— Ух ты! — чуть не дёрнулся я и сразу прикусил язык.

На опушку совсем рядом с нами выскочил оленёнок и остановился, широко расставив мягкие ещё копытца. Нетвёрдые рожки его были пока что больше похожи на замшевые веточки.

В кустах сердито зачухала оленуха. Проказник, высоко взбрыкивая задними ножками, сверкнул своим светлым «зеркалом» за хвостом и скрылся в зарослях.

— Вот так и русские ко всем без разбора навстречу выскакивают с распахнутой душой, а потом получают пулю в спину, нож в сердце или хомут на шею, — философски изрёк дед.

Я пожалел, что собрался на охоту без фотоаппарата, хотя эта штука по моему делу как раз и лишняя обуза. Никому фото заветных мест я не собирался показывать.

— Оленей мы не бьём, — строго предупредил дед. — Их тут всего пять семей с тремя рогачами. На большее им пастбища не хватает.

Я молча кивнул. Мне бы и самому не хотелось, чтобы меня тут шлёпнули, как того оленя. Вот бы поменяться с ними гарантией неприкосновенности. Меня бы кто так пожалел только за то, что я тугайный олень, потомок благородных оленей из Индии.

Мимо затянутого вьюнком непроходимого леска и поросли невысокого камыша мы с дедом вышли ещё к одному мелкому заливчику Кангыбаса. Само озеро, надо думать, с вертолёта наверняка похоже на голубой цветок со множеством лепестков-заливов.

— Вон туда на вечернюю зорьку по перу пойдём, — показал старик на островок, поросший высоким, но не густым тростником.

— На лодке? У меня с собой надувная.

— Пешком. Там воды по колено, на тот берег перейдёшь и задницы не намочишь. На мелководье как раз утка вечерами жирует. Возьмёшь без труда, сколько унесёшь. Перелётная птица тут непуганая. На прямой выстрел подпускает. Рукой дотянешься. Ты утку в лёт бьёшь или с подсадными охотишься?

— Ага, с подсадными чучелами. В лёт у меня слабо получается.

— Тут в это время по сидячей утке с одного выстрела меньше трёх не возьмёшь.

— Нетронутый мир, — усмехнулся я. — Чудовища в озере не водятся?

— Динозавров нет, а их окаменевшие следы на скалах покажу.

— А другие реликты?

— Живого гепарда видел, далеко отсюда, правда, и опять же издалека. А леопарда местного я тебе покажу, если случай выпадет. Хотя вряд ли.

Старик указал биноклем на нагромождение скал на невысоких горушках.

— Вон оттуда он на нас посматривает, будь уверен, а мы его летом ни за что не увидим. Только зимой по снегу барса выследить можно. Евонную самку с детёнышами в прошлом году волки порвали. Теперь он в бобылях ходит, злющий, как зверь лютый. Но человека пока не трогал.

— Может, ещё и тигра покажешь?

— Покажу — скелет в пещере. Живого только деды дедов из местных видели, если не брешут. Кабанов стало мало. Настоящему тигру тут жрать нечего, если с человеком делиться придётся.

— А эндемики тут сохранились?

— Чего?

— Ну, те виды, которые только тут водятся, и больше нигде.

— Куда там! Все привозное. Ондатра и нутрия из Америки. Оленей еще при тимуридах из Индии завезли, только кабаны точь-в-точь такие, как по всему миру на этих широтах.

— А рыба?

— Были эндемики да сплыли. Не мой грех, хоть я и сам рыбовод завзятый. Рассказывали, сто лет назад тут ихтиологи сбросили с вертолёта мальков разных промысловых рыб, ну и раков чёрных.

— Ну и как, удачно прижились?

— Русские деды сказывали, что рыбы-новосёлы начисто пожрали старожилов.

— А что за реликты были?

— Я только османа-усача застал и то в дальних лужицах. Говорят, и реликтовая маринка встречается по заливам, но я не видел. Белый окунь в серых окушков выродился, да и те только в отрезанных заливчиках крутятся. Боятся судака.

— А что аборигены рассказывают?

— Местные старики тут вообще в рыбе не разбираются, толком ничего рассказать не смогут.

— Они же сушат рыбу на балык для продажи, сам же мне показывал.

— Это уже я молодых научил. С этого теперь, можно сказать, и живы. На верблюдах рыбку к железке отвезут — вот мне порох и патроны, а им сахар, чай да мука. Раньше старухи-тенгрийки к озеру бочком-бочком с ведром подходили, боялись водицы зачерпнуть. Не купались даже, какой там им рыбу ловить!

— Водобоязнь?

— Да брось — водобоязнь у бешеных собак. Местные боялись водяных духов потревожить.

— Что, до сих пор на мёртвые камни молятся?

— Не все. Суеверные только старики остались, молодые уже нечистой силе мало доверяют, хотя кое-кто ещё и верит, что камни сами собой из-под земли растут, а не морозная земля их выталкивает.

— А что, дедок, приватизировать бы этот рай? Поставить тут на поток экзотический охотничий туризм для зарубежных гостей. От иностранцев отбоя не было бы.

— И зверья тут не было бы, — сердито буркнул старик.

Ещё бы, держится, старый черт, за свои угодья. Приватизировал как бы, значит. Никого сюда не пустит, да и меня живым наверняка не выпустит. Интересно, на цепь посадит или гирю к ноге прикуёт, если в живых оставит?

— Зверьё я тебе показал. Водоплавающих вечером увидишь. Ондатры, нутрии — те только зимой, ещё не сезон. Тугайные зайцы и степные сурки вообще не дичь, а ребятишкам на забаву. На тушканов у нас не охотятся. Корсаков-лисичек и ондатру капканами ловят тоже зимой. И волков летом не бьют. Диких кошек очень мало, и все приблудные.

— А антилопы-сайгаки?

— Сайгакам тут тесно, им простор подавай. Кабана ты уже взял, одного вполне достаточно. По перу мы пойдём на вечерней зорьке, а сейчас пора бы и пообедать — вон солнце аж куда забралось.

Я скинул куртку. В резко континентальном климате переход от утренней стыни к полуденной жаре — вполне обычное природное явление.

Дед потянул носом по воздуху:

— О-о, нас шашлык из кабанчика ждёт. Барбекю не переношу, не прожую мяса дика. А вот колбаска из него как раз по моим зубам будет. У нас девчонки ливерку хорошо делают. А потом мои бойцы тебе самое уловное местечко для рыбалки покажут, чтобы ты размялся перед охотой. За неделю все места испробуешь.

Я молча кивнул. Слишком уж мой егерь расторопный да угодливый. Но, похоже, пока настроен миролюбиво. Или вида не подаёт. Это потом уже перед моим отъездом всё о себе расскажет и всего себя покажет. Ну и пусть себе планирует, не дождётся! Ноги моей уже сегодня ночью тут не будет.

Мы вышли из зарослей тростника прямо на поселище местных обитателей. Жильё издалека уже выдавал сдержанный лай собак и крики немногочисленной детворы.

— Пошли, паря, я тебе моих красавцев покажу. И красавиц тоже, — подмигнул он мне.

— Много тут местных?

— Горстка. Пустыня многолюдства не выдержит, это ж понимать надо.

Вдалеке за торчащими столбами-скалами стояли юрты, за которыми бродили верблюды. А в центре поселища я насчитал всего двадцать пять землянок с окошками вровень с землёй. Возможно, некоторые из них были даже хозяйственными постройками, а не жильём. У домов валялись в пыли собаки и вяло отбивались от назойливых ребятишек. Собак тут было больше, чем детей.

— Чисто натуральное хозяйство?

— Чисто-чисто, очень даже чисто, — заверил меня старик. — Никаких инфекций, сам слежу за санитарией. Саманные мазанки под камышовой крышей — что может быть здоровее и экологичнее? В жару прохладно, в стужу тепло.

— Можно заглянуть?

— К ним — пожалуйста, ко мне — ни за что. Запомни это.

Внутри мазанок всё одно и тоже — небольшая русская печь из глины, глинобитные же лежанки, иногда двухэтажные полати и встроенные в саманные проёмы шкафы без дверок, но под занавесками. Дёшево, практично и в самом деле для здоровья полезно. Окошки только крохотные, да и со стеклом в этих местах совсем туго. Больше побьёшь, чем довезёшь.

Внутренние дворики почти все под камышовым навесом от солнца. «Заасфальтированы» утрамбованной, почти каменной от солнцепёка, глиной. На дворах кое-где круглые печи-тандыры для выпечки лепёшек, печки с чугунными плитами для стряпни, чтобы летом в хате жары не нагонять. И почти везде глинобитные коптильни для мяса и рыбы. Кстати, в каждом дворе под навесом сушится баранина, вобла и балык за зиму.