— Не глупи, сын мой! — наставительно проговорил старик. — Белые люди приезжают и уезжают, но они не в силах ничего изменить. Разве ты сам не знаешь, что они должны уплатить дань вождям, чтобы получить разрешение проехать через эту страну, что они должны иметь убежище в горах в доме последнего Вавенди?

— Отец! — воскликнул юноша. — Люди были правы, когда назвали тебя Мудима, то есть мрачный: ты видишь только зло и невзгоды и умышленно закрываешь глаза на то, чего нам уже удалось достигнуть в последнее время. Ты не хочешь видеть, что с горных вершин сыны Вавенди снова начинают спускаться в долину и вновь строят свои деревни и селенья на прекрасном берегу Танганайки. Молодой Лугери положил уже начало; тэмбе его обширна и богата и надежно ограждена высокой неприступной стеной от нападения врага, а люди его вооружены множеством ружей, сильны, отважны и смелы. Он не боится Руга-Руга, возьмет над ними верх и победит их, и тебе следовало бы радоваться вместе с нами этому торжеству Вавенди, тем более, что завтра Лугери явится сюда, чтобы увезти себе в жены нашу милую Коко.

— Вот именно эта-то ваша самоуверенность, ваш молодой задор и смущают меня, — горестным тоном произнес старик. — Вы забываете, что на расстоянии всего одного дня пути от тэмбе Лугери раскинулся грозный лагерь Муриро. Люди, быть может, были действительно правы, прозвав меня «мрачным», но они не менее были правы, дав этому Муриро его прозвище — Муриро, что значит «огонь». Каждое селенье или деревня, вблизи которых он появится, неминуемо становятся жертвой огня, то есть пожара, а лютый пес Индша, этот известный разбойничий атаман, тоже живет в ближайшем селенье, Ндэрее. Знай, Инкази, что только здесь, в глубоких ущельях, на вершинах неприступных скал, да на гладкой поверхности Танганайки мы можем считать жизнь свою вне опасности, потому что как тут, так и там нас охраняют наши древние боги, боги Вавенди. А духи равнин и долин враждебны нам! И будь Лугери какой хочешь быстроногий, как гласит его имя, все же я очень того опасаюсь, стая собак может загнать даже самую быстроногую антилопу. Я боюсь, что Коко, наша бедная «курочка», избрала себе весьма ненадежную участь. Но все вы молоды и вам хочется попытать счастья, вы не хотите слушать умудренного горьким опытом старца. Я не хочу вам мешать! И дай-то Муциму (Бог), чтобы на этот раз светлые надежды и отвага молодости взяли верх и восторжествовали над осторожностью и мудростью старости!

— Да! Муциму даст восторжествовать нам! — воскликнул юноша с сияющим взором.

Оба Вавенди встали, намереваясь отойти ко сну и только теперь снова вспомнили о своем госте. В пылу забот и надежд о будущности своего родного народа они совершенно забыли о нем. Но он с грустным участием внимал их разговору, потому что то, что развертывалось теперь перед его мысленным оком, было лишь небольшим отрывком из истории Африки, — этой жалкой, несчастной страны.

Сон Симбы. — Возвращение Сузи. — Как уплатили за наем. — «Змея» и ее господа. — Старые знакомые. — Тайные замыслы. — Мировой порядок арабов. — Изменник. — Прошлое Фераджи. — Тайный наблюдатель.

Над вершинами Кунгве давно уже взошло солнце, и лучи его с любопытством проникали сквозь щели и трещины высоких тростниковых стен одной из хижин тэмбе Мудима. Они падали прямо на голову спящего Симба, дрожали на шелковистых отливах его густых вьющихся волос, играли на его сомкнутых веках и слегка разгоревшихся щеках, как бы желая разбудить этого соню. Но он не пробуждался. Ему снился длинный сон.

Сон этот был совершенно чужд всякого рода обманчивых картин и образов, и жизненной правдой было все то, что постепенно развертывалось и как бы выплывало из мглы прошедшего перед его мысленным оком. Сон этот был не что иное, как внезапно ожившее в душе его воспоминание о его бурно прожитой жизни.

Как быстро и вместе с тем как явственно проходили перед ним долгие годы его раннего детства, юности и первой поры возмужания.

Он увидел родительский дом, а себя самого молодым лесничим, бродящим по лесам и полям, затем странствующим по белу свету, по чужим землям и морям. Много лет тому назад он впервые отправился в Африку и проплыл вверх по священному Нилу в самое сердце «черного» материка. Много приходилось ему тогда бороться, много пришлось и выстрадать, и пережить в ту пору, недаром же темные кудри его поседели в самые молодые годы. Он был свидетелем ужасных злодеяний и покинул тогда Египетский Судан с исключительной целью созвать мстителей за оскорбленные права человечества и стать в ряды тех, кто всеми силами старался побороть торг рабами и стремился к окончательному искоренению рабства.

Однако все вышло иначе, чем он желал и надеялся. Оказалось, что в то время в Каире отнюдь не спешили набирать спасительную армию для облегчения участи истязаемых негров. Его тотчас же с большой готовностью приняли и зачислили в ряды египетской армии, но муштровка турок не была делом, которое было бы ему по душе. Отчислившись из египетской армии, он снова ухватился, как истый охотник, за ружье, став еще раз охотником и торговцем. Теперь он уже на свой собственный счет странствовал по следам Ливингстона, Спика и Буртона. Подобно им, он предпринял это дальнее путешествие с целью открытий, но только не рек и озер, а хотя бы маленького клочка земли на всем этом громадном материке, где бы царили мир, тишина и спокойствие, где бы он мог спокойно поселиться среди чернокожих и преподать им первые начатки культуры. Те белые, которых он встречал и с которыми делился своим намерением, называли его в глаза мечтателем, а за глаза смеялись над ним. Но это не смущало его; он был вполне проникнут своей идеей; в его жилах, в его крови был тот же священный светоч любви к человечеству, какой воодушевлял испокон веков всех миссионеров, заставляя их смело идти и к дикарям, и к людоедам.

И вот после продолжительных странствований он полагал, что нашел, наконец, то, чего искал.

Угнетенные и преследуемые коренные обитатели Вавенди были именно того сорта люди, какие были нужны для его целей. Люди с душой более возвышенной и благородной, чем соседние племена, люди трудолюбивые и смелые, они, казалось, как нельзя лучше были способны основать у себя государственную жизнь, которая отличалась бы от жизни других племен известным строем и порядком, способствующим благосостоянию всего племени. Они уже начинали спускаться с высоты неприступных гор в прибрежную долину Танганайки, они опять собрались с духом, в них снова пробудилась смелость и вернулась надежда. А смелым Бог помогает! С ними-то и хотел теперь остаться Симба. Он хотел стать их другом и советником, помогать им словом и делом, а в случае стычек и сражений хотел стоять на их стороне и способствовать их победе.

И во сне он увидел осуществление этой мечты; увидел высоко над крепостью Мудима сияющий на солнце золоченый крест, а, взглянув вниз, увидел веселые луга, покрытые стадами, и пышные всходы на полях. Там, где теперь раскинулся пустынный и безлюдный берег, стояли живописные хижинки рыбацких деревень, а на гладкой поверхности голубого озера мелькали во всех направлениях лодки рыбаков, возвращающихся домой, веселых и довольных после счастливого лова.

Но недолго дано было Симбе даже во сне наслаждаться этой отрадной картиной мира, довольства и счастья. Фераджи постучал к нему в дверь и позвал взглянуть своими глазами на озеро.

Проворно вскочив с ложа, он вышел на порог хижины и стал смотреть вниз, в глубину долины. Там, в заливчике Лувулунгу, стояло небольшое судно, только что успевшее причалить. С этой высоты, где стоял Симба, разглядеть людей, которые в этот момент сходили на берег, конечно, не было никакой возможности. Но негры Симбы ликовали, зная наверняка, что приставшее к берегу судно привезло Сузи, что это Сузи и ни кто иной, что он привел, наконец, желанное новое судно. На этот раз предчувствие не обмануло их; час спустя они увидели перед собой Сузи, этого рослого занзибарского негра, молодца и красавца, который явился доложить своему господину, что приказание его исполнено.