Она отворачивается, он улыбается, прижимает ее к груди.
Не смущайся. Значит, ты понимаешь меня? Ты за меня? А знаешь ли ты, чего я хочу?
Жюли. Да, я тоже хочу... (Невнятно бормочет.)
Марат. Чего же ты хочешь?
Жюли (поднимает голову и говорит с убежденностью в голосе, вызывающей улыбки взрослых). Свободы.
Марат. Для чего?
Жюли. Чтобы освободить.
Марат. Кого?
Жюли. Несчастных, которые заперты...
Марат. Где же они заперты?
Жюли. Там, в громадной тюрьме. Они совсем одни, всегда одни — все забыли о них.
В настроении толпы наступает перелом. Внезапно люди становятся серьезными; некоторые насупили брови и, не глядя друг на друга, уставились в землю, что-то бормочут, точно говорят сами с собой.
Марат. Откуда ты знаешь об этом, малютка?
Жюли. Я знаю... Мне говорили... Я часто думаю об этом ночью.
Марат (гладя ее по головке). По ночам надо спать.
Жюли (помолчав немного, с живостью хватает руку Марата). Мы ведь освободим их, правда?
Марат. Как же это?
Жюли. Надо только пойти всем вместе.
Толпа (хохочет). Вот именно. Нет ничего легче!
Девочка поднимает голову и видит плотное кольцо людей, которые с любопытством смотрят на нее. Она облокачивается на стол Гюлена и от смущения прячет личико в сгиб руки.
Конта. Как она мила!
Марат (смотрит на Жюли). О, святость детства, чистая звезда доброты, как услаждает душу твое сиянье! Какой беспросветный мрак окутал бы землю, если бы не существовало детских глаз! (Направляется к ребенку и подносит к губам ее повисшую вдоль тела ручку.)
Женщина из народа (вбегая). Жюли!.. Как ты сюда попала?! Что тут происходит? Почему ее окружили все эти люди?
Демулен. Она держала речь к народу.
Хохот.
Мать. Боже мой! Она такая робкая! Что на нее нашло?!
Мать устремляется к Жюли, но не успевает прикоснуться к ней, как Жюли с ребячьим дикарством вскакивает и убегает, не произнеся ни слова.
Толпа (хохоча и хлопая в ладоши). Спасайся, чертенок!
В глубине сада слышны громкие крики.
— Бежим туда! Скорее!
— Что там случилось?
— Графиню купают!
Конта. Купают графиню?
Толпа. Она поносила народ; за это ее окунули в бассейн.
Конта (взяв Демулена под руку, хохочет). Бежим скорее! Господи! До чего же это забавно!
Демулен. Самое увлекательное зрелище во всей Европе!
Конта. Дерзкий!.. А наша Комедия?!
Рассмеявшись, оба уходят. Народ с криками и смехом убегает. На первом плане остаются Марат и Гюлен — первый стоит, второй сидит за одним из столиков кофейной. В глубине сцены — плотная толпа; некоторые, взобравшись на стулья, смотрят на что-то, происходящее за сценой. На втором плане, под сводами галерей, продолжают сновать прохожие.
Марат (угрожая толпе кулаком). Шуты! Им нужна не свобода, а зрелища. Даже в такой день, как сегодня, когда их жизнь поставлена на карту, они изощряются в нелепых выдумках. На все готовы, только бы потешить друг друга. Нет! Хватит с меня. Их восстания похожи на фарс. Если б можно было не видеть всего этого, запереться в подземелье, куда не доходят извне никакие звуки, — оградить себя от людской низости! (Опускается на стул и роняет голову на руки.)
Гюлен (продолжает спокойно сидеть, покуривая трубку и равнодушно, не без иронии, поглядывая на Марата). Полно, господин Марат, к чему отчаиваться? Не стоит. Они всего лишь большие дети — вот и забавляются, как могут. Вы их знаете так же хорошо, как я. Ведь это не всерьез. Зачем же принимать все так трагически?
Марат (поднимая голову и сурово глядя на него). А ты кто такой?
Гюлен. Я — ваш земляк из Невшателя в Швейцарии. Не узнаете? Я-то вас хорошо знаю. Еще ребенком видел в Будри.
Марат. Ты — Гюлен? Огюстен Гюлен?
Гюлен. Он самый.
Марат. Что ты здесь делаешь? Ты ведь был часовщиком в Женеве.
Гюлен. Там я жил спокойно. Но мое спокойствие длилось недолго. Мой брат занялся какими-то сомнительными махинациями и опозорил свое честное имя. Затем он счел за благо умереть, оставив жену и трехлетнего ребенка без средств к существованию. Чтобы вытащить их из беды, я продал свою мастерскую. Пришлось отправиться в Париж на заработки, и вот я поступил на службу к маркизу де Вентимилю.
Марат. Теперь меня не удивляют твои гнусные речи. Ты — лакей.
Гюлен. Не вижу в этом ничего дурного.
Марат. И тебе не стыдно прислуживать? Разве ты не такой же человек, как и он?
Гюлен. Тут нечего стыдиться! Все мы кому-нибудь служим, каждый на свой лад. Вот вы — врач, господин Марат. Целый день вы осматриваете всякие болячки и стараетесь возможно лучше лечить их. Вы ложитесь спать чуть ли не на рассвете и вскакиваете ночью по первому зову больных. Разве это не служба?
Марат. Я служу не хозяину, я служу человечеству. А ты пошел в лакеи к негодяю, к презренному аристократу.
Гюлен. Как он ни плох, он все же нуждается в услугах. Вы ведь не спрашиваете тех, кого вы лечите, хороши они или плохи. Они люди, я хочу сказать — такие же бедняги смертные, как и мы с вами. Когда они нуждаются в помощи, надо помочь — тут уж нечего торговаться! Богатство развратило моего хозяина, как и всех прочих ему подобных, и он не способен обслуживать себя сам. Надо не меньше пятидесяти рук ему на подмогу! А у меня сил хоть отбавляй, еще на троих хватило бы! Иной раз так и разнес бы все... Этому болвану нужны мои услуги — я ему продаю их. Мы квиты. Польза от этого не только ему, но и мне.
Марат. Но ведь ты продаешь заодно и свою свободную душу и свою совесть.
Гюлен. С чего ты это взял? Попробуй сунься кто-нибудь отнять их у меня!
Марат. Но ты же ему подчиняешься, не смеешь высказать свое мнение?
Гюлен. Какой мне прок от того, что я его выскажу? Что я думаю, то думаю. Только пустозвоны орут на ветер. Мои мысли — это мои мысли, — других они не касаются.
Марат. Ничто, даже твои мысли, не принадлежит тебе. Ты сам себе не принадлежишь. Ты только частица мироздания. Ты обязан ему своей силой, своей волей, своим умом, как бы мало всего этого ни было тебе отпущено,
Гюлен. Воля и ум — это не монета, которую отдаешь и получаешь всю целиком. На другого работаешь всегда хуже, чем на самого себя. Я обрел свободу. Пусть другие добьются того же.
Марат. Как я узнаю в этих словах моих ненавистных соотечественников! Оттого только, что природа наделила их ростом в шесть футов и здоровенными мускулами, они позволяют себе презирать всех, кто слаб и немощен. Управившись с работой на своем поле, собрав урожай, они усаживаются на пороге своих домиков с трубкой во рту и смрадным табачным дымом усыпляют свое и без того слабое сознание. Они считают, что их долг выполнен, и говорят всем, кто несчастен, когда те молят о помощи: «А кто мешает тебе делать то же, что делаю я?»
Гюлен (спокойно). Вы отлично разобрались во мне. Я именно такой и есть. (Смеется про себя.)
Гош (входит в мундире капрала французской гвардии. Через руку переброшены какие-то портняжные изделия. Обращается к Марату). Не верь ему, гражданин! Он клевещет на себя. Он не может видеть чужое горе без того, чтобы тут же не оказать помощи. На прошлой неделе, когда мы шли освобождать наших товарищей, французских гвардейцев, которых аристократы заперли в Аббатстве, он не только примкнул к нам, но пошел впереди.