Камилл. Этого требует моя совесть.

Эро (чуть заметно пожимает плечами и целует руку Люсили). Прощайте, Люсиль.

Люсиль. До свиданья.

Эро (с улыбкой). А может быть, прощайте?

Камилл. Куда ты?

Эро. Пойду на улицу Сент-Оноре.

Дантон. Тоже с визитом к Робеспьеру?

Эро. Нет, это моя обычная прогулка: смотрю, как проезжают телеги с осужденными.

Камилл. Я думал, это зрелище тебе неприятно.

Эро. Я учусь умирать.

Дантон (смотрит вслед Эро). Бедняга! Он не в себе, упрекает меня в бездеятельности. Ты, Камилл, тоже меня осуждаешь, я вижу по глазам. Ну что ж, мой милый, не стесняйся. Ты считаешь меня подлецом? Ты склонен думать, что Дантон ради чувственных наслаждений готов пожертвовать и друзьями и славой?

Камилл. Дантон, почему ты медлишь?

Дантон. Дети мои, Дантон не скроен по мерке прочих людей. В этой груди пылают вулканические страсти, но они делают со мной не больше того, что я им позволяю. Сердце у меня жадное, мои чувства рычат, как львы, но укротитель сидит вот тут. (Показывает на голову.)

Камилл. Каков же твой замысел?

Дантон. Уберечь отчизну. Любой ценой избавить ее от братоубийственных наших раздоров. Знаешь, отчего гибнет Республика? От недостатка обыкновенных людей. Слишком много умов занято государственными делами. Иметь Мирабо, Бриссо, Верньо, Марата... Дантона... Демулена, Робеспьера — это слишком большая роскошь для одной нации. Кто-нибудь один из этих гениев мог бы привести Свободу к победе. Когда они все вместе, они пожирают друг друга, а Франция вся в крови от их междоусобиц. Я сам принимал в них слишком деятельное участие, хотя, впрочем, совесть моя спокойна: я не начинал схватки ни с одним французом, если меня к тому не вынуждала необходимость самозащиты, даже в пылу сражения я делал все для того, чтобы спасти моих поверженных врагов. И теперь я не стану из личных интересов затевать борьбу с самым крупным деятелем Республики... после меня. Лес поредел вокруг нас, я боюсь обезлюдить Республику. Я знаю Робеспьера: я видел, как он поднимался, как он входил в силу благодаря своему упорству, трудолюбию, преданности своим идеям; одновременно росло и его тщеславие, подчиняя себе Национальное собрание, давя на Францию. Только один человек все еще стоит ему поперек дороги: моя известность не меньше его известности, и его болезненное честолюбие от этого страдает. Должен отдать ему справедливость: несколько раз он пытался заглушить в себе завистливые побуждения. Но неотвратимый ход событий, чувство зависти, которое в нем сильнее рассудка, мои заклятые враги, которые натравливают его на меня, — все это ведет нас обоих к столкновению. Каков бы ни был его исход, Республику это потрясет до основания. Так вот, я первый покажу пример самопожертвования. Пусть его честолюбие больше не боится моей славы! Я долго пил этот терпкий напиток, и у меня от него горечь во рту. Пусть Робеспьер, если хочет, допивает чашу! Я удаляюсь под сень моей палатки. Я еще менее злопамятен, чем Ахилл, — я буду терпеливо ждать, когда Робеспьер протянет мне руку.

Камилл. Если один из вас непременно должен пожертвовать собою, то почему именно ты, а не он?

Дантон (пожимая плечами). Потому что только я на это способен... (после небольшого молчания) и потому что я сильнее его.

Камилл. А все-таки ты ненавидишь Робеспьера.

Дантон. Ненависть чужда моей душе. Я человек не желчный, и не потому чтоб я был добродетелен (я не знаю, что такое добродетель), — такой уж у меня темперамент.

Камилл. А ты не боишься предоставить поле действия врагу?

Дантон. Пустое! Я знаю его, как свои пять пальцев: он способен довести пьесу до четвертого действия, но развязка ему роковым образом не дается.

Камилл. А до тех пор сколько он причинит зла! Твоя мощь — это единственный противовес режиму насилия и фанатического террора. А как же ты поступишь со своими друзьями? Бросишь на произвол судьбы?

Дантон. Я им же окажу услугу, если на некоторое время сложу свои полномочия. Сейчас на них вымещают тот страх, который я внушаю своим врагам. Как только зависть перестанет мучить Робеспьера, он меня послушается. Когда же я буду представлять не одну какую-нибудь партию, а все человечество, руки у меня будут развязаны. С людьми нужно обращаться, как с детьми, и уступать им игрушку, к которой они тянутся от жадности, — уступать для того, чтобы из-за глупого упрямства они не натворили бед себе и нам.

Камилл. Ты слишком великодушен. Никто не поймет такой самоотверженности. Робеспьер не поверит, что ты устраняешься по доброй воле; его подозрительный ум станет в этом искать — и отыщет — макиавеллиевы козни. Смотри, как бы твои враги не воспользовались твоим отречением, чтобы нанести тебе удар.

Дантон. Дантон не отрекается — он временно выходит из боя, но он всегда готов вернуться. Будь спокоен: я один сильнее их всех. Такие люди, как я, не боятся забвения: когда они умолкают хотя бы на миг, в мире тотчас же образуется страшная пустота и никто не в силах ее заполнить. Тем, что я устраняюсь, я лишь способствую своей популярности. Вместо того чтобы бороться с ахейцами за власть, я предоставляю ей самой раздавить их слабые плечи.

Камилл. Прежде всего они употребят свою власть, чтобы покончить с тобой. Вадье спустит на тебя всю свою свору.

Дантон. Я их всех расшвыряю! Я привык биться с чудищами. В детстве я любил дразнить быков. Мой приплюснутый нос, рассеченная губа, вся моя рожа — вот память об их окровавленных рогах. Как-то раз в поле я с громким криком бросился на полудиких кабанов, и они мне пропороли живот. Так мне ли бояться всяких Вадье? Притом они слишком трусливы.

Камилл. А если все же осмелятся? Чтобы придать себе храбрости, они вызвали из армии Сен-Жюста, — говорят, они только его и ждут.

Дантон. Ну что ж, если они меня доведут до крайности, вся ответственность ляжет на них! Я человек толстокожий, обиды сношу легко. Но когда я на них брошусь, я не успокоюсь до тех пор, пока не перебью всех до одного. Жалкие людишки! Я проглочу их сразу!..

Люсиль (поспешно вбегает и бросается к Камиллу; испуганно). Робеспьер!..

Камилл (с несколько насмешливым видом спешит ему навстречу). А, дорогой Максимилиан, ты как раз кстати! Хотя тебя и не было с нами, ты целый час держал в своих руках нить нашего разговора.

Дантон (в смущении). Здравствуй, Робеспьер.

Люсиль. Как это мило с твоей стороны, что, несмотря на свою занятость, ты выбрал время к нам заглянуть! Сядь поближе к огню. На улице туман — сырость до костей пробирает. Как поживают твои дорогие хозяева — гражданка Дюпле и моя приятельница Элеонора?

Робеспьер. Благодарю, Люсиль. Камилл, мне нужно с тобой поговорить.

Люсиль. Ты хочешь, чтобы я ушла?

Робеспьер. Нет, не ты.

Камилл (останавливает Дантона, который собирается удалиться). Дантон — наш единомышленник во всем.

Робеспьер. Так говорит молва. Я не хотел этому верить.

Дантон. Разве тебе это неприятно?