Еще одно вызывало беспокойство. С тех пор как в епископате стало известно, что Лек ар Сантен жив, ей перестали доверять. Элиа не раз замечала подозрительные взгляды, направленные в ее сторону. Похоже, вскоре придется уходить, все возможное здесь она уже сделала. Арват перемещения император вживил ей в один из зубов, достаточно надавить на него определенным образом, чтобы оказаться в элиандарском кабинете его величества.

После отъезда куратора девушку спровадили в этот монастырь, и она даже не знала, что произошло за это время в епископате. От церковников можно ждать чего угодно, их единственная цель – власть, ради нее они способны сотворить самое чудовищное преступление. Нужно что-то делать, но что? Нарушать приказ куратора нельзя, если хочет остаться полезной императору в этом гадюшнике. Проклятье! Его величество тоже приказал сидеть тихо и не высовываться. Элиа молча бесилась, бездействие выводило ее из себя.

Келья, выделенная послушнице, находилась на самом верху южной башни, под кровлей. Порой слышно было, как по крыше ходят и воркуют голуби. Обстановка очень скромная – узкая жесткая кровать, покрытая серым колючим одеялом, столик у окна, шкафчик для одежды, книжная полка с трудами святого Даонира. И молитвенный коврик в углу, на котором полагалось проводить не менее десяти часов в день.

За Элиа никто не следил, слежку она научилась чувствовать очень хорошо. Еду ей приносили в келью. По утрам приходил наставник, обучавший разбираться в ядах, противоядиях и способах их применения. По вечерам – настоятель с душещипательными беседами, которые надоели девушке до тошноты. Странно все-таки. Разве стали бы ее обучать чему-нибудь, если планируют убрать? Кто их знает, церковники мыслили каким-то вывернутым, непонятным образом. Впрочем, надавить на арват Элиа всяко успеет, а там пусть ищут, сколько хотят, – скоро Церковь расколется, и епископам станет не до сбежавшей послушницы.

Стемнело. Элиа все так же сидела у окна, погрузившись в свои мысли. Она ни о чем не жалела, понимая, что будет работать на императора до самой смерти – Элиа преклонялась перед этим человеком. Кроме того, девушка ощущала себя в своей стихии: ей всегда недоставало большого дела, дела жизни. Этим делом для нее стало сохранение империи. «Высший свет», в котором она прежде вращалась, оказался всего лишь накипью, ничего не решающей и ни на что не пригодной. Прикосновение к тайнам боевого братства и его величества заставляло восторженно ежиться. Она хотела быть с теми, кто делает реальное дело, помогает людям жить по-человечески.

Что-то мелькнуло в небе, и в воздухе перед окном повис радостно улыбающийся Лек. За спиной молодого горца бились полупрозрачные черные крылья. Значит, правда – он и в самом деле умеет летать. Опасаясь, что кто-нибудь заметит любимого, Элиа отступила внутрь, приглашающе махнув рукой. Юноша ловко скользнул в узкое окно, крылья исчезли, будто их никогда и не было.

Молодые люди на мгновение замерли, жадно глядя друг на друга, и бросились обниматься. Элиа таяла в объятиях Лека. Хоть бы только никакой монастырской крысе не пришло в голову наведаться на верхние этажи южной башни. Но вряд ли, после тяжелого дня подниматься на самую верхотуру желающих не найдется. Кроме настоятеля, старого убийцы, чтоб ему провалиться. На всякий случай девушка задвинула засов, но не была уверена, что это поможет – отец-настоятель каким-то образом проникал в любую запертую келью, если хотел этого, некоторые монахи всерьез полагали, что он вездесущ. Это, конечно, вызывало у Элиа смех, но одновременно и настороженность. На чем-то ведь эти слухи основаны.

– Здравствуй, моя хорошая! – шептал Лек, целуя любимую. – Здравствуй, моя единственная!

– Я тебя тоже люблю… – Девушка улыбалась, возвращая поцелуи.

Одежда полетела на пол, и влюбленные забыли обо всем на свете… Времени у них было совсем немного, вскоре начнется полуночная молитва, на которой Элиа обязана присутствовать, как и любой проживающий в монастыре. Их возносило к небесам и швыряло в пропасть, но часть сознания каждого все равно оставалась настороженной – враждебная территория, где все возможно. Картаги Лека лежали рядом.

– Спасибо… – устало сказала Элиа, положив голову любимому на колени.

– Тебе спасибо, моя хорошая… – Юноша наклонился и поцеловал ее в лоб. – За то, что ты есть.

– Не за что, – иронично хмыкнула девушка. – Я и сама совсем не прочь быть.

– Да, тут дело одно образовалось…

– Какое?

– Его величество сказал, что ты должна моей ученицей стать. Что ты – Леди из пророчества Пятерых.

– Не поняла. – Элиа недоуменно наморщила нос. – Какое отношение ко мне имеет эта сказка?

– Не сказка, – поморщился Лек. – К величайшему моему сожалению, не сказка. Я – горец из этого дорхотова пророчества, носитель мечей Тьмы. И крылья у меня черные. Не знаю еще, что все это означает, его величество ничего не говорит толком. Загадочный он наш, достал уже своей загадочностью до самых печенок. Знаю только, что нам всем предстоит вытаскивать империю из какой-то ямы.

– Тьмы? – Девушка задумчиво прикусила нижнюю губу. – Мне это не нравится, Тьма всегда была злом.

– Чушь какая! – возмутился горец. – Не повторяй бредней святош. При чем здесь добро и зло, ответь мне? Тьма – это всего лишь свобода, ограниченная твоей собственной совестью. Тот, кто думает, что Тьма – это вседозволенность, глубоко заблуждается. Такой урод и становится тем самым злом, которое потом приписывают самой Тьме. А без Тьмы жизнь вообще невозможна – необходимо равновесие.

– Возможно, ты и прав…

– Раз ты должна стать моей ученицей, то ты тоже принадлежишь Тьме, и твой луч будет черным.

– Но твои прежние ученики не принадлежат ей! – нахмурилась Элиа.

– Они такие же, как я сам, носители великих мечей. Не слишком многому я их научил, если честно, они меньше чем за год сами стали невидимками почти без моего участия. Сейчас мы на одном уровне. Я пока не считаю себя вправе двигаться дальше, слишком многого еще не понимаю. Мне всего девятнадцать лет! Какой из меня, к дорхоту, старший мастер?!

Девушка смотрела на нахмурившегося Лека и размышляла. А ведь у него сейчас духовный кризис, он сам еще не понимает, кем и чем стал, не знает, что должен делать и ради чего. Запутался в самом себе. Витки осознания. Император как-то рассказывал об этом, только Элиа тогда не очень поняла, что он имеет в виду. Зато хорошо поняла сейчас. Вот оно, оказывается, как бывает.

Каждый человек, следующий Пути, обязательно доходит в своем развитии до перепутья, развилки, где должен сделать выбор, как и куда следовать дальше. И следовать ли вообще. Подавляющее большинство горных мастеров так и не забираются выше первого уровня понимания, белый шнурок получает один из нескольких сотен, носящих черный. Причина одна – непонимание сути Пути Воина. Нежелание платить страшную цену за это понимание. Не все находят в себе мужество отречься от себя самого. Слишком трудно, слишком больно, слишком безнадежно. На этом перепутье сейчас и находится Лек ар Сантен, по мастерству давно превзошедший многих старших мастеров, но по сути таковым не ставший: не решается сделать выбор.

Однако Элиа понимала, что горец выберет, и совсем скоро. И знала, каким этот выбор окажется. Она понимающе улыбнулась и нежно погладила любимого по щеке. Ему будет трудно, но он справится. Лек будет драться до конца. В этом девушка была уверена.

Влюбленных отвлек скрип ступеней под чьими-то тяжелыми шагами. Элиа досадливо выругалась, а горцу пришлось в спешном порядке одеваться и прыгать в окно. Только воздух зашумел под взмахами черных крыльев, и девушка снова осталась одна. Принесло ведь кого-то, не поленился подняться на самый верх башни в двести локтей. Судя по звукам и покашливанию, сам настоятель, взявший в последнее время моду подолгу беседовать с послушницей о сути заповедей отцов-основателей Церкви. Не сидится ему в тепле, все ходит и ходит, никак не успокоится.

И в самом деле, когда Элиа открыла дверь, перед ней стоял отец Ордан. Старик опирался о посох и тяжело дышал. Девушка едва сдержалась, чтобы не высказать слуге божьему все, что думала по поводу несвоевременного визита. Он втянул ноздрями воздух и понимающе усмехнулся. Ой, мама, он же все понял, похоже… Или? Дорхот его разберет, этого доставучего святошу, все возможно, в молодости, похоже, сам немало девок перепортил.