Удивительно, что ему даже некогда было испугаться — нужно было стрелять и скорее перезаряжать ружье. А теперь, когда шатун мертвый, бояться уже поздно. Но Витька с ужасом думал: «Не дай бог этому когда-нибудь повториться. Если бы не показала ворона, вряд ли успел бы выстрелить. Знал, что шатун может сделать петлю, а понадеялся: мол, струсил, убегает. Он просто-напросто не пошел в лоб. А как он скакал! Чуть промедли — и все…»

Витька смотрел на распадок. Редкие корявые деревья, снег — и ничего больше.

Встал, подошел к зверю. Шкура на боку была похожа на мехи гармошки — так выступали ребра. Витька перевернул непривычно легкого для таких размеров медведя, достал сантиметр и, коли уж представилась возможность, сделал все промеры, как настоящий зоолог. Цифры, хотя и старался, писались неровно — дрожали руки.

Этот медведь убивал медведей и однажды попал на такого, который искалечил его самого: на груди багровела рваная незаживавшая рана. Витька не раз держал в руке тяжелую, как гиря, стопу передней медвежьей лапы и представлял, как может ударить таким кистенем медведь. Да не просто лапой, а крючьями когтей.

Уже под вечер, еле двигая лыжами, Гераська возвращался из поселка к Горячим ключам. Ни Витькиных, ни медвежьих следов не нашел: все замело снегом. Гераська раздумывал, в какую сторону идти на поиски.

И вдруг вдалеке, в распадке, показался Витька. Заметив Гераську, заторопился к нему. А тот, обрадованный, остановился и просигналил ему рукой. Вдруг Витька замер, затопотал ногами, сбросил понягу вместе с ружьем, сорвал и швырнул в снег телогрейку и торопливо начал стаскивать белье.

Гераська в полном недоумении подбежал к Витьке. И тот объяснил ему, что из спичечной коробки, которую Витька сунул во внутренний карман, разбежались медвежьи эктопаразиты, или попросту, как называют их охотники, «медвежьи вши». Он наловил их на медведе, чтобы дома определить, к какому виду они принадлежат. Размерами немного меньше, чем оса, с раздвоенным хвостом, они свирепо скреблись в коробке, а когда Витька заспешил, коробка приоткрылась, и они ринулись из нее, проволочными ногами царапая тело…

Стоя на телогрейке, Витька тщательно вытряс одежду, просмотрел, прощупал каждую складку и только после этого натянул на себя.

Вдоль океанского берега гремела орудийная канонада. Уже несколько суток широкой белой полосой плыл вдоль берега лед. Океанские волны прижимали льды к скалам. Скрежет и гром ломающихся льдин были слышны за многие километры. Где-то на Севере, где океан зимой был подо льдом, весна начала ломать снежные поля.

За поселком, среди широкого снежного поля лимана проступила полоса черно-синей воды. По ней четким строем плыли перезимовавшие на теплом ручье лебеди. Они были белее тронутого весной, чуть сероватого снега.

Каменноберезовая тайга отличалась от зимней только тем, что ярче, теплее светило над ней солнце и гуще, синее стали полосатые тени в белых распадках.

Витька с Гераськой ехали на нарте по ровному отрогу горы. Вдруг упряжка заголосила, передние собаки рванулись назад, задние — вперед, упряжка сбилась в клубок. Нарту дергало, у Гераськи слетели в снег защитные очки. «Смотри, смотри!» — кричал он Витьке, показывая рукой назад. Неподалеку удирал медведь! Собаки рвались — кто догонять, кто убегать. Медведь прыжками бежал вверх по склону. Это был средних размеров зверь обычной бурой окраски. В стороне зияла в снегу дыра — берлога! Медведь скрылся за гребнем.

Гераська с Витькой распутали собак и подъехали к берлоге. Из мешка, привязанного к нарте, Витька достал прочную коробку, вынул из нее фотоаппарат в кожаном чехле, осторожно раскрыл его, поставил нужную выдержку, диафрагму, навел на резкость, еще раз проверил, все ли сделал правильно, и сфотографировал наконец берлогу. Фотоаппарат, который доверили ему в заповеднике, был дорогой, и Витька обращался с ним очень осторожно. Аккуратно уложил его и полез в берлогу.

Гераська не встречал таких берлог, какой оказалась эта. В земляном бугре, приглаженном снегом, со стороны подножия горы был вход шириной в метр. Особенность этой берлоги была в том, что она имела форму кольца с толстым земляным столбом посредине. Медведь рыл берлогу и все время заворачивал в сторону, пока не прорыл ее до своей же входной норы. Если бы сделать срез холма и посмотреть на берлогу сверху, она была бы похожа на букву Р. Медведь лежал там, где кончил рыть, головой ко входу. Никакой подстилки не было. В своде — отдушина, наполовину забитая мусором.

Витька тщательно промерил берлогу, нарисовал ее план, указал направление входа, место отдушины, крутизну склона, расстояние до ближайших кустов кедрового стланика. А потом еще принялся рисовать следы. Снег был плотный, сырой, и следы на нем остались четкие, хорошо пропечатанные. Всего на семь сантиметров проминал медведь лапами снег. Только возле берлоги, где он особенно резко на первых прыжках отталкивался лапами, снег был продавлен намного глубже. Наконец Витька все закончил, и они поехали.

По рассказам Гераськи и других местных охотников, большинство медведей, обитающих в округе Туманова, уходят на зиму на гору, прозванную Пирожком, и там ложатся в берлоги. Эта гора находится уже за пределами заповедника, но недалеко от него. Сергей Николаевич, который вел в заповеднике «Летопись природы», решил, что неплохо было бы написать в ней о скоплении медведей. Сам он поехать в район Пирожка не мог — со дня на день ожидался облет территории заповедника на вертолете. Но и поездку к Пирожку откладывать было нельзя — медведи как раз выходили из берлог. По встречам с ними и по следам можно было узнать, много ли там собирается медведей.

Зная Витькино пристрастие к медведям, Сергей Николаевич и послал его в этот район вместе с Гераськой.

Витька читал, что медведи иногда собираются на зиму на небольших участках. В Кавказском заповеднике они уходили в горы, в скалистые места, где множество естественных берлог — расщелин, пещер. Если резко наступали похолодания, то медведи дружно отправлялись к месту зимовки. Так, за один день на небольшом отрезке пути в пятнадцать-двадцать километров сотрудники заповедника отметили там однажды около тридцати переходов медведей в горы. Звери шли туда, где могли устроить берлоги. Такие же скопления медведей отмечены и на Алтае. Вблизи Телецкого озера на одном из хребтов на протяжении двенадцати километров было обнаружено двадцать шесть берлог.

Но то, что здесь, на Камчатке, всего в одном дне езды на собаках от поселка, есть место такого скопления медведей, было для Витьки приятным сюрпризом.

Гора издали и правда была похожа на пирожок. Но вблизи, когда глаз не охватывал ее всю, обращало на себя внимание другое — склоны изрезаны множеством распадков, которые, в свою очередь, иссечены более мелкими распадками. Только там, куда Гераська направлял упряжку, было пока сравнительно ровно. Витька время от времени останавливал собак и фотографировал изрезанный склон. Делал он это старательно, долго выбирая каждый кадр. Казенный фотоаппарат был для него чем-то вроде символа науки. После каждого снимка он укладывал его в коробку, боялся, если вдруг перевернется нарта, не дай бог поломать.

Даже Гераська проникся уважением к этому фотоаппарату и попросил Витьку, чтобы он сфотографировал его. Но едва Витька направлял на Гераську фотоаппарат, тот как гусь вытягивал свою длинную шею. И Витька разочарованно опускал фотоаппарат.

— Да не тяни ты шею. Надо, чтобы все как на самом деле. А ты на себя непохож становишься.

Но стоило опять направить фотоаппарат, Гераська тут же вытягивал шею, смотрел на него, вытаращив глаза и не дыша. Так и пришлось снять его в этой позе.

Поперек хода собак тянулся свежий след медведя. Витька отметил его в записной книжке, а в бинокль увидел распадок, где вроде бы темнела берлога. Витька уговорил Гераську оставить собак и пойти поперек крутых распадков в пяту по медвежьему следу. Где на лыжах, а где без них пробирались рядом со следами. На подъем лыжи несли в руках, кое-где упираясь как палками. Сапоги продавливали уплотненный весенний снег поглубже, чем медвежья лапа. Но все равно идти было легко.