Корабль этот, «Красный Барон» — с него все началось. Действительно — проклятый, прав был литовец-официант… Или латыш. Ах, ну да — рижанин, впрочем, какое это теперь имеет значение? Черт побери! А как же Влада? Она что — тоже где-то здесь, в этой проклятой эпохе? Хм… Жоакин Перепелка ни о какой странной девушке не рассказывал. Так ведь Андрей его и не спрашивал, не думал даже, что все окажется так! А теперь и не спросишь: в просторных подвалах крепости на горе Монтжуик «сообщников» разделили, поместив порознь. И Громова с утра уже вытащили на допрос — и здешний следователь (или как он там официально именовался) отнюдь не выглядел простофилей, несмотря на огромных размеров парик и кафтан с серебряными пуговицами.

В противоположность своему оставшемуся в Калелье коллеге этот казался чрезвычайно худым и сутулым. Впалые желтые щеки — проблемы с печенью? — худые руки в перстнях, пронзительный взгляд темных, глубоко посаженных глаз — весьма недоброжелательных, умных. Впрочем, внешне сей господин был изысканно вежлив, настолько вежлив, что даже соизволил первым представиться на почти безукоризненном инглише:

— Мое имя — Рамон дель Кортасар-и-Мендоза. Барон де Мендоза, если хотите, я здесь главный судья.

Вот как — сам судья, даже не следователь. Высокого полета птица. И что ему надобно?

— Хочу, достопочтимый сэр, кое-что у вас уточнить… прежде чем отправить на виселицу… х-ха-ха!

Судья внезапно засмеялся, желтые щеки его задрожали, противно и дрябло, словно потрепанная в любовных боях грудь старой шлюхи. Похоже, и этот оказался шутник, да все они тут…

— Итак, — барон взял со стола лист желтой бумаги. — Вы, сэр, обвиняетесь в деятельности, направленной на подрыв устоев государственной власти Испанского королевства и его законного правителя, доброго здравия Божьей милостью короля Филиппа, а именно — в шпионаже в пользу иностранных держав. Конкретно я имею в виду Англию, конечно. Вас послал сам командующий английской эскадрой граф Питерборо для организации мятежа в Барселоне.

— О как! — удивился допрашиваемый. — Я уже и мятежник!

Судья заглянул в бумагу:

— Три фрегата, шхуна и бриг. Кроме того — еще и большой линейный корабль — это суда, уже направленные на помощь мятежникам. Что вы так смотрите? Хотите сказать — это не ваши слова? И вы ничего не говорили о фрегатах, шхуне, бриге?

— Говорил, — хмыкнул Андрей. — Только не в этом контексте! Это модели, понимаете?

— Не беспокойтесь, дражайший сэр, я все прекрасно понимаю!

Барон улыбнулся со всей возможной язвительностью, вероятно, от столь мерзкой улыбки человека менее циничного, нежели Громов, мороз продрал бы по коже.

— Ваш юный сообщник, кстати, подтвердил эти слова.

— Жоакин! Что вы с ним сделали?

— Да пока ничего, — судья повел плечом. — Повесим мы вас вместе, завтра с рассветом, здесь же, на башне. Всем вашим английским друзьям будет хорошо видать! Ха-ха — с моря. Как вы сами прекрасно понимаете, вина ваша полностью подтверждается вашими же словами и в каких-либо иных доказательствах не нуждается. Поэтому мы и не тревожили палача.

Оглянувшись на висевшее в углу распятие, барон Кортасар-и-Мендоза иронически прищурил глаза:

— Одно лишь хочется уточнить, друг мой. Вы, кажется, русский?

— Ну да.

— Рад, что и этого не скрываете. Так что, неужели, тсар Пеотр решил вмешаться в испанские дела? Ему войны со шведами мало?

— Да ничего он не решил, — отмахнулся узник.

Судья хлопнул в ладоши:

— Так я и думал! Вы просто наемник… увы… Будь вы английским дворянином, мы бы — из уважения — отрубили вам голову, а так придется просто повесить. Мне жаль.

— Мне тоже, — Громов лихорадочно соображал, что же делать, как выпутаться из столь щекотливой ситуации. — Я вижу, вы искренне прониклись ко мне благорасположением, достопочтимый сеньор Мендоза…

— Да-да! — с улыбкой перебил барон. — Это несомненно так. Вы разумный человек, что сразу видно. Не запираетесь, не виляете, знаете, как некоторые. Ни к чему все это — только лишние страдания, о, наш палач большой мастак в своем деле…

— А если я откажусь от всех своих слов? — осторожно поинтересовался узник.

Судья развел руками:

— А к чему? Мы все равно вас повесим, только прежде отдадим под пытки. Оно вам надо?

— Нет-нет, — взглянув в холодные глаза судьи, поспешно заверил молодой человек. — Так когда, вы говорили, состоится… э-э… экзекуция?

— Да завтра уже! Не беспокойтесь, друг мой, — ждать мы вас не заставим.

С видом радушного хозяина барон развел руками и, взяв со стола серебряный колокольчик, позвонил, вызывая стражу:

— Увести. Спокойной ночи, уважаемый сэр! Приятных сновидений.

Еще издевается, сволочь! Узник поднялся, звякнув цепями, и, ведомый дюжими стражниками, зашагал обратно в узилище. Похоже, все приближалось к концу — и очень быстро. Тоже еще, нашли английского шпиона! И, главное, как-то очень быстро, без всяких утомительных разбирательств, даже слушать-то особо не стали. Оп — и на виселицу! А меньше надо было болтать со всякими гадами! В следующий раз… хм… если он будет, эти ребята, похоже, слов на ветер не бросают, раз сказали — повесить, значит…

Захлопнулась позади тюремная дверь, и Громов тяжело опустился на пол. Снова гнилая солома, темница, запах мочи — господи, да когда же это все кончится? Молодой человек вдруг улыбнулся, хотя вовсе и не хотел — в его положении куда лучше бы было, чтоб все это не кончалось как можно дольше!

И вообще-то, неплохо было бы сейчас подумать — а как отсюда выбраться? Цепи, решетки, засовы, стражники — где здесь самое слабое звено? Ясно и ребенку — стражники, человеческий фактор, постоянно обуреваемый завистью, алчностью, лиходейством и прочими не слишком-то почтенными страстями, коими, несомненно, нужно было воспользоваться… если б только имелось время. Хоть немного бы времени, а то ведь — «на рассвете повесим». На рассвете… не рановато ли? Что им, поспать не охота, что ли?

— Эй, англичанин! — ближайший сосед — дюжий мужик с огненно-рыжею бородищей — заворочался у себя на соломе. — Слышишь, я тебе говорю. Понимаешь по-французки?

— Кое-что, — насторожился молодой человек.

— Вот и я — кое-что, — мужичага хмыкнул и негромко расхохотался. — Тебя тоже обещали завтра повесить?

— Угу. Прям на рассвете, — Громов быстро припомнил весь свой запас французских слов.

— Врут! — убежденно отозвался собеседник. — Не успеют они на рассвете, а вот к обеду — да, успеют.

— И что с того?

— А до обеда всякое может случиться. Меня Жауме зовут, Жауме Бальос, кузнец.

— Громов, Андрей… Андреас, — молодой человек протянул руку, сразу же почувствовав в ответ столь крепкую хватку, что едва не ойкнул от неожиданности. Вот уж сразу видно — кузнец!

— Что, нынче и кузнецов вешают?

— Нынче всех вешают. Проклятые кастильские собаки!

Ага, вот и тут пошла политика. Чувства каталонца, которому навязывали кастильскую власть и французского короля — внука Людовика Четырнадцатого — Филиппа Бурбона, можно было понять, только в данной конкретной ситуации им, наверное, не нужно было отводить столько места.

— Спрошу сразу, — подобрав нужные слова, Громов понизил голос.

Оно, конечно, и этот рыжебородый кузнец вполне мог оказаться подсадной уткой, как пресловутый недоброй памяти Жузеп, однако терять-то было нечего — все равно утром повесят… ну пусть не утром — днем.

— Можно ли отсюда бежать?

— Бежать?! — ахнул Жауме. — А ты хват, как я погляжу!

Эту фразу он произнес по-каталонски, но Андрей понял, верней — догадался.

— Нет, парень, — стены здесь слишком крепки, а цепи… как кузнец скажу — хорошая работа!

— Ты веревки еще похвали, — Громов задумчиво пожевал соломинку. — Главное-то не стены, а люди. Стражники-то здесь кто?

— Кастильцы! Весь гарнизон из них. Подлые псы!

— Что, кастильцы не любят серебро?

— А у тебя оно есть?

— Нет, но ведь можно сказать, что есть… Где-нибудь в надежном месте. Главное, найти, кого заинтересовать. Что, таковые не найдутся?