Генеральное межевание — трудный, но необходимый процесс, в ходе которого были обмерены, описаны и юридически оформлены все земельные наделы, — четко закрепило за каждым владельцем его имущество. Помещики получили от государства гарантии неприкосновенности их собственности. Теперь император уже не мог конфисковать у подданных достояние ни в случае опалы, ни после осуждения преступника. Собственность переходила по наследству к членам семьи или сохранялась за осужденным до окончания срока приговора^[874]. Показательно, что попытка Павла I вернуться к прежней системе вызвала дружное противодействие дворянства и стала одной из причин гибели монарха.

В случае с Генеральным межеванием Екатерина ради осуществления реформы, которую считала необходимой и справедливой, пожертвовала частью прав самодержавного государя. В вопросах собственности подданный перестал быть беззащитен перед лицом монарха. Совсем иначе она поступала, когда дело касалось размеров ее личной власти.

Сразу после коронации Н. И. Панин обратился к Екатерине с проектом ограничения ее полномочий. Глава партии великого князя надеялся, что в шаткой политической обстановке ему удастся склонить императрицу к чисто представительской роли при сильном и властном Совете. Последний и должен был, по мысли Никиты Ивановича, сосредоточить в своих руках законодательные функции. Позднее французский дипломат шевалье М. Д. Корберон писал, что Панин представил Екатерине «проект, следствием которого было бы управление, как в Польше»^[875]. Нечто подобное за тридцать лет до этого навязывали Анне Иоанновне члены Верховного тайного совета. Но последняя разорвала уже подписанные «Кондиции». Ее примеру последовала и Екатерина.

Согласно составленному Паниным «Манифесту об учреждении Императорского совета и разделении Сената на департаменты», в России создавался высший орган — Императорский совет — из шести несменяемых членов, который служил для «законодания». Без него императрица не могла подписывать указов. Таким образом, в стране возникло бы олигархическое правление. Разделение же Сената на самостоятельные департаменты вело к падению его значения. Из органа, руководившего государственным аппаратом, он превращался в высшее административное и судебное учреждение. Екатерина очень ловко отбила панинский политический мяч: не отвергла проект в целом, а приняла только его вторую часть. В 1763 году Сенат был разделен, а Императорский совет не создан (лишь в 1768 году во время войны с Турцией возник Совет при высочайшем дворе — совещательный орган).

Нетрудно догадаться, что благодаря этой реформе власть монарха только возросла^[876]. Поступая так, Екатерина отнюдь не нарушала просветительских идеалов, разве что наступала на «сердце республиканки». Вслед за Вольтером и Монтескье она была убеждена, что лучшей формой правления для обширных в территориальном смысле стран является монархия. «Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая им правит, — писала императрица в „Наказе“ в Уложенную комиссию в 1767 году. — Надлежит, чтобы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, награждала медленность, отдаленностью мест причиняемое. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно»^[877].

Другой важнейшей задачей, стоявшей перед кабинетом Екатерины, была работа по упорядочиванию старых законов и созданию новых. В 1767 году в Москве собралась Комиссия по составлению кодекса вместо «Соборного уложения» царя Алексея Михайловича 1649 года. Созыв комиссии виделся Екатерине чем-то вроде Земского собора, а сами соборы, по ее мысли, были прерванной традицией сословного представительства в России. Кодекс должен был стать своего рода «общественным договором» между различными слоями населения.

В работе комиссии приняли участие 573 депутата: 28 — от учреждений, 161 — от дворянства, 208 — от горожан и 167 от остальных сословий. Они доставили 1465 «наказов» с мест. Представители духовенства и крепостные крестьяне не получили прав представительства. Первые должны были, по мысли Екатерины, находиться вне политики; интересы вторых, как считалось, представляли владельцы.

Позднее в заметке, не предназначенной для посторонних глаз, Екатерина, обрушиваясь на крепостное право, вспоминала: «Когда в комиссии для составления нового Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я могла когда-либо предполагать… стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев, разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный… с негодованием и страстью защищал дело рабства»^[878].

Неудивительно поэтому, что «Наказ» императрицы был роздан депутатам для чтения, но не оглашен с трибуны публично. Каждому следовало познакомиться с брошюрой в уединении, не испытывая давления «безрассудного общества». Предварительно из текста императрица, по совету Н. И. Панина и Г. Г. Орлова, вымарала значительную часть^[879]. Мало того что в «Наказе» встречались понятия, большинству собравшихся просто незнакомые, — естественные права человека, равенство перед законом, веротерпимость, презумпция невиновности^[880]. Сам дух этого документа противоречил всему строю старого законодательства.

Императрица работала над «Наказом» с большим увлечением и называла свое состояние «законобесием». Бывали дни, когда она просиживала за редактированием текста по 15 часов. В результате документ был скомпилирован из произведений французских энциклопедистов и обосновывал принципы просвещенного абсолютизма. Екатерина писала по этому поводу другому «философу на троне», прусскому королю Фридриху II: «Ваше величество не найдет там ничего нового, ничего неизвестного для себя; Вы увидите, что я поступила, как ворона из басни, сделав себе платье из павлиньих перьев. Во всем труде мне принадлежит лишь распределение предметов по статьям и в разных местах — то строчка, то слово. Если бы собрали все прибавленное туда мною, я не думаю, что вышло бы свыше двух, трех листов». О том же она говорила в письме Д’Аламберу: «Вы увидите, как в нем (в „Наказе“. — О. Е.) для пользы моего государства я ограбила президента Монтескье, не называя его; но надеюсь, что если он с того света увидит мою работу, то простит мне этот плагиат во имя блага двадцати миллионов людей, которое должно от этого произойти. Он слишком любит человечество, чтобы на меня обидеться»^[881].

Императрица лукавила, принижая свою роль в создании «Наказа». Этот документ был исключительно дорог ей не только как государственному деятелю, но и как политическому писателю. Недаром в письме госпоже Жоффрен Екатерина называла «Наказ» «исповедью своего здравого смысла»^[882]. По ее собственному выражению, она «обобрала» философов-просветителей, то есть создала текст на основе наиболее передовых общественных идей того времени. Главными трудами, которыми воспользовалась Екатерина, были «Дух законов» Монтескье и «О преступлении и наказании» аббата Беккария. В первом обосновывалась точка зрения, что законы «должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату… положению, размерам, образу жизни ее народов» (то есть для России наилучшей формой правления является абсолютная монархия); второе доказывало пагубность применения пыток и иных средневековых форм судопроизводства. Книга Беккария имела огромный резонанс в Европе и способствовала смягчению уголовного права^[883]. В России пытка при дознании была в первый раз отменена Екатериной в 1763 году. Однако от подписания указа до изменения повседневной практики большая дистанция. Со вступлением на престол Павел I отменил материнское законодательство, и в 1801 году, после переворота, Александр I вновь повторил запрет на ведение дознания с пристрастием. «Наказ» Уложенной комиссии также должен был подтвердить депутатам непреклонное желание правительства следовать избранным курсом на «смягчение нравов».