– Ведь надо же быть таким дотошным! – в сердцах бросил Амарго, падая на стул и нервно раскуривая сигару. – Оно тебе надо было? Ты хоть с ним не говорил об этом?

– Нет. Побоялся, что он меня тоже узнает. Хотя хотелось. Уж он бы мне точно рассказал, что к чему.

– Кантор, я тебя очень прошу, уйми свою любознательность и не трогай этого парня, если не хочешь, чтобы на этот раз он с ума сошел. Я не говорил тебе о нем только потому, что он… он боится. Он хотел, чтобы о нем знало как можно меньше народу. Он провел в Кастель Милагро дай бог неделю, и после этого до сих пор боится мистралийцев, ты догадываешься, почему? Наш с тобой общий знакомый, советник Блай, был бы счастлив заполучить этого парня назад и поиметь с этого свой интерес. Помалкивай о нем, если ты не желаешь ему зла.

– Разумеется, не желаю, и никому не скажу. А чем он так ценен для нашего общего знакомого?

– Ты и так слишком много знаешь. Просто поверь мне на слово.

– Довольно смелая просьба, – хмыкнул Кантор. – Ладно, как скажешь. Что мне теперь делать?

– Отдыхай до завтра. Сегодня вечером ребята вернутся из Голдианы, утром вместе с ними отправишься домой.

– А потом?

– Потом? Тебе уже интересно, что будет потом? Не терпится опять повидать свою девушку? Кантор, может бросил бы ты все это к хренам, и остался здесь? И ты был бы счастлив, и мне было бы спокойнее, и не маячил бы в твоем будущем палач-голдианец…

– Амарго, – разозлился Кантор, – А у тебя в родословной дятлов не было?

– Понятно. Так я и думал. Что ж, скажу тебе, что будет потом. В Ортан ты вряд ли еще попадешь, поскольку Пассионарио забирает тебя в свою личную охрану.

– Как – забирает?

– А так, как он обычно это делает. Смотрит на меня неотразимым взглядом, улыбается и говорит этак скромно и виновато: «Амарго, у меня к тебе большая личная просьба…» И ведь никакой амулет не помогает, не нахожу в себе сил ему отказать. Но если не хочешь, откажись сам, я настаивать не буду. В этом нет никакой реальной необходимости, так что если не хочешь – обойдется наш лидер без тебя.

– Да я не против, просто не могу понять – зачем?

– Я тоже не знаю. Может, чтобы было с кем поговорить, молодость вспомнить. А может, чтобы продолжить обучение музыке, мало ли что ему могло в голову взбрести. Или просто хочет иметь рядом хоть одного человека, кроме меня, который не смотрит на него влюбленными глазами и воспринимает его реально. Сам у него и спросишь. А может, он все не может отказаться от мысли перетащить тебя в отдел пропаганды.

Кантор молча показал командиру два пальца, давая понять, как он относится к подобному предложению.

– Ты это ему покажи, – проворчал Амарго. – У тебя все?

– Да, в общем, все… – Кантор подумал, сказать, или не стоит, но все-таки не удержался. – Знаешь, кого я вчера видел на рынке? Карлоса.

– А кто это?

– Ты что, не помнишь? Театр Карлоса. Я еще у них в мюзикле пел, и свой портрет ему подарил на память, когда он меня уволил.

– А-а, помню, помню. Он побоялся неприятностей и сделался законопослушным и верноподданным гражданином, какие-то идиотские патриотические пьесы ставил… а здесь он что делает?

– Попрошайничает на рынке. Спился Карлос. Сгорел. Практически полностью.

– Так что, – хмыкнул Амарго, – Ничего он не выгадал своим предательством?

– А это и невозможно. Ты помнишь, как все удивлялись, когда меня посадили? А ведь ничего удивительного в этом нет. У меня не было особого выбора. Либо, как я, либо, как Карлос. Настоящий бард не может… так, как он. То ли он этого не знал, то ли сознательно выбрал, чтобы хотя бы семью спасти… не знаю. Но если бы и я согласился сначала переделать гимн, как от меня требовали, потом писать патриотические песни, потом еще что-нибудь подобное, я бы тоже кончил так же, как Карлос. Спился бы, или на наркотики присел, или руки на себя наложил. Тоже сгорел бы. Это маэстро Морелли может лизать задницу кому угодно, он с молодости как выбился в придворные барды, так и держался при любом правительстве. Ему что, у него и Огня-то почти нет. А настоящие барды такого не выдерживают. Ломаются. Сгорают. Я смотрел на него, и мне его было до слез жаль.

– Несмотря на то, что он тебя предал? Или ты так не считал, потому и подарил ему свой портрет?

– Молодой я тогда был, – вздохнул Кантор. – И жестокий. Я представляю, каково ему было видеть каждый день этот портрет, после того как меня посадили… а особенно, после того, как наш отдел пропаганды распространил легенду о моей мученической смерти. И портрет этот он хранил все пять лет, наверное, это было последнее, что он пропил.

– А почему ты решил, что он его пропил?

– Потому, что этот портрет сейчас висит у Ольги. Она его купила за один золотой. Лично у Карлоса. Как ты полагаешь, по какому поводу он мог продать подлинник Ферро за такую смешную цену? Только потому, что душа горела, выпить просила. Ты не знаешь, можно ему как-то помочь?

– А как, по-твоему, ему можно помочь?

– Наверное, никак…Просто лечить барда от алкоголизма – бесполезно, все равно опять запьет, если не будет творить. А творить… кто ему доверит труппу, алкоголику? Да и не сможет он, наверное уже… А жаль.

– Ну, раз никак нельзя, то и не морочь себе голову. Что поделаешь, он сам выбрал свой путь. Наверное же, не хуже тебя знал, что такое Огонь.

Кантор невесело засмеялся.

– Ты чего? – нахмурился Амарго.

– Да так, вспомнил… Элмар вчера толковал Ольге о том, что путь воина опасен и связан с риском. Не знает он, что такое путь барда. И если путь воина мы выбираем сами, то путь барда выбирает нас, и от него никуда не денешься. Мы стоим на нем с рождения, и остается либо идти, либо погибнуть.

– Что-то тебя на поэзию потянуло, – проворчал Амарго. – Уж не вернулся ли к тебе Огонь? Иди, мне работать надо.

– Ухожу, ухожу. – Кантор поднялся, надел шляпу и, задержавшись на полпути к двери, обернулся. – Амарго, ты помнишь, где она живет?

– Помню, конечно. Ты что, решил, что я тебе буду и впредь письма носить?

– Нет, просто… Если меня все-таки убьют, дай ей знать, чтобы не ждала зря.

– А ты полагаешь, будет ждать?

– А кто их знает, этих женщин. Они существа непредсказуемые…

– Это уже предел! Тханкварра! Это совершенное свинство! – возмущался Элмар, торопливо натягивая штаны. – У меня нет слов! Для такого… просто названия нет!

Азиль невольно улыбнулась, наблюдая, как он пытается застегнуть ширинку, и посоветовала:

– Подумай о чем-нибудь постороннем. О государственных делах, например. Или о битвах.

– Или о моем бессовестном кузене, который среди ночи стаскивает меня с любимой женщины и за каким-то хреном срочно вызывает во дворец! – продолжал кипятиться принц-бастард. – Что такого срочного может стрястись ночью? Задолбал он меня своими государственными делами! Да еще каждый раз спрашивает, не пьян ли я! Как будто я в самом деле беспробудный пьяница какой-то!

– Не сердись на него, – попросила Азиль. – Он просто переживает за тебя. А что он стал таким раздражительным, так это только из-за того, что ему плохо. Ты вспомни, как ты сам гонял своих слуг, когда в прошлом году повредил ногу на охоте.

– Вот пусть и он своих слуг гоняет, – проворчал Элмар, заправил рубашку и сунул руки в рукава камзола. – А то завел привычку – меня всюду таскать. Вчера мне пришлось какие-то отчеты дурацкие принимать, потому что его величество изволили обкуриться опиума… этот Флавиус вообще обнаглел! А сегодня мне же и попало, потому что я принял все, не читая. Как будто, если бы я прочел, то хоть что-то бы понял!

– Элмар, любимый! – укоризненно сказала Азиль. – А как же ты хотел? Ты же первый наследник, ты и должен его замещать, если с ним что случится. А что бы ты делал, если бы его убили? Если бы тебе пришлось занять его место и самому во всем разбираться?

Элмар тут же с ужасом представил себе эту ситуацию, и ему сразу расхотелось обижаться на кузена. Быстро застегнув камзол, он попрощался и побежал в библиотеку, где его уже ожидал братец Мафей, которого тоже явно вытащили из постели среди ночи.