы помочь мне. Я попрощался с Джорджем и отправился на поиски француза.

Он сидел у себя в конторе, куря трубку из верескового комля с прямо посаженным чубуком, и просматривал корректуру. Его ясные, умные светло-карие глаза с ласковым любопытством устремились на меня.

— Не иначе как кто-то из ваших соотечественников совершил убийство, — сказал месье Перье, заметив мое красное лицо и как бы напоминая о своем обещании помогать мне в дипломатических затруднениях.

— Пожалуйста, прочтите это, — я протянул ему письмо, — и растолкуйте мне кое-какие тонкости.

Месье Перье внимательно прочел послание Файны.

— Вы уже успели стать весьма почитаемой персоной, — сказал он наконец. — Вам никогда не встречалось слово тан-ри-дуун?

Буквально это сложное слово означало «обычай земного места», но общего его значения я не знал.

— Я понимаю только каждое слово в отдельности, — ответил я.

— А еще говорили, что читали Бодвина. Впрочем, не важно. Что, по-вашему, означает элаинри?

— Город, разумеется.

— А дословно?

— Место скопления людей?

— Скажите, знаете ли вы какой-нибудь другой язык, в котором слово «город» так образно передавало бы взгляд на него сельского жителя?

Я отрицательно покачал головой.

— А знаете ли вы, что даже горожане здесь не считают город своим домом?

— В общем, знаю. У Бодвина я читал, что горожане обычно имеют родственника в деревне, чей дом всегда для них открыт.

— Более того, — подхватил месье Перье. — У каждого горожанина есть такой дом, такое место. И оно одно для деда и для внука, причем вас не только всегда рады там видеть, но вы имеете право — официальное право — приехать туда и оставаться там столько, сколько захотите, с той лишь разницей, что, если вы пробудете там больше месяца, вам придется выполнять какую-либо работу. И вы можете приехать со всей семьей. В конечном счете все зависит от чувства меры и такта.

Месье Перье умолк.

— Если вы женитесь, — продолжал он после паузы, — то примерно за месяц до того, как у вас должен будет появиться ребенок, вы и ваша жена сядете на корабль, отплывающий в Доринг, и отправитесь в дом лорда Дорна, где вас будут ждать и всегда будут рады вас видеть. Ваша жена сможет оставаться там, пока не придет время отнять ребенка от груди, а может быть, и дольше, а вы — в течение любого времени, сколько захотите. А потом, если ребенок вдруг заболеет или ему будет скучно в Городе, вы снова все вместе направитесь к лорду Дорну. Вот что означает слово тан-ри-дуун, и это еще далеко не все.

Мадам Файна осторожна, к тому же дом — не ее. Она пишет: «Наш дом — это дом и для друга моего внука». То есть она приглашает вас как гостя, пусть и не случайного или приглашаемого к какой-то определенной дате. В таких случаях используется иная форма: «Можете считать наш дом своим, если будете проезжать через нашу провинцию» — или: «Считайте наш дом своим с первого мая».

Полагаю, что, написав письмо, она показала его лорду Дорну. Он ее сводный брат и, само собой, глава дома. Он пишет, что ваша комната готова для вас. И это надо понимать буквально. Одна из комнат выметена, вымыта, короче, приведена в порядок и ждет гостя. На окнах — новые портьеры, и все остальное — на своем месте: кровать, кресла, стулья, стол и умывальник. Возможно, Файна вырезает сейчас на дверном косяке или на одном из камней, из которых сложен камин, какую-нибудь знакомую вам сцену — скажем, Вашингтон, проезжающий через Делавэр, — если ей неизвестны сюжеты из истории вашей семьи. Теперь у вас есть свое танри, свое «земное место», мой друг. Вряд ли кто-то из нас, иностранцев, живущих здесь, может этим похвастать. Думаю, лорд Дорн повел себя так, чтобы сделать приятное внучатому племяннику.

— А что значит «линамия»? — спросил я.

— Это вы должны бы знать. Что такое «амия»?

— Привязанность, симпатия, что-то вроде любви, но лишенное чувственности.

— А «лин»?

— Сильный.

— Вот и получается, что это сложное слово — «линамия» — означает те глубокие и сильные дружеские привязанности, которые даются человеку не чаще, чем раз или два в жизни. Вы — счастливчик! Оказанная вам честь тем больше, что была оказана не потому, что вы консул, а вопреки этому. Помимо вас, танридуун в доме лорда Дорна имеют еще только две семьи, и обе весьма знаменитые. Могу я дать вам один совет?

Я кивнул.

— Думаю, вы поступили неправильно, показав мне это письмо, но это естественно, а потому простительно. У островитян существует целый набор различных знаков внимания, которые для них яснее ясного и совершенно необъяснимы с нашей точки зрения. И вникать в них следует не спеша. Есть одна знаменитая история о человеке, который узнал о своем друге нечто, что, стань оно известно в кругу его противников, привело бы его друга к гибели. Один из врагов его друга, не скрываясь, всеми средствами старался вызнать, в чем дело. И герою истории было об этом известно. И вот как-то раз, во время беседы, этому человеку пришлось упомянуть о том, что он знал, в другой связи. Проговориться — значило предать друга, но промолчать было еще хуже, поскольку он тем самым проявил бы недоверие по отношению к противнику. Итак, он рассказал то, что ему было известно, однако его собеседник не воспользовался тем, что узнал. Кстати, мне кажется весьма странным, что молодой Дорн уехал куда-то на несколько месяцев так, что семья не может его найти. Он человек известный, да и Островитяния не так уж велика. Эта деталь может иметь огромное значение, и я не удивлюсь, если противники лорда Дорна будут рады узнать об этом. Они рассказали о ней вам, ибо это был единственный способ объяснить, почему молодой Дорн не приехал повидаться с вами. Файна — островитянка, и ей, возможно, не пришло в голову, что вы расскажете об этом кому-то еще. Полагаю, что лорд Дорн понимал, чем рискует, но он тоже вполне островитянин для того, чтобы скорее подвергнуться риску, чем оскорбить друга своего внучатого племянника. Так что, насколько я понимаю, вы никогда не приходили ко мне, а я никогда не видел письма. И вообще, лучше всего, если никто не узнает, что у вас есть танридуун.

Я вспыхнул. К моему удивлению, месье Перье тоже покраснел.

— Чувство чести не всегда — врожденный инстинкт. Но в глазах островитян благородный человек всегда обладает врожденным чувством чести. Впрочем, не важно. Мы оба попали в неловкое положение. И уж не нарушил ли я островитянский кодекс чести, позволив себе усомниться в том, что вы знали, что делаете?

Он рассмеялся.

— Еще один небольшой совет. Когда вернетесь домой, выметите и приберите одну из комнат и повесьте в ней новые занавеси. А когда будете отвечать мадам Файне, напишите, что испытываете линамию к ее внуку, — я ведь знаю, это так. Напишите, что приготовили комнату для молодого Дорна. Вряд ли лорд Дорн ожидает, что вы сделаете это для него. И все же упомяните, что ваш дом — это их дом. Танридуун должен быть обоюдным. И вы не можете принять его, если сами не желаете принять у себя селянина, когда он приедет в Город.

Месье Перье пригласил меня поужинать у него, а потом мы с Мари пошли прогуляться. По совету отца, хотя он и не стал объяснять ей, в чем дело, она взялась вырезать для меня барельеф с изображением сцены из истории дома Дорнов. И теперь мы шли по аллеям и улицам, изучая резьбу на домах — увлечение Мари. Где-то резьба была такой старой, что почти стерлась, в других местах — новой и еще не законченной. И все это не было делом рук специально нанятых мастеров, а просто кто-то из домочадцев, выбрав тот или иной сюжет или памятный случай из истории семьи, вырезал его на дверном косяке или наличнике окна. Мари показала мне свои любимые барельефы: сцену охоты, группу людей со страдальческими лицами, бегущих из объятого пламенем дома и, наконец, покрывающее почти весь фасад изображение жестокой битвы с чернокожими. Мастерство резчиков было разным, но порой мощная фантазия наделяла грубо исполненную работу притягательной силой, которой были лишены изысканные, сверхтщательные образцы.