Фуше. Нечего делать, признаюсь. Ты слишком проницателен, Максимилиан, с тобой никакие уловки не помогут. Поверь, я не сомневался в твоем могуществе, но не подозревал, что оно так безгранично. Моя ошибка простительна. В провинции, где я пробыл около года, нет возможности быть столь же осведомленным, как ты. Знай я все, уж, поверь, я бы старался ни в чем с тобой не расходиться.

Робеспьер. Неужели ты считаешь, что такой цинизм может расположить меня в твою пользу?

Фуше. Я считаю тебя, Максимилиан, великим политиком; ты отлично понимаешь, что, когда ведешь армию в бой, перед тобой единственная цель — победа; значит, надо объединять свои усилия с теми, кто лучше других поможет одержать победу.

Робеспьер. Не потому ли ты связался с теми, кто способен принести поражение? Со всеми врагами Республики?

Фуше. С твоими врагами, Максимилиан. Только вернувшись сюда, я узнал, что они также и враги Республики. Но теперь я помню это твердо. Отныне они и мои враги.

Робеспьер. Значит, тебе придется стать врагом самому себе!

Фуше. Давай, наконец, объяснимся начистоту. Конечно, прискорбно, что ты не любишь меня, Максимилиан, меня это глубоко огорчает. Но мы оба не такие люди, чтобы зависеть от личных чувств, мы выше этого. Нами управляет разум, мы должны подчиняться соображениям здравой политики. В чем ты, как политик, можешь меня упрекнуть? Почему отозвали меня из Лиона? Я готов хоть сейчас дать отчет в своей миссии. Кто обвиняет меня и в чем?

Робеспьер. Я обвиняю тебя, я! И моими устами — твои бесчисленные жертвы, все, кого ты замучил, ограбил, оскорбил, погубил. Моими устами тебя обвиняет Республика, которую ты залил кровью и опозорил. Гекатомбы твоих жертв вызывают ужас во всем мире, ты нас всех запятнал кровью. Мало того, что ты навлек на нас проклятия, ты покрыл нас бесчестьем. Подлым преследованием религии и бедных простых людей, которые ищут в ней утешения, ты разжег фанатизм. Грубым глумлением над христианством, шутовским карнавальным атеизмом ты доставил повод Питту и его своре писак распускать ядовитую клевету и высмеивать нас, ты восстановил против Революции все страны, еще не вошедшие во вражескую коалицию. Чем искупить то зло, которое ты причинил Республике? Можешь гордиться делом рук своих.

Фуше. Да, я горжусь своей работой. За десять месяцев я выполнил задачу четырех-пяти проконсулов. Я один управлял от имени Конвента четвертой частью Франции. Когда я уехал по вашему поручению, она пылала со всех сторон. Жирондисты, вандейцы, лионцы и англичане окружали Францию железным кольцом, все теснее затягивали на ее шее петлю. Я, да, я помог разорвать кольцо. Я собрал, снарядил, снабдил продовольствием несколько армий, я отправил на фронт тысячи солдат — в Нант, Мэн, Канны, Лион, Тулон. Я укрепил якобинцами все канцелярии, муниципалитеты, управления в департаментах центра. Я произвел там полную революцию. Чтобы сломить сопротивление любой ценой, мне пришлось применять гильотину, интриги и подкупы. Я жестоко подавил мятеж. Но ты отлично знаешь, что Колло д'Эрбуа, твой товарищ по Комитету, участвовал в подавлении мятежа наравне со мной. Пускай эти карательные меры часто раздирали мое чувствительное сердце, я должен был сдерживать его трепет, дабы выполнить свою задачу, дабы «ценой нескольких загубленных жизней» подготовить «всеобщее счастье потомства»[1].

Робеспьер. В твоих устах самые священные слова звучат гнусно. Я знаю тебя, Жозеф Фуше. Что тебе всеобщее счастье, человечество, будущие поколения? Твои жестокости тем более омерзительны, что ты совершаешь их с ледяным спокойствием. По мне, уж лучше кровожадный волк вроде Карье. Ты лицемер до мозга костей.

Фуше. В лицемерии ты большой знаток. У меня даже пропала охота возражать. Весь вопрос в том, выгодно ли для меня и тебя, для Революции, — раз, по твоим словам, ты и Революция составляете единое целое, что я готов допустить, — выгодно ли для Революции, чтобы мы с тобой заключили мир!

Робеспьер. Никогда!

Фуше. В политике слово «никогда» не существует.

Робеспьер. Для тебя не существует ни «да», ни «нет». Хамелеон! Пока мы говорим, ты на глазах меняешь окраску.

Фуше. Я хочу только блага Республики.

Робеспьер. Благо Республики в том, чтобы не иметь с тобой никакого дела. Исчезни, сгинь.

Фуше. Исчезнуть я всегда успею. Удели мне несколько минут.

Робеспьер. Избавь меня от твоей гнусной физиономии.

Фуше. На тебя мне тоже не очень приятно смотреть, но то, что я хочу тебе сказать, слишком серьезно и не терпит отлагательства.

Робеспьер. Нам не о чем больше говорить.

Фуше. То, о чем я должен с тобой поговорить, — не для ушей твоего жандарма. (Указывает на Симона Дюпле, который молча присутствует при их беседе.)

Робеспьер. У меня нет тайн от моих друзей.

Фуше. К чести твоей позволю себе усомниться в этом. При управлении государством часто необходимо, чтобы правая рука не ведала, что делает левая.

Робеспьер. Пусть моя правая рука, так же как и левая, ведают, какое презрение ты вызываешь во мне.

Фуше. Я отлично понял, что ты решил устроить мне прием при свидетелях, чтобы я вдвойне оценил эту честь... и даже удивился, что не застал у тебя Кутона, который меня опередил. Но тут же успокоился, увидев, что дверь в соседнюю комнату приотворена. Ты здесь в своей семье. Весьма признателен, что ты и меня допускаешь в семейный круг. Ну что ж, раз тебе так хочется, я буду обращаться к Робеспьеру и его семье.

Робеспьер. Да, семье... У тебя, живой мертвец, семьи никогда не будет.

Фуше. Вот и ошибся, Максимилиан! Хоть я и очень беден (показывает на свою поношенную одежду), но в этом я гораздо богаче тебя, у меня есть ребенок... Однако таким людям, как мы с тобой, не стоит говорить о детях. Перейдем к делу! Робеспьер! Мне незачем напоминать тебе, что ты со всех сторон окружен врагами. Они скрываются повсюду, даже в числе твоих друзей. В Конвенте ты заставил всех молчать, но ты знаешь не хуже меня, что под этим молчанием таятся страх и жажда мести. Даже в Комитете против тебя ведется подкоп. Самые твои успехи навлекают на тебя ненависть врагов, внутренних и внешних. Я хорошо изучил тебя. За сутки, что я провел в Париже, за всю ночь без сна и день без отдыха, я учел все силы, взвесил все возможности и вижу, что ты один способен навести порядок в хаосе и вернуть Революцию на правильный путь. Ты хочешь и можешь этого добиться. И я готов помочь тебе.

Робеспьер. У тебя есть дело поважнее — помочь самому себе..

Фуше. Я слабый, смиренный человек, Робеспьер. Но ведь в басне голубю, — если ты дозволишь сравнить тебя с голубем, — очень пригодилась в трудную минуту помощь муравья.

Робеспьер. Как ты смеешь предлагать мне свою помощь, когда ты олицетворяешь в политике все то, что мне ненавистно, с чем я буду бороться всеми силами, пока не очищу Республику? Ты — воплощение самого чудовищного злоупотребления террором.

Фуше. Не будем поминать прошлое. Возможно, что мне случалось ошибаться. Я старался, как умел. В то время подобные крутые меры, пожалуй, были необходимы. Теперь они уже не нужны, признаю, и ты прав, что осадил меня. Однако убрать паруса во время бури не так-то легко. И тебе очень бы пригодился на корабле сын капитана дальнего плавания. Предлагаю тебе свою помощь.

Робеспьер. А для чего? Исправить то, что ты напортил? Восстановить то, что ты разрушил? Клеймить твою грязную политику? Карать тех, кто замешан в кровавых преступлениях, твоих зловещих соучастников — Карье, Фрерона, Барраса, Тальена?

Фуше. Почему бы нет? Я не страдаю ложным самолюбием. Если я признал, что твоя политика правильна, что настало время натянуть удила, я с той же минуты готов приняться за дело; не такой я человек, чтобы отступить перед крутыми мерами, я это доказал. Самые крайние средства хороши, если они целесообразны, и я согласен применять любые.