Любопытная метаморфоза произошла с Дашковой. В черновике княгиня замыкала список пожалований с суммой в 12 тысяч рублей. А вот в окончательном варианте награда возросла до 24 тысяч, кроме того, Екатерина Романовна была пожалована в кавалеры ордена Святой Екатерины^[718]. Изменилось и ее место в реестре, поскольку к верхним строчкам поднялись все вельможные заговорщики. Теперь ее имя шло четвертым, сразу после Разумовского, Волконского и Панина. Что повлияло на решение императрицы? Была ли она поначалу раздосадована на подругу, а потом отдала ей справедливость? Попросил ли за княгиню Панин? Или государыня пыталась сгладить обострившиеся отношения? Дашкова не стеснялась в высказываниях касательно Орловых. Быть может, деньги предназначались для того, чтобы смягчить ее и сделать более скромной?

Пожалование не помогло. Оно было принято едва ли не как оскорбление. В «Записках» княгиня настаивала, что хотела «уклониться от наград, претивших» ее «нравственному чувству». Когда Екатерина собиралась возложить на подругу ленту, то услышала: «Не жалуйте мне этого ордена; как украшению я не придаю ему никакой цены; если же вы хотите вознаградить меня им за мои заслуги, то… в моих глазах им нет цены, и за них нельзя ничем вознаградить, так как меня никогда нельзя было… купить никакими почестями и наградами». По словам княгини, она была удивлена, что ее причислили к первому разряду заговорщиков: «Я не воспользовалась разрешением взять земли или деньги, твердо решив не трогать этих двадцати четырех тыс. рублей. Некоторые из участников переворота не одобряли моего бескорыстия, так что… я велела составить список долгов моего мужа и назначила эту сумму для выкупа векселей… что и было исполнено кабинетом Ее величества»^[719].

Создается впечатление, что Дашкова действительно не притрагивалась к деньгам, все за нее сделали чиновники. Но это не так. Сохранилась записка императрицы 5 августа: «Выдать княгине Катерине Дашковой за ее ко мне и отечеству отменные заслуги 24 000 рублей»^[720]. Таким образом, деньги были выплачены единовременно и еще до обнародования остальных наград. Княгиня получила сумму раньше, чем другие заговорщики.

Но пока принятые правительством меры по «утушению» волнений не приносили плодов. 10 августа Гольц подробнейшим образом описал Фридриху II обстановку в Петербурге: «Волнения… далеко не успокоены, а напротив, постоянно усиливаются. Не проходит почти ни одной ночи, чтобы толпа недовольных не являлась ко дворцу и не требовала бы разрешения видеть императрицу. Она иногда является лично, иногда посылает успокаивать их кого-нибудь другого, давая денежные подачки мятежникам. Так как Измайловский гвардейский полк и конная гвардия… в день переворота всецело предались императрице, то к обоим этим полкам относятся теперь с презрением и вся остальная гвардия, и полевые гарнизонные полки, стоящие здесь, и кирасиры покойного императора, и флотские. Не проходит дня без столкновений этих двух партий. Последние упрекают первых в том, что они продали своего государя за несколько грошей и за водку. Артиллерийский корпус до сих пор еще не принял ничьей стороны. Двор, дойдя до крайности, роздал Измайловскому полку патроны, что встревожило остальную гвардию и гарнизон. Мятежники говорят, что императрица, захватив власть без всякого права, извела мужа; что, притворяясь набожной, она смеется над религией; что они ясно видят, как торопится она коронованием, но что она никогда его не добьется; наконец, что они желают иметь своим монархом Ивана. Все эти разговоры ведутся открыто»^[721].

Прусский посол ничего не знал об арестах, напротив, он указывал, что правительство старалось задобрить гвардию: «Двор, вместо того чтобы прекратить все это суровыми мерами, прибегает к самым слабым, успокаивающим средствам: например, раздает деньги собравшимся мятежникам, которые, немного погодя, опять принимаются за свое, хоть бы только затем, чтобы опять выманить подачку».

Можно ли считать эти волнения серьезной угрозой власти Екатерины? Обычно историю переворота 1762 года принято излагать, выделяя главные точки: «революция» в столице, поход на Петергоф, убийство Петра III, отъезд императрицы на коронацию. При этом рассказ о возмущении в городе после известия о смерти государя опускается, благодаря чему создается впечатление, что переворот прошел почти гладко, без риска для нашей героини потерять корону. Однако нет оснований закрывать глаза на то, что всплески в гвардии продолжались до самой отправки в Москву. Особенно опасными были первые несколько суток после гибели свергнутого императора, когда Екатерину могли побить камнями, а между враждующими частями — вспыхнуть вооруженные столкновения. Предположить подобную реакцию полков было нетрудно заранее. Если принять версию о том, что Екатерина тайно приказала устранить мужа, то придется признать ее недальновидным политиком. Ведь риск лишиться престола был весьма велик. Если же учесть возможность заговора вельмож, то сам собой возникает вопрос: почему он не удался? Несмотря на потерю репутации и признания в стиле: случившееся «роняет меня в грязь» — Екатерина не отошла в тень, не вернулась к идее регентства и не предоставила престол сыну. Значит, заключает Каменский, что-то в данном плане пошло не так^[722].

Полагаем, не так пошли именно народные брожения. Ни разу не всплыло имя великого князя Павла Петровича. Вместо него во всех депешах иностранных дипломатов повторяется другое — Ивана Антоновича. Послы и раньше доносили, что к бедному шлиссельбургскому узнику относятся с особым уважением, даже любовью. Благодаря имени Иван казался простонародью русским, в отличие от немцев, находившихся на престоле. Его жалели, считали страдальцем. Что же до маленького Павла, то здесь Петр Федорович сыграл со своим сыном злую шутку. Он так демонстративно отказывался от мальчика, так старательно исключал его имя из манифестов, что создал ребенку репутацию незаконного. В момент переворота Павел не пользовался ни малейшей популярностью. На что Дашкова указывала Панину, говоря о желании гвардейцев видеть Екатерину императрицей. Позднее Никита Иванович очень старался создать воспитаннику репутацию в обществе.

После смерти Петра III горячие головы, склонные продолжить мятеж, выкликали Ивана Антоновича. И обе партии сторонников Екатерины — непримиримые враги между собой — на время снова оказались в одной лодке. Появление Ивана VI было невыгодно им в равной мере. Поэтому Панин, Разумовский, Теплов приложили к успокоению солдат столько же усилий, сколько Орловы.

К счастью для них, на сей раз у мятежников не было ни центра, ни руководителя. «Единственное благоприятное для двора обстоятельство, — писал Гольц, — …состоит в том, что недовольные (в сущности, гораздо более многочисленные, чем остальные) решительно не имеют вождя. Иначе буря неминуемо разразилась бы уже несколько дней тому назад резнею полков между собой, за которой последовал бы грабеж города, причем, по всей вероятности, иностранцы сделались бы жертвою. Действия двора показывают, что он старается устранить всех тех, кто мог бы стать во главе недовольных… Опасаются, особенно за фельдмаршала [Миниха], что солдаты, среди которых он пользуется большим уважением, могут явиться к нему однажды ночью с предложением встать во главе их и принудить его к этому силой в случае его отказа»^[723].

Миниха спешно отправили инспектировать строящийся порт и укрепления в Рогервике. Брожения погасили отчасти раздачами, отчасти арестами. Но искра осталась тлеть под спудом до самых коронационных торжеств, когда в гвардии было открыто несколько локальных заговоров. Недаром Гольц засвидетельствовал, что ушедшие в старую столицу полки унесли с собой и свое раздражение: «Часть гвардии, восемь дней тому назад отправленная в Москву, отказывается продолжать путь, и офицеры, явившиеся объявить об этом двору, не в состоянии заставить их идти далее». То была лишь первая ласточка крупных неприятностей, ожидавших императрицу в Первопрестольной.