К замку я подъехал чуть раньше назначенного срока и застал Симона и его сестру беседующими в аллее. Симон разговаривал на итальянский манер, энергично жестикулируя. Марселина слушала его, опустив голову. В руке она держала скомканный платочек, который время от времени подносила к глазам. Неужто она была так привязана к старику? Это для меня новость. Подобное поведение могло объясняться и просто переутомлением. Или выходом накопившейся злости… Уж конечно, ей пришлось несладко: одной распоряжаться всеми этими похоронными делами, принимать соболезнования от тайных недоброжелателей. Я въехал в ворота и покатил к крыльцу. Они обернулись. Симон, сказав напоследок сестре несколько слов, пошел мне навстречу, она же направилась к замку. Симон крепко пожал мне руку.

— Отгони свою «симку» в сторонку, — сказал он. — Скоро здесь будет масса машин.

Следуя за ним, я медленно вырулил на лужайку. Выглядел он не блестяще. При всей его дьявольской изворотливости и ему, видно, пришлось попотеть. Погоди, милый, это еще цветочки.

— Я получил письмо от Сен-Тьерри, — сказал я. — Кстати, вот оно… Можешь прочесть. Секретов тут нет.

Я без малейшего усилия обращался к нему на «ты». Теперь мы были на равных. Пока он пробегал глазами письмо, я незаметно придвинулся к нему. Сомнений быть не могло — от него пахло спиртным. Значит, и ему, чтобы успешно вести эту рискованную игру, необходимо подстегивать себя алкоголем. Выходит, не так он дюж, как я думал… Сложив письмо, он протянул его мне.

— Ну вот тебе и указания… Вполне, на мой взгляд, разумный план. Общую сумму ты еще не прикидывал?

— Так, в первом приближении.

Ему нужна была цифра. Несмотря на кажущееся безразличие, он напряженно ждал, что я отвечу. Знать это ему было необходимо, чтобы послать мне очередное письмо из Милана. Как приятно было сознавать, что скоро я перехитрю его!

— Мне нужно сначала посоветоваться с подрядчиком. Потом я напишу Сен-Тьерри.

— Ну хотя бы примерно…

— Несколько миллионов… Причем я имею в виду только работы первой очереди.

— Ничего себе!

— А что ты думал? Возьми, к примеру, павильон. Ведь не будешь же закладывать внутрь динамит, верно? Дорога проходит слишком близко. Вот и прикинь объем работы.

Он-то, наверно, думал, что будет использован гидравлический удар и все строение рухнет в подвал. Ну конечно, он надеется на что-нибудь в этом роде. Отличный способ избавиться от скелета — похоронить его под тоннами камня! Потом сверху пройдется бульдозер — и будто ничего и не было.

— Снести, — сказал я, — это снять крышу, перекрытия, разобрать кладку…

Я намеренно преувеличивал. Однако он не выказал ни малейшего беспокойства, ограничившись тем, что пожал плечами.

— Тебе лучше знать, — безразличным тоном сказал он. — К тому же платить-то не мне.

На дороге показалась первая машина. Он взял меня под руку, и мы вошли в вестибюль.

— Ты уж прости меня, Шармон. Начинается неприятная работенка, а Марселина не в своей тарелке.

Последовала обезоруживающая улыбка, и вот он уже скрылся в комнате усопшего. Остальное — церковь, кладбище — я перенес с легким сердцем. Правда, Марселина все время находилась далеко от меня, и под черной вуалью я почти не различал ее лица. Церемония была пышной: величавые звуки органа, притихшая толпа. Старики пожелали похоронить покойника по старинному обычаю: с богатым катафалком, с духовенством в полном составе. На краю могилы какой-то высохший старичок проблеял несколько слов, которых никто не разобрал. С Пюи-де-Дом порывами налетал яростный ветер, но я не испытывал ни малейшего нетерпения. Мне даже не было холодно. И не стыдно вспоминать — хоть и явно не к месту — встречи с Марселиной в гостиничных номерах. Вероятно, ее черная вуаль была повинна в том, что мое воображение рисовало ее нагой… Правда, особенной пылкостью она никогда не отличалась. Зато она уютная и покорная…

Настал и мой черед поклониться фамильному склепу. Все представители рода Сен-Тьерри чинно выстроились тут, словно тома книг с названиями на корешках. Все, кроме одного!.. Несколько поодаль держались Фирмэн, горничные, кухарка… Я долго держал руку Марселины в своей. Мне показалось, что глаза у нее покраснели. Пожалуй, она играла свою роль даже слишком усердно!..

Наконец я освободился. Освободился, чтобы тщательно подготовить задуманное. Я вернулся к себе так быстро, как позволяло движение на улицах. Скорее в лифт… вставить ключ в замок… ящик стола… Все на месте. Я вытряхнул все из бумажника. В нем оказалось только несколько купюр. Первым моим побуждением было сжечь их. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что следствие тем скорее заинтересуется Симоном, чем раньше будет отвергнуто предположение о нападении бродяги-грабителя. Лучше оставить деньги в бумажнике. Я запер ящик. Никакой специальной экипировки не требуется. Застигнутые в самый разгар пиршества, крысы и отреагировать не успеют. Я налил себе полный стакан коньяку. Теперь я его заслужил!

Эта ночь была похожа на все предыдущие. Начинался тот же кошмар. Я стоял у входа в павильон и прислушивался. Ни звука. Я вошел крадучись, словно вор. Мне вдруг вспомнились мифологические преступники, которые день за днем, ночь за ночью вновь и вновь обречены переживать свои злодеяния. Продвигаясь на цыпочках, я продолжал слушать. Теперь мне предстоит включить фонарь и увидеть внизу громадную крысу — непременный атрибут уготованной мне кары. Я зажег фонарь. Крысы не было… Я напряг слух. Из подвала не доносилось ни шороха. Меня обуял страх: все шло не так, как я предполагал. Крысы, эти мерзкие твари, которых я так боялся, все же отгораживали меня от самого ужасного… Они препятствовали мне спуститься до самого низа, подойти ближе… Я решил швырнуть куда попало вниз вещи Сен-Тьерри и потом спастись бегством. И все-таки мне их не хватало. Куда они подевались? Неужто они оставили меня наедине с… с чем-то гораздо более страшным?

Напрасно освещал я все углы. Ничто не шевельнулось. Шаг за шагом я приближался к двери, ведущей в подвал. Она была по-прежнему затворена. Я прижался к ней ухом. В памяти всплыла копошащаяся масса, издающая пронзительный писк… Быть может, насытившись, они отправились на поиски новой добычи? Толкнув дверь, я направил фонарь вперед… Нужно идти. Нужно прежде самому увидеть то, что предстанет взору Меньеля… Я должен взглянуть на это глазами постороннего. Я осторожно ступал со ступеньки на ступеньку, готовый увидеть внизу мерцание их зрачков. Но меня встречали лишь почерневшие камни. Крысы покинули дом, как покидают, говорят, корабль перед крушением. Я миновал последний поворот. Подвал ярко высветился.

Он был пуст, как прибранный стол. Ни единой крысы. Ни одной косточки, ничего.

Я присел на последнюю ступеньку — ноги больше не держали. Подвал пуст, совершенно пуст. Остался только витающий в воздухе животный запах — смешанный запах хищников и тления. Но этот запах смерти исходит, должно быть, уже от меня самого. Столько положить сил, и вот что в результате… Надо было прийти пораньше. Я слишком долго выжидал… Я тяжело выпрямился. Дом своей массой давил мне на плечи. Я обошел погреб в тщетной надежде отыскать какой-нибудь след — должно же было хоть что-то остаться, к примеру, от ботинок… А пряжка ремня — она-то точно крысам не по зубам… Внезапно мне открылась истина. Вернее, передо мной возник образ, жуткий как видение. Симон!.. Симон был здесь… Накануне. Он все и убрал. То, на что не хватило мужества у меня, удалось ему. И теперь останки Сен-Тьерри закопаны в каком-нибудь укромном уголке парка, вне досягаемости. Так вот почему Симон выглядел перед похоронами таким усталым. И вот почему в письме он дал мне указание приступить к работам. Он следовал твердо намеченному плану. Плану, благодаря которому руки у него теперь оказались развязаны. Из Милана он будет поддерживать иллюзию столько, сколько сочтет нужным. А потом Сен-Тьерри окончательно исчезнет. И я ничего уже не смогу сделать. Ничего!..

Я поднялся, по-прежнему погруженный в свои невеселые размышления. Если я осмелюсь открыть рот, я тем самым признаюсь, что убил Сен-Тьерри. Из этого круга мне не выбраться. Двери я оставил открытыми. К чему предосторожности? Павильон теперь не играет никакой роли. Разумеется, если я приду с повинной, начнется расследование. Но Симона это серьезно не коснется, поскольку убил-то не он. Мне остается только молчать. И пьянствовать, чтобы все забыть.