— Вот что я тебе скажу, — сказал Виллемс, — если ей захочется покинуть это место, то пострадаешь ты. Я сверну тебе шею.

— Когда сердце исполнено любви, в нем нет места для справедливости, — коротко проговорил Бабалачи. — Зачем нужно меня убивать? Ты знаешь, туан, чего она хочет? Блестящая будущность — вот ее желание, как у всякой женщины. Тебя оскорбили и от тебя отреклись твои единоплеменники. Она это знает. Но ты храбрый и сильный, ты — мужчина; и, туан, — я старше тебя, — ты у нее в руках. Таков удел сильных. А она знатного происхождения и не может жить как невольница. Ты ее знаешь — ты у нее в руках. Ты подобен птице, попавшей в силок. И, — помни, что я человек опытный и бывалый, — покорись, туан, покорись, не то… — Он не закончил фразы и оборвал.

Продолжая греть поочередно руки над пламенем, не поворачивая головы, Виллемс мрачно спросил:

— Не то — что?

— Кто знает? Она, может быть, уйдет, — вкрадчиво проговорил Бабалачи.

Виллемс круто повернулся, и Бабалачи попятился назад…

— Если она уйдет, тем хуже для тебя, — угрожающе сказал Виллемс. — Это будет дело твоих рук, и я…

— Хай-йа. Это я уже слышал: если она уйдет — я умру. Хорошо. Но разве это вернет ее тебе, туан? Если это будет дело моих рук, я его обделаю хорошо; как знать, может быть, тебе придется тогда жить без нее.

— Ты угрожаешь мне?

— Я, туан? — воскликнул Бабалачи с ноткой легкой иронии в деланно удивленном тоне. — Я, туан? Кто говорил о смерти? Разве я? Нет, я ведь говорил только о жизни, только о долгой жизни одинокого человека.

Они стояли оба в глубоком молчании, сознавая каждый по — своему важное значение того, что происходит между ними.

Виллемс угрюмо измерял глубину своего падения. Он, белый, находится в руках у этих презренных дикарей, которые хотят сделать его своим орудием. Он питал к ним расовую ненависть, сознавая умственное свое превосходство. В его душе шевелилось чувство жалости к себе. Он слышал, что так бывает, но никогда не хотел верить этому. Его рабство казалось ему теперь страш ным в своей безнадежности, но он покорился добровольно. Он отрекся от самого себя и был готов на все.

Протянув руки над огнем, он крикнул:

— Аисса!

Она находилась, должно быть, близко, так как появилась сейчас же. Голова и грудь ее были закутаны в головное покрывало, стянутое вниз на лоб, а конец, переброшенный через плечи, скрывал нижнюю часть лица. Виднелись только глаза, темные и сверкающие.

При взгляде на эту статную закутанную фигуру Виллемс почувствовал раздражение, смущение и беспомощность. Аисса походила на живой тюк из дешевой бумажной материи. Ее лицо, закутанное, потому что вблизи находился мужчина ее племени, привело его в бешенство. Он запретил ей это делать, но она поступила по-своему, сообразуясь лишь со своими взглядами на приличие. С поразительной ясностью он вдруг понял, что между ними нет ничего общего, ни одной мысли, ни одного чувства, — но он не может жить без нее.

Смелый человек, стоящий лицом к лицу с Бабалачи, издал вздох, похожий на стон. Он дрожал всем телом от ярости, как человек, которого ударили по лицу. Вдруг он захохотал, но вырвавшиеся из его горла хриплые звуки мало походили на смех.

По ту сторону костра Бабалачи произнес поспешно:

— Вот туан Абдулла.

Выйдя из шалаша Омара, Абдулла сейчас же заметил Виллемса. Он ожидал встретить белого человека, но только не этого, которого он знал хорошо. Всякий, кто занимался торговлей на островах и имел какое-нибудь отношение к Гедигу, знал и Виллемса. Последние два года своего пребывания в Макассаре Виллемс заведовал всей местной торговлей под поверхностным наблюдением своего хозяина. Таким образом, все знали его, и в числе прочих и Абдулла. Но последний ничего еще не знал о позорной опале Виллемса. Все это сохранялось в такой тайне, что многие из обитателей Макассара ждали Виллемса обратно в город, считая его в отсутствии по какому-нибудь доверительному поручению. Удивленный, Абдулла задержался на пороге. Он готовился увидеть моряка — одного из старых офицеров Лингарда; простого смертного, с которым, быть может, нелегко будет сговориться, и во всяком случае, неопасного партнера. Вместо этого он увидел человека, хорошо известного ему своей опытностью и осмотрительностью в торговых делах. Как он попал сюда и почему? Скрыв свое удивление, Абдулла с достоинством подошел к костру и устремил взгляд на Виллемса. В двух шагах от него он остановился и поднял правую руку в знак приветствия. Виллемс кивнул слегка головой и сказал, стараясь казаться равнодушным:

— Мы знаем друг друга, туан Абдулла.

— Мы имели с тобой торговые дела, — торжественно ответил Абдулла. — Но это было далеко отсюда.

— Мы можем иметь такие же дела и здесь, — сказал Виллемс.

— Место тут ни при чем. В торговых делах прежде всего требуются открытая мысль и верное сердце.

— Совершенно верно. Мое сердце и мой ум раскрыты перед тобой. Я скажу тебе, почему я здесь.

— К чему? Ты путешествуешь, а путешествие — победа! Ты вернешься со многой мудростью.

— Я никогда не вернусь, — прервал Виллемс, — Я порвал со всеми. У меня нет братьев. Несправедливость убивает привязанность.

Абдулла в удивлении поднял брови.

— Я знаю, зачем ты пришел, туан Абдулла, — сказал Виллемс, — мне говорил вот этот человек, — и, кивнув в сторону Бабалачи, он медленно проговорил: — Это будет очень трудно.

— Аллах делает всякое дело легким, — вмешался Бабалачи.

Оба быстро обернулись и посмотрели на него, как будто взвешивая верность этого возгласа. Под их взглядами Бабалачи почувствовал несвойственную ему робость и не осмелился подойти ближе. Наконец, Виллемс сделал легкое движение вперед. Абдулла последовал за ним. Они сошли вниз по двору, и их голоса замерли в темноте. Когда они возвращались и их голоса сделались более ясными по мере того, как их очертания выступали из темноты, Бабалачи уловил несколько слов. Виллемс говорил: «Я был с ним на море в молодости много раз. И я воспользовался своими знаниями для наблюдения за входом в реку, когда входил этот раз».

— Большие знания дают безопасность, — сказал Абдулла.

Их голоса снова затихли. Бабалачи побежал к дереву и скрылся в его тени, прислонясь к стволу. Они прошли несколько раз совсем близко от Бабалачи. Время от времени Бабалачи ловил или отрывок фразы, или громкое восклицание. Раз он услышал, как Виллемс говорил:

— Ты заплатишь эти деньги, как только я буду на корабле. Я должен их получить.

Бабалачи не мог уловить ответа Абдуллы. Когда они снова прошли мимо, Виллемс сказал:

— Так или иначе, моя жизнь в твоих руках. Лодка, которая доставит меня на твой корабль, отвезет деньги Омару. Ты должен держать их наготове в запечатанном мешке.

Опять их было не слышно, но вместо того, чтобы вернуться, они остановились у огня и посмотрели друг на друга. Некоторое время они стояли неподвижно. Смотревший напряженно Баба лачи увидел, как губы Абдуллы почти незаметно зашевелились Виллемс схватил руку Абдуллы и потряс ее. Бабалачи протяжно и облегченно вздохнул. Совещание кончилось. По-видимому, все в порядке. Он отважился теперь подойти к ним. Бабалачи посмотрел испытующе на Абдуллу.

— Я ухожу, — сказал тот, — и буду ждать тебя, туан Виллемс, за рекой, до второю заката солнца.

Абдулла и Бабалачи пошли, а белый остался у костра. Два араба, которые пришли с Абдуллой, опередили их и прошли через маленькую калитку к свету и говору главного двора, но Бабалачи и Абдулла остановились по эту сторону. Абдулла сказал:

— Все обстоит хорошо. Мы поговорили о многом. Он согласен.

— Когда? — живо спросил Бабалачи.

— Через сутки. Я обещал все, что он просил, и свои обещания исполню.

— Твоя рука всегда открыта, о щедрейший из всех правоверных! Ты не забудешь своего слугу, который призвал тебя сюда. Разве я не сказал правду? Она обворожила его сердце.

— Он должен быть совершенно невредим, понимаешь ли ты? — проговорил Абдулла медленно и многозначительно, — Совершенно невредим, как будто бы он находился среди своих белых, пока…