— Да, полно, полно! — проворчал Лингард.

Олмэйр перевел дух и продолжал:

— Да, и так бывало всегда. Всегда, насколько я помню. Вы не забыли, что было с этой полудохлой собакой в Бангкоке, которую вы принесли на корабль? На руках… Собака взбесилась на другой день и укусила серанга. Не скажете же вы, что забыли об этом? Лучшего серанга у вас вообще не бывало, вы это говорили сами, когда помогали нам скрутить его и привязать к цепному канату перед тем, как он умер в припадке бешенства. Не так ли? Этот человек оставил двух жен и много маленьких детей. И все по вашей вине. А тот раз, когда вы свернули с пути и подвергли опасности ваше судно, спасая каких-то китайцев с затонувшей джонки в Формозском проливе. Это была ловкая штука, не правда ли? Ведь эти проклятые китайцы напали на вас чуть ли не на другой день. Бедные рыбаки оказались разбойниками. И вы это знали, когда вздумали спасать их. Странный спорт. Не будь это мерзавцы, отъявленные мерзавцы, вы не стали бы рисковать жизнью вашего экипажа, которым вы так дорожили, и вашей собственной. Ну не было ли это глупо? И вдобавок, это было бесчестно. Ведь если бы вы пошли ко дну? Я очутился бы здесь в приятном положении вместе с вашей приемной дочерью. Ваша прямая обязанность была думать прежде всего обо мне. Я женился на этой девушке потому, что вы обещали устроить мою будущность. А через три месяца вы выкинули эту сумасшедшую штуку, из-за каких-то китайцев! У вас нет никакого морального чувства. Я мог разориться из-за этих разбойников, которых вам пришлось в конце концов выбросить, после того как они вырезали часть вашего экипажа, вашего любимого экипажа! Можно ли это назвать честным поступком?!

— Ладно, ладно, — пробормотал Лингард, нервно жуя кончик своей потухшей сигары и смотря на яростно шагающего по веранде Олмэйра, как пастух на любимую овцу из своего стада, которая неожиданно взбесилась. Он казался немного расстроенным и обиженным злой выходкой Олмэйра.

— Я остался бы тогда в этой ужасной дыре, и все из-за вашего нелепого пренебрежения к осторожности. И все-таки я не сердился, зная ваши слабости. Но теперь, когда я только думаю о том, что мы разорены… Разорены! О моя маленькая, бедная Найна!

Он ударил себя по бедрам, а затем, схватив стул, поставил его с треском перед Лингардом и сел, устремив на старого моряка пристальный дикий взгляд. Лингард твердо выдержал этот взгляд и, медленно пошарив в разных карманах, извлек оттуда коробку спичек и стал осторожно зажигать сигару, не отрывая глаз ни на секунду от удрученного Олмэйра. Из-за клубов табачного дыма он спокойно сказал:

— Если бы вы попадали так часто в затруднительное положение, как я, вы давно умерли бы. Я разорялся не один раз. Но теперь я здесь.

— Много ли от этого для меня пользы? Если бы вы приехали месяц тому назад, может быть, могла быть какая-нибудь польза. Но теперь… Вы могли бы с такой же пользой находиться отсюда в тысяче миль.

— Вы ругаетесь, как пьяная торговка, — с невозмутимым спокойствием сказал Лингард. Он встал и медленно направился к решетке веранды. Пол заколебался, и по всему дому раздались его тяжелые шаги. Он постоял спиной к Олмэйру, смотря на реку и леса на восточном берегу; затем повернулся и кротко посмотрел на Олмэйра.

— Здесь сегодня очень тихо, правда? — сказал он.

— А, вы это заметили: я думаю, что тихо. Да, капитан Лингард, в Самбире ваша песенка спета. Месяц тому назад на этой веранде толпились бы люди, приветствующие вас. Но ваша песенка спета, и не по моей вине. Все это дело рук вашего любимого негодяя. Вы бы видели, как он вел эту дьявольскую ватагу. Вы бы гордились им.

— Молодец! — пробормотал задумчиво Лингард. Олмэйр подскочил.

— И это все, что вы можете сказать? Молодец! О господи!

— Не ломайтесь же так. Садитесь, и потолкуем спокойно. Я хочу знать все. Значит, он вел их?

— Он был душой всего. Он ввел в реку судно Абдуллы. Он руководил всем и всеми, — ответил Олмэйр, садясь с покорным видом.

— Как это случилось? Расскажите подробно.

— Шестнадцатого до меня дошли слухи о том, что на реке видели судно Абдуллы, чему я сначала не хотел верить. На дру гой день в этом уже не приходилось сомневаться, так как про изошло большое совещание в лагере Лакамбы, куда явилось почти все население Самбира. Восемнадцатого «Властелин ост ровов» бросил якорь против моего дома. Сегодня тому ровно шесть недель.

— И все это случилось неожиданно? Вы не слышали никаких предостережений? Никогда даже не подозревали, что назревает?

— Слышать-то я слышал, конечно, но считал это выдумкой.

— Конечно, вам не следовало верить всему, что вам рассказывали.

— Однажды этот негодяй пришел сюда после двухмесячного отсутствия. Он уже жил с этой женщиной. Я изредка слышал о нем от единоплеменников Паталоло. И вот однажды около полудня он появился здесь, на этом дворе, как будто изгнанный из ада, где и есть его настоящее место.

Лингард вынул изо рта сигару и, выпустив белый дым через полуоткрытые губы, слушал внимательно. После короткой паузы Олмэйр продолжал, сердито смотря вниз:

— Вид у него был ужасный, как будто он страдал сильнейшей лихорадкой. Правда, левый берег очень нездоровый. Странно, что только ширина реки…

Он погрузился в глубокое раздумье и как будто позабыл о своей обиде во время грустных рассуждений о нездоровом климате девственных лесов на левом берегу.

— Продолжайте, — сказал Лингард. — Итак, он приходил к вам.

— К несчастью, климат был недостаточно вреден, чтобы убить его совершенно, — продолжал Олмэйр. — Как я уже говорил, он явился сюда со свойственной ему наглостью. Он накинулся на меня и бросал мне неопределенные угрозы. Он шантажировал меня, желая выманить деньги. Клянусь небом, он говорил, что вы одобрите все. Можете себе представить подобное нахальство? Я не мог хорошенько сообразить, к чему он гнул. Если бы я понял тогда, то выразил бы ему свое одобрение ударом по голове. Но как мог я догадаться, что он проведет судно через такое трудное устье? Я мог справиться здесь на месте с кем угодно, но когда нагрянул сюда Абдулла… Его судно вооружено, на нем двенадцать медных шестифунтовых пушек и около тридцати человек команды, разбойников и бродяг с Суматры, из Дели и Ачина; эти люди сражаются целый день, а вечером просятся опять драться. Вот какой это народ!

— Знаю, знаю, — нетерпеливо сказал Лингард.

— Тут они, конечно, расходились вовсю, когда бросили якорь против нашей набережной. Я мог видеть Виллемса с этой неранды, он стоял рядом с хозяином. И эта женщина стояла с ним рядом. Говорят, Виллемс заявил, что без нее он не пойдет дальше вверх. Он кричал и неистовствовал. Пришлось вмешаться Абдулле. Послали за ней. Она приехала одна на челноке и, как только очутилась на корабле, припала к его ногам, в присутствии всех матросов обняла его колени, плакала, вела себя как сумасшедшая и просила у него прощение. Не понимаю почему. Об этом говорит весь Самбир. Никогда не видели и не слышали ничего подобного. Я знаю все это от Али, который бывает везде и передает мне всякие новости. Насколько я могу понять, на них, то есть на него и эту женщину, смотрят как на нечто таинственное, непостижимое. Некоторые считают их сумасшедшими. Они живут одни с какой-то старухой в одном доме за усадьбой Лакамбы; их очень уважают, вернее боятся, по крайней мере, Виллемса. Он очень вспыльчив. Она не видит никого, не хочет говорить ни с кем, кроме него. Не покидает его ни на шаг. Есть и другие слухи. Судя до тому, что я слышал, можно думать, что Виллемс уже надоел Лакамбе и Абдулле; ходят также слухи, что он уедет на «Властелине островов» на юг в качестве какого-то агента Абдуллы. Во всяком случае, он должен вести судно, потому что малайцы этому еще не научились.

Лингард, слушавший до того времени с сосредоточенным вниманием, теперь начал ходить взад и вперед равномерными шагами, раскачиваясь и теребя свою длинную седую бороду. Олмэйр перестал говорить, следя за ним глазами. w — Значит, прежде всего он пришел к вам? — спросил Лингард не останавливаясь.