Места, по которым мы путешествовали, поражали необычайным изобилием всего живого. Человека здесь и не встретишь. Безмолвие царит над огромными пространствами болот. На земле и под водой жизнь беспрепятственно множится. В воздухе стаями носятся пернатые, реки кишат подводными обитателями.

Ничто здесь не стесняет душу. Долгие месяцы я жил привольной жизнью среди этих просторов. То, что я видел, превосходило всякое воображение: полчища волков и медведей, несметные табуны лошадей, косяки журавлей и стаи диких голубей. Я беспредельно радовался дуновению ветра, блеску воды, шелесту трав и камыша.

И вдруг на нашем пути встали болота. По левую руку тянулась странная местность, — пересеченная небольшими островками, на которых застыли в задумчивости цапли, а сквозь заросли тростника пробирались кулички-пастушки.[1]

Мы перешли вброд мелкие протоки, на поваленной молнией ольхе, как на плоту, переплыли глубокое болото. Тогда нашим взорам открылась равнина с ее могучей неведомой жизнью, лихорадочной суетой пресмыкающихся: у берега ползали гигантские жабы, в грязи и пожухлой траве скользили змеи, неутомимые насекомые копошились во влажной земле, устраивая гнезда. Извержения удушливых смертоносных газов, вырывавшихся из толщи зловонного ила, полыхание болотных огней по ночам, а особенно непроницаемое небо, низко нависшее над редкими островками суши, затерянной среди мрачных вод, в зеленой пене водорослей, — все это величие вселяло в нас чувство благоговейного страха.

Мы шли вперед, не решаясь повернуть обратно, тщетно пытаясь найти дорогу в болотах.

Август был на исходе, вот уже три недели мы брели наугад. На речных порогах у нас унесло палатки, люди приуныли, но командир не сдавался. Исследователь, наделенный пытливым умом, неиссякаемой энергией, непримиримый до жестокости, не ведающий сомнений, — он был из породы людей, которые великолепно умеют бороться, подчинять себе всех и вся, геройски погибнуть, если потребуется, но чья личная жизнь течет размеренно, монотонно, словно ее и нет совсем. Он подавлял нас своей волей.

Теперь и нашему проводнику-азиату местность была совершенно незнакома, и на все наши расспросы он отвечал с печальной невозмутимостью сыновей Востока:

— Не знай… земля злых людей… ничего здесь не знай!

Люди шли вперед, но уже ощущалось нарастающее недовольство. Я же беспокоился только за очаровательную Сабину Деврез, дочь капитана. Совершенно непонятно, как она добилась того, чтобы ее взяли в экспедицию. Капитан, вне всякого сомнения, считал, что экспедиция займет немного времени и будет неопасной, и девушке удалось его уговорить. К тому же люди, привыкшие к путешествиям, проникаются непостижимым оптимизмом, редкой верой в свою звезду.

С каждым днем Сабина Деврез становилась мне все дороже: ее присутствие не только скрашивало наш трудный путь, но и доставляло мне неизъяснимую радость.

Тонкие черты лица и нежный рот создавали обманчивое впечатление хрупкости, — на самом деле она оказалась очень сильной — никогда не болела, почти не уставала. Она придавала очарование всему путешествию — цветок шиповника среди диких зарослей.

Однажды утром нам показалось, что мы, наконец, достигли твердой земли. И пока мы шли по относительно сухому участку, капитан торжествовал:

— Так я и думал… Мы найдем выход на востоке… Там степи.

Но я не разделял его оптимизма! Всматриваясь вдаль, я предчувствовал, что нас ждут большие опасности. Вскоре снова началась топь, коварная и несущая гибель. В довершение всего полил нескончаемый дождь. Перед нами простиралась каменистая равнина, местами покрытая похожим на губку мхом и липким лишайником. Болота становились все шире, огибая их, мы теряли целые дни. А вокруг, пугая лошадей, сновали разные болотные твари. Рваные плащи почти не защищали от дождя, мы промокли до нитки. Привал, устроенный тридцатого августа на маленьком твердом холмике, под открытым небом, без пищи, был одним из самых тягостных за все время нашего путешествия.

Наш суровый и непреклонный начальник, похожий на одного из тех ассирийских воинов, ведущих пленных, какими они изображены на барельефах, которые украшают монументальный дворец VIII в. до н. э. в Хорсабаде,[2] хранил молчание. Зловещие сумерки гасли в потоках воды.

Сырость, от которой негде укрыться, куда ни глянь, однообразный серый пейзаж, скудная, чахлая растительность под ногами — все это удручало нас. Только Сабина Деврез еще находила в себе силы улыбаться. Когда я слышал ее серебристый голосок в этой дождливой мгле, мне становилось легче, и я забывал об усталости и тревогах. Вообразите, как мы укладывались спать на эту топкую землю, в кромешной тьме; было новолуние и луна скрылась за густым слоем облаков, протянувшихся с востока на запад.

Мне все же удалось заснуть, хотя во сне меня мучили ужасные кошмары. Примерно за час до рассвета наши лошади вдруг заволновались, захрапели от страха. Они наверняка убежали бы, если бы не крепкие ремни, которыми их стреножили.

Проводник тронул меня за плечо:

— Она пожирать людей!!!

Нетрудно представить, в какой ужас повергли меня эти слова, произнесенные во мраке ночи под непрекращающимся ливнем. Рывком вскочив на ноги, я взвел курки карабина, вытащив его из промасленного кожаного чехла. Потом попытался всмотреться в темноту — это было все равно, что пытаться разглядеть что-либо сквозь стену.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

На равнине послышалось глухое рычание, рассеявшее всякие сомнения. То был он, самый крупный в мире хищник, огромный азиатский тигр, способный переплывать холодные реки, разорять селения по берегам Амура, преемник, если не потомок пресловутого владыки четвертичного периода.

С этим зверем нам уже приходилось встречаться, но тогда нас было человек десять хорошо вооруженных стрелков вокруг яркого лагерного костра. Тогда мы его не боялись, но в эту темную ночь мы не могли следить за передвижениями чудовища. Нам оставалось только ждать.

А он, в отличие от людей, прекрасно видел в темноте.

— В каре! — скомандовал капитан.

Мы построились. Тем временем наши лошади заволновались еще больше. Можно было бы укрыться за ними, но они беспорядочно метались, и за таким заслоном было еще опасней.

— Она идти. Моя слышать, — сказал проводник.

Никто не сомневался, что у азиата необычайно тонкий слух. О, проклятый ливень! Сплошная черная стена. И эта ужасная неопределенность! Вскоре я тоже услышал шаги гигантского хищника. Достаточно только представить, как он крадется, замирает… готовится к прыжку… Да такое могло испугать любого храбреца!

Шаги смолкли. Наверное, зверь не решил, на кого ему напасть. В этой глуши, где ему не доводилось встречать ни людей, ни лошадей, те и другие, должно быть, удивили его. Наконец, в темноте вновь послышался шорох, и мы определили, что тигр находится слева, ближе к нам, чем к лошадям.

— Стреляйте наугад, — сказал мне Деврез.

Бесспорно, я был лучшим стрелком в экспедиции и мог попасть в цель со ста шагов. Я выстрелил.

Раздался рев, мы услышали три тяжелых прыжка. Теперь тигр был совсем рядом. Он громко, прерывисто дышал.

— Алкуэн, Лашаль, огонь! — скомандовал капитан.

При вспышках выстрелов мы разглядели силуэт громадного тигра, сжавшегося для решающего прыжка.

И прежде, чем Деврез успел отдать новый приказ, зверь прыгнул прямо на нас. В непроглядном мраке раздался чей-то крик. Затем наступило мгновение беспредельного ужаса. Никто не решался стрелять! Новый крик! Лязганье зубов. Наконец, кто-то выстрелил!

При вспышке мы увидели, что двое уже лежат на земле, а тигр готовится прыгнуть на третьего. Но теперь-то мы видели, где находится хищник, и взяли его на прицел.