Прыгнул «солдатиком». Вода обожгла тело, но через несколько секунд он уже освоился и попытался достать дно. Озеро в этом месте было глубокое. У самых камышей Алеша ощутил под ногами скользкий камень. Вынырнул, вдохнул на полные легкие и снова нырнул — будто провалился в яму, в леденящую воду. Так и есть — родник! Значит, действует, живой! В несколько взмахов Алеша доплыл до лодки.

Что дальше? Возможно, он наткнулся не на тот родник, а на другой, тоже обозначенный на карте. Да и какой Серафимин, не просто определить. Значит, придется исследовать оба. Может, то и вовсе не родник, а вода еще на дне холодная. Но камень…

Он подгреб чуть дальше, стянул с себя майку и снова нырнул. Здесь, на глубине, вода была теплее. Значит, родник был все же там. Главное — он пульсирует, живет. Даже не убрали ограждения. Бабушка это знала.

Закрепив на берегу лодку, Алеша побежал домой. Мать, еще издали увидев его, накинулась:

— Кто же купается в такой холодной воде?

Чтобы как-то отвлечь ее внимание, Алеша предложил:

— Мама, давай перенесем бабушкину сирень к нашему дому. Старый дом все равно сносить будете. Хоть сирень сохраним.

— Можно, — согласилась мать. — Сирень красивая. Память о бабушке останется. Только не время сейчас — цветет.

— Пусть цветет. Там же есть молодые побеги.

— Хорошо, хорошо, только переоденься.

Алеша собрался было уйти, но, вспомнив о линии на карте от мельницы к хатам, спросил:

— Мама. А что раньше от мельницы к деревне тянулось через болото?

— Навесная дорога, — пожала плечами Антонина Тимофеевна. — Деревянная, метра полтора шириной. Крепилась тросами к столбам.

— Куда же она девалась?

— Растащили. Как и мельницу. Доски-то были крепкие…

Мать ушла в сторону магазина.

Алеша стал прикидывать, куда перенести сирень. Решил: лучше всего сажать под окнами со стороны озера. Здесь больше солнца, простора, а когда вырастет, украсит дом. Рассуждая так, зашел в комнату. И тут заметил старенькую сумочку, лежавшую на диване. Она всегда находилась в шкафу. В ней хранились семейные документы, награды, разные бумаги. Он никогда не рылся в сумочке, но сейчас, увидев, решил посмотреть. И почему она лежит здесь? Первое, что попало ему в руки, — старый, пожелтевший, сложенный вчетверо и протертый по краям лист. Алеша развернул его.

Под документом стояла печать и фамилия выдавшего справку. Другой документ словно обжег Алешу с первых слов.

Алеша всматривался то в один, то в другой документы. Почему он их не видел раньше? И почему мать о них ничего не говорила? Да, не говорила. И он обвинял ее в том, что она не предпринимала мер в поисках родных. А ведь не так! Предпринимала. Эти справки… Страшные, жуткие, непонятные… Умер дедушка 8 сентября 1943 года, а места смерти нет. Как же так? Причина смерти — склероз сердца. А говорили — дедушка мешки с мукой носил под мышками… Что-то все здесь не так. Неужели его расстреляли в сорок третьем, когда фронту позарез нужны были солдаты?

Алеша уже знал, что репрессированных расстреливали тысячами, без суда и следствия. В сорок третьем территория республики была оккупирована фашистами. Значит, дедушка был в других местах. Не в родных. Где?

Не долго думая Алеша взял документы и направился к Томковичу. Старый учитель должен помнить, знать, за что арестовали дедушку, где и как он погиб. В прошлый раз Томкович рассказал многое, но не все. Может, что еще вспомнит?

Приоткрыв дверь, Алеша оторопел. У Томковича сидела его мать. Учитель возбужденно что-то доказывал ей, она согласно кивала головой. Мелькнула мысль — уйти, но Томкович, заметив парня, поманил Алешу пальцем. Алеша зашел, присел на краешек стула.

— Мы с твоей матерью одно дело обсуждаем, — сказал Томкович, — думаю, не помешает и тебе.

— Продолжайте, Елизар Сильвестрович, — Антонина Тимофеевна исподлобья посмотрела на сына и снова повернулась лицом к Томковичу.

— Хорошо, — сказал старый учитель. — Ворошить старое раньше было не принято. Даже нам, историкам. Какой парадокс! Но сегодня можно вспомнить, поразмыслить. Что же получилось в том далеком тридцать восьмом? Журавский, будучи председателем колхоза, пытался скрыть падеж пяти коров и лошади на колхозном дворе. В то время падеж скота расценивался однозначно: вредительство. О случившемся кто-то написал донос. Арестовали сразу пять человек, в том числе и Тимофея. Пошли слухи, что он выдал на ферму по заданию польской разведки отравленную муку, от чего погиб скот. Выходило, что Тимофей был шпион, да не какой-нибудь, а скрытый под фамилией жены. Но никто не задался вопросом, почему из стада в сто коров погибло только пять? Журавского тоже забирали. Но месяца два спустя он приехал для передачи колхозных дел. Остался на свободе, да еще и работу ему в столице нашли…

— Сам Журавский вам ничего тогда не говорил? — поинтересовалась Антонина Тимофеевна.

— После того мы с ним виделись лишь один раз, — сказал Томкович. — Посидел он у меня, погоревал О случившемся, в грудь бил и клялся, что не виноват ни в чем, хотя его никто не упрекал. На том и расстались. Но, кажется мне, без него не обошлось.

— Мне тоже так кажется, — заметила и Антонина Тимофеевна.

Алеша чувствовал себя виноватым перед матерью. Ему прежде думалось, что только его беспокоила судьба предков, а оказалось, что и родителям она не безразлична. С одним только Алеша не хотел согласиться. Чтобы мать там ни думала, не Журавский донес на дедушку. Самсон Иванович выглядел при встрече искренним, ничего не скрывал. Да, жизнь тоже сложилась у него неудачно. Может быть, те пять коров и ему испортили ее. Но, будь виноват он перед семьей Алеши, не принял бы так радушно, не вникал бы в подробности их просьбы, наконец, не писал бы что-то об их родословной. Не может человек так искусно притворяться.

В воскресенье Алеша пас коров. Ближе к полудню решил пообедать. Достал из сумки хлеб, сало, зеленый лук, вареные яйца… Развернул районную газету, разостлал на траве и разложил на ней свою нехитрую снедь. Ел и читал. В глаза бросилась небольшая заметка, подписанная ветераном войны и труда, бывшим партизанским разведчиком отряда «Смерть фашизму» И. Бородиным. Он писал о необычной и дерзкой операции народных мстителей в 1943 году. Переодевшись в гитлеровскую форму, его группа на трофейной немецкой машине въехала в деревню Заречное. Созвали в комендатуру всех полицейских, обезоружили. Среди захваченных оказался и ярый палач Колода. Партизанский суд был короток: привязали предателя к двум молодым и упругим березам и отпустили.

Но где слышал Алеша это имя — Колода? Колода… Ах, да… Томкович говорил, что именно Колода в тот злополучный вечер вел бабушку Анастасию. Алеша аккуратно вырвал из газеты заметку и спрятал в карман.

На следующий день в редакции Алеше дали адрес Ивана Матвеевича Бородина. Город Алеша знал хорошо. И вскоре был у Бородина. Иван Матвеевич выглядел здоровым, подвижным. Через правую щеку пролегал заметный шрам.