— Прости меня, — сказала я, пристально глядя на его комнатные тапки. Тапки были чёрные, из мягкой лайковой кожи. Учитель Момои не мог обходиться без таких тапок. И когда старые изнашивались, сам шёл в универмаг «Мицукоси» за новыми.

— Однако я не безнравственная женщина, — я посмотрела прямо ему в лицо.

— Безнравственная?

Его глаза, спрятавшиеся за стёклами очков, смотрели будто с еле заметной иронией.

— Да. Тот мужчина сказал обо мне, что я — безнравственная, но я не такая. Я не могу вот так просто жить с тобой, только потому, что рядом нет Его.

Пока мы разговаривали, я вдруг подумала, что мать Момои, наверное, волнуется. Ведь уже было давно за полночь. Ей было уже за восемьдесят, и она жила одна. Момои каждый вечер уходил к ней ночевать, ведь её дом был в трёх минутах ходьбы от нашего.

— Говоришь, Тот мужчина назвал тебя безнравственной? У учителя как-то странно изменилось выражение лица.

Будто он никак не мог понять смысл этих слов.

На самом деле Он сказал: «МЫ — безнравственные люди. Мы ведём себя аморально. Просто разрушительно. Как глупо! Ты сама не замечала? Любовь — это право, которое даётся безнравственным людям».

— Да ведь Он не понял, что ты за человек, — произнёс учитель Момои, при этом в его улыбке чувствовалась насмешка.

— Будешь ещё молоко?

При этом вопросе Соко мотнула головой и ответила:

— Не надо.

Мы доели пончики, вместе убрали посуду и вместе сели почитать. Дня два-три назад дочь увлеклась повестью «Караван».

Вечером, когда мама ушла на работу, я села за пианино. «Пастораль» — одно из немногих произведений, которое я могу сыграть от начала до конца. Вот «Смелый наездник» Шумана могу сыграть только до середины, поэтому играла по нескольку раз те отрывки, которые выучила.

Я не могла успокоиться: за ужином мама снова стала намекать на переезд.

Спрашивает:

— Где бы ты хотела пожить на этот раз?

Я переспрашиваю:

— Что, опять переезжать?

Она засмеялась и сказала, мол, пока не знаю.

Но мне всё ясно. Сколько раз так было!

— Ещё только год прошёл!

Я давай возражать, а мама только кивала с растерянным видом:

— Да-да.

Когда я стала играть на пианино, сама не знаю почему, на глаза навернулись слёзы. Я вспомнила «Клятву друзей», и мне показалось, что я предаю Рикако. Я сильно зажмурила глаза. Но слёзы от этого не пролились, а только намочили нижние веки и ресницы. Я играла, сильно ударяя по клавишам. «Смелый наездник» — очень мужественная, волнующая пьеса, и такое исполнение как раз ей подходит. Даже если до конца и не доигрываешь.

Я представила себе, как буду говорить слова благодарности всему классу, прощаясь со всеми из-за перехода в другую школу. Как скажу: «Я проучилась в вашей школе недолго, но благодарю вас за всё, что вы для меня сделали», и поклонюсь, опустив голову. Дальше представила классный час, где все будут прощаться со мной. Его проведут на пятом уроке в среду. Представила и цветную бумагу, на которой я оставлю всем автографы, и салфетки в цветочек, на которых будут лежать печенье и конфеты. Затем я заберу все вещи из шкафчика, и она останется пустой. Это не конец четверти, и я буду единственная, кто заберёт вещи. Мама наверняка придёт за мной. У меня ведь будет много вещей: и сменная обувь, и мешок со спортивной формой, и набор для каллиграфии. Мы с мамой вдвоём пойдём по школьному двору. Неизвестно куда. Как всегда.

Когда я выключила радио и легла спать, я подумала о папе. О том, как когда-нибудь встречусь с ним.

По словам мамы, когда папа смеялся, «у него было ужасно красивое лицо».

— «Ужасно красивое» — это какое? — как-то спросила я.

Мама с полной уверенностью ответила:

— Лицо, как у твоего отца, когда он смеётся.

— Ну, я же спрашиваю! — рассердилась я.

Мама сразу извинилась и объяснила:

— Лицо человека, у которого прекрасная душа. Очень светлое. Любому, кто увидел бы его улыбающимся, стало бы понятно, что это человек с очень чистым сердцем.

Когда она говорит об отце, у неё лицо тоже становится очень добрым. И говорит она о нём медленней, чем обычно, она как бы очень бережно подбирает слова. Как будто собирает стёклышки на берегу моря.

Я уже много раз представляла себе встречу с отцом. Где бы это ни произошло, если я увижу папу, сначала я ему улыбнусь, а потом скажу:

— Приятно познакомиться!

— Приятно познакомиться, — наверное, скажет он мне. Может, мы пожмём друг другу руки. Он заметит, как похожи на него моя спина и лоб.

— Как дела? — пожалуй, спросит он меня потом. И посмотрит «ужасно красивым» улыбающимся лицом.

Пока я думала о папе, на душе стало легче.

С наступлением ноября я сразу решила, куда мы переедем. Город Сакура в префектуре Тиба. Пока я не сказала об этом Соко, но, похоже, в душе она и сама чувствует, что мы скоро уедем из Такахаги.

Мне было абсолютно всё равно, куда переезжать. Такахаги оказался куда более уютным местом, чем я ожидала, поэтому я решила уехать отсюда раньше, чем планировала. Я боялась расслабиться и окончательно привыкнуть к этому городу. Это ощущение возникало по отношению и к любому другому месту. Это оттого, что мне кажется, если я привыкну и останусь где-либо, я уже никогда не встречусь с Ним.

— Я обязательно вернусь, — сказал Он в тот жаркий сентябрьский полдень. — Я обязательно вернусь. Я обязательно разыщу тебя, Ёко. Где бы ты ни была.

— Где бы я ни была? — Тогда меня насмешили Его слова. — Я никуда не уеду. Я буду ждать здесь, пока Ты не вернёшься. Ни на шаг не уйду отсюда.

Всё-таки я не должна привыкать к тому городу, где Его нет, потому что это не то место, где мне нужно жить.

Сакура, похоже, очень тихий и спокойный уголок. Однажды в баре речь зашла об этом городке. Махо сказала, что видела якобы рекламные объявления о квартирах в строящихся домах, и что это — очень удобное место, поэтому я поехала туда посмотреть и, увидев этот город, сразу же твёрдо решила переезжать. Мне подходило и то, что там была большая музыкальная школа, в которую требовались преподаватели.

Я собираюсь поехать туда ещё раз уже вместе с Соко, чтобы выбрать подходящую квартиру.

— Почему ты дала такое обещание? — сказала мне дочь почти плачущим голосом. — Это ведь было целых десять лет назад.

— Ты же не такая глупая, чтобы выполнять его на полном серьёзе? — продолжала она.

Но я, конечно, сдержу слово. В особенности то, что дала учителю Момои.

— Хочу, чтобы ты уехала из Токио — так сказал в тот день учитель с подавленным выражением лица.

Это было единственное условие для развода.

— Я не смогу пережить, если каждый раз, увидев на улице молодую женщину с короткими волосами, буду думать, не ты ли это.

Голос учителя дрожал.

— Не смогу пережить, если, увидев маленькую девочку, буду думать, не Соко ли это.

Момои в тот момент мне казался уже не моим мужем и не старшим преподавателем фортепианного отделения — лауреатом нескольких премий. Он был одинокий старик.

Когда я уже почти уходила из дома, Момои достал из кошелька все банковские карточки и протянул их мне. Карточек было три.

— Возьми с собой. На всех цифры секретного кода совпадают с твоим днём рождения.

Я ни разу не воспользовалась ими. Мне бы не хотелось, чтобы из-за них у меня в душе остался осадок, будто я причинила боль Момои.

Высунув руку из-под одеяла, нащупала сигареты и зажигалку. На кухне, кажется, Соко завтракает. Я вытерла одной рукой холодное лицо, взяла сигарету и закурила. Внимательно, по одному, прислушиваюсь к звукам, доносящимся из кухни, где хозяйничает Соко. Вот она ставит посуду в мойку, вот она открыла ранец и проверяет, всё ли взяла, вот она чистит зубы над умывальником.