Ха! Молодой человек вдруг хлопнул себя по лбу: ну какой же он дурень-то! Судовой журнал! Там же должен быть список пассажиров… а ну-ка, глянем… ага! Вот он.

Пробежав взглядом записи, Громов быстро отыскал и себя, и своих товарищей по несчастью:

«Гонсало Санчес, крестьянин, арендатор земли в Матаро. Причинил увечья хозяину поместья, за что приговорен алькальдом и местным судом к трем годам каторги и десяти годам ссылки… Сильвио Дайвиш, мещанин из Барселоны, бывший домовладелец, приговорен… пять лет каторги и ссылка на… ого! двадцать лет — за кражу серебряной братины из монастыря на горе Монтсеррат».

Андрей ухмыльнулся: вот ведь гад, Головешка! Братину у монахов увел — и как такого не покарать Святой Деве? Ладненько, их дело…

«Рамон Кареда, каменщик…»

Ну этот хоть про себя не врал, действительно — каменщик.

«В течение трех лет во главе многочисленной организованной им шайки тайно похищал цемент и другие материалы со строительства собора Святой Эулалии».

Вот волк! Тут Громов хохотнул, не сдержался — то-то соборы по шестьсот лет строили! Можно и на тысячу лет затянуть, ежели цемент воровать «многочисленными шайками»… Так… а дальше у нас… он сам — Андреас Громахо. И что там? Хо! Растрата казны форта Монтжуик! Ох, ничего ж себе — у них там что, еще и казна была?

Честно говоря, чего бывший сеньор лейтенант никак не ожидал, так это непонятно откуда взявшегося обвинения в казнокрадстве. Хотя… как раз вполне понятно: никакой политики, казнокрад — и точка. Интересно, что Мартину приписали? Оп…

О Мартине Андрей не прочитал ничего — страница в журнале оказалась вырванной. Даже не одна — несколько… то ли в них что-то заворачивали, то ли кто-то хотел что-то скрыть — а зачем? От кого теперь скрывать-то?

В дверь осторожно постучали:

— Сеньор лейтенант? Ты здесь, Андреас?

Громов распахнул дверь:

— Рамон! Да заходи же, не заперто. Чего такой скромный?

— Да думал, мало ли ты не один, а с какой-нибудь поселянкой, — махнув рукой, каменщик уселся за стол. — Знаешь, я ведь только что отсюда парочку выгнал, Пташку с девчонкой — ишь, отыскали себе местечко. Не по чину!

— Интере-е-есно… И что они тут делали? — вспомнив вырванные листы, насторожился молодой человек.

Рамон хмыкнул и поглядел на бочонок:

— Да ничего интересного — целовались просто. Даже друг дружку не лапали… впрочем, может, и дошло б до чего — да я помешал, выгнал. Каюта-то теперь — для тебя, Андреас, ты ж у нас нынче за старшего. А в бочонке-то что?

— В бочонке? Ром, я думаю. Хочешь, так попробуем — стаканы вон, в шкафчике, у двери.

Ром оказался на удивление неплохим, забористым и пахучим — но пах приятно.

— А ничего, — крякнув, похвалил Каменщик. — У покойника капитана губа была не дура. Так ты все же решил — к испанцам?

— Ну а куда? — Громов поставил на стол опустевший стакан. — К англичанам нам, наверное, тоже бы можно — конечно, не в Чарльстон — да ведь до них еще плыть и плыть, а Сан-Агустин — он вот, под боком.

— Поселенцы в Сан-Агустин не хотят, — оглянувшись на дверь, тихо промолвил Кареда. — Слышал, как они промеж собою шушукались. Хотят к англичанам.

— Ха! — Андрей хлопнул себя ладонями по коленкам. — Ну наглецы! Это после всего-то?

— Думаю, они хотят пленных просто убить да выбросить море. А потом все свалить на пиратов. Что ты так смотришь, Андреас? — каменщик ухмыльнулся и пододвинул стакан ближе к бочонку. — Староста их, Охейда, к тебе еще не подходил?

— Нет.

— Ну так подойдет завтра. Выпьем еще? Напоследок?

Староста поселенцев явился с утра и имел с Громовым весьма непростую беседу, в ходе которой Андрею стало многое ясно, и в первую очередь то, что появились серьезные проблемы, которые хотелось бы разрешить как можно более срочно. Поселенцы оказались людьми весьма практичными, и им вовсе не хотелось отдавать корабль, который вполне можно было продать в какой-нибудь гавани. К тому же некий сеньор Ромуальдо с помощниками уже спускался в трюм и тщательно пересчитал чернокожих невольников — на живой товар ушлые переселенцы теперь тоже рассчитывали и каждый желал получить свою долю.

О неграх, кстати, думал и Громов, предполагая, причалив к берегу еще до Сан-Агустина, отпустить их на все четыре стороны, а там — как знают. Гуманист… Однако поселенцы решили иначе: живой товар — живые деньги. Впрочем, с невольниками вопрос был не главным, иное дело — судьба корабля. Продать захваченное судно? Да еще в английских колониях? Не-ет, это не старые пиратские деньки, нынче времена иные, за такие дела запросто вздернуть могут… как того же Кидда!

— У ваших людей, сеньор Охейда, от жадности совсем крышу снесло? — выслушав старосту, язвительно осведомился Андрей.

— Извините… что снесло? — конечно же, собеседник игры слов не понял. — Какую крышу?

— Вы все с ума сошли! — молодой человек попытался изложить свои мысли куда более доходчиво. — На виселицу захотели? Как вы собираетесь продать этот чертов корабль? Кому? Никого здесь не зная.

— Люди говорят, что «Святая Эулалия» — доброе судно, — угрюмо пояснил староста. — И стоит хороших денег. Зачем нам их терять? Здесь, на чужбине, любая медяшка — не лишняя. Тем более, получив свою долю, многие вернулись бы домой.

— Да кто бы против?! — не выдержав, закричал Громов. — Только где вы «Эулалию» продадите-то? Не связывайтесь, говорю вам. А, впрочем…

Что спорить с идиотами, которым привидевшиеся вдруг ни с того ни с сего шальные деньги затмили разум? Ишь, сволочуги — когда чуяли сильную руку, сидели себе тише воды, ниже травы, а тут вдруг почуяли волю. Корабль им… живой товар… А не жирно будет?

Бабах!!!

Снаружи вдруг донесся пушечный выстрел.

Двенадцатифунтовка! — выскакивая из каюты, определил на ходу лейтенант.

— Ну кому тут неймется-то?

Взбежав на корму, Громов обвел гневным взглядом всех, кто там в этот момент был — поселенцев и ссыльных…

— Сеньор Андреас! — Мартин Пташка боязливо показал рукой в море.

Андрей обернулся… И увидел по левому борту фрегат! Трехмачтовый, однодечный, стремительный, как и полагается фрегату. Подняв все паруса, фрегат быстро приближался, и вот уже стал менять курс, разворачиваться бортом…

«Готовится к выстрелу!» — увидев на корме судна испанский флаг, потерянно подумал Громов. Судьба…

— И что нам делать? — подойдя, тихо спросил Охейда. — Это испанский корабль… А мы — под английским флагом. Надо было спустить.

Лейтенант отмахнулся:

— Все равно не помогло бы. Интересно, откуда здесь взялся испанский фрегат? Наверное, охраняет Сан-Агустинскую гавань.

— А ничего нам не надо делать, — щурясь от только что поднявшегося солнца, Андрей посмотрел на чужое судно. — Они дали предупредительный выстрел. Нужно ложиться в дрейф, иначе…

— Что иначе?

— Сорок пушек… По двадцать с каждого борта — нас разнесут в щепки первым же залпом!

— И не уйти?

— А есть достойный по силе ветер? Это слабое трепыхание — не в счет. Да и фрегат слишком уж близок.

По всему выходило — сдаваться, геройствовать Громов вовсе не собирался — кроме пушек, на фрегате обычно еще человек полтораста солдат — опытнейших головорезов королевской морской пехоты. А на «Святой Эулалии» — пятеро ссыльных да два десятка переселенцев… И говорить не о чем. Тем более, кажется, некоторые как раз и собирались в Сан-Агустин — так что уж теперь спорить?

Неожиданно улыбнувшись, Андрей махнул рукою:

— Спускайте блинд! И снимите, наконец, английское знамя.

Гастилло Сан-Маркос — крепость Святого Марка, выстроенная еще добрую сотню лет назад для защиты гавани от пиратов, с высоты птичьего полета представляла собой сложенный из светло-серых камней квадрат с ромбовидными бастионами по углам. Вооруженный солидной артиллерией, форт не то чтобы представлял собой совсем уж непреодолимую преграду, однако же делал высадку морского десанта весьма и весьма затруднительной, а потому враги предпочитали обходить город по суше — так делали и французы, и англичане — два года назад губернатор Южной Каролины сжег Сан-Агустин дотла, и с той поры город еще не совсем отстроился, только крепость выглядела как новенькая… то есть как она обычно выглядела еще сто лет назад. Правда, и к ней уже начинали пристраивать стену, соединяя с единственными городскими воротами — все в целях безопасности, помня натиск неуемного английского губернатора.