Они прошли в дальний угол стройплощадки к видному издали ярко-синему дощатому домику — прорабке.

Вокруг домика на штабелях досок, на трубах, просто на земле в самых живописных позах сидели и лежали рабочие в брезентовых робах и резиновых сапогах.

Они лениво приподнялись при появлении главного и Саньки, поздоровались.

Работали только двое пожилых рабочих — неторопливо затесывали длинные широкие доски — шпунт для крепления стенок траншей. Лицо главного стало медленно наливаться бурой краской.

— Где Филимонов? — спросил он.

Из прорабки показался громадный детина лет тридцати пяти, одетый в такую же робу, как и остальные, только поновее и почище.

Он был без шапки. Густые русые волосы спадали на широкий лоб, серые глаза глядели холодно и твердо, в полных, резко очерченных губах торчала потухшая папироса.

Филимонов был колоритен, статен и нетороплив.

— Перекуриваете? — зловещим тихим голосом спросил главный.

— Ага, перекуриваем, — спокойно ответил Филимонов.

— И давно?

— Давно. С утра.

Щека главного стала подергиваться.

— Ты что, Филимонов, издеваешься надо мной? — совсем уж тихо, почти шепотом спросил он и вдруг закричал: — Почему не работаете?! Почему не копаете?! Где экскаватор?!

И тогда Филимонов тоже закричал:

— Ага! Где экскаватор? Вот я тоже хочу знать, где он, куда вы его дели. Вся бригада загорает, а до конца месяца девять дней. Потом будем по две смены вкалывать, а уважаемое начальство будет над душой стоять и погонять — давай, давай! Это вы умеете — давай, давай! Это легче всего. А чего давать? Лопатами прикажете трехметровой глубины траншею рыть, да?!

— Погоди, не ори. Толком скажи: где экскаватор?

— Сторож говорит — вчера вечером пришел трейлер, погрузил нашу копалку — и тю-тю! — на профилактику увез. На три дня, говорит. А мы загораем, у нас солнечные ванны.

— Как на профилактику? — опешил главный. — Почему мне не сказали? Да что они, мерзавцы, ошалели — в конце месяца профилактику! А ты чего молчал? Почему с утра не позвонил?

— Десять раз вашему заместителю звонил, — буркнул Филимонов, — до вас попробуй дозвонись утром, двухкопеечных не хватит.

— Ну прохвосты, ну механизаторы, я им сейчас покажу! — пробормотал главный, повернулся так, что щебень брызнул из-под каблуков, и, забыв про Саньку, ринулся куда-то бежать.

И опять Санька почувствовал себя ненужным и забытым.

Он стоял под любопытно-ироничными взглядами рабочих, судорожно мял в руках кепку и не знал, куда деваться, что делать. Потом наконец решился, подошел к Филимонову, протянул руку.

— Здравствуйте, — сказал он, — меня зовут Са... это... Балашов Александр Константинович.

— Очень приятно. Филимонов Сергей Васильевич, — с достоинством ответил бригадир. — Вы по поводу пересечки кабеля?

— Нет. Я к вам мастером назначен. — Санька поглядел Филимонову прямо в глаза и отметил мгновенно вспыхнувший в них интерес.

— Вон оно что... Понятно. Мне говорили. Ну что ж, теперь мне полегче будет. Это хорошо. А то я и с чертежами, и с накладными, и с требованиями на материалы совсем упарился. С писаниной этой хоть писаря нанимай.

Саньке не понравился намек, но он промолчал.

Рабочие поднялись со своих мест, медленно окружили Саньку, разглядывали его. Он стал знакомиться, жать руки.

Филимонов подошел к двери прорабки:

— Ну что ж, заходите, милости прошу. Принимайте хозяйство.

Лицо у него было серьезное и немножко отчужденное.

— Заодно и выпишите несколько требований на склад, я пошлю людей, — сказал он.

Санька потоптался на месте, покраснел и тихо сказал:

— Вы знаете, я не умею. Я ни разу еще не выписывал. Вы мне покажите, пожалуйста, как это делается.

Филимонов внимательно поглядел на Саньку и вдруг улыбнулся во весь рот, улыбнулся не насмешливо, не обидно, а хорошо, по-доброму, и лицо его сразу стало совсем молодым, даже чуть мальчишеским, и очень симпатичным.

— Ну, это невелико искусство. Это вы мигом. Наверно, посложней вещи делали. — Он кивнул на Санькин институтский значок, так называемый поплавок. — Я вам все расскажу, вы спрашивайте, не стесняйтесь, И ребята, если что, помогут. — Он обернулся к рабочим.

Те тоже заулыбались, закивали головами.

— Большое спасибо, — сказал Санька.

Он вынул сигареты, и сразу двое ребят протянули спички, он немного растерялся, не зная, у кого взять, и снова покраснел, потом решился, взял у одного, прикурил.

Он заметил, как Филимонов переглянулся с рабочими, подмигнул кому-то.

И опять же это было совсем не обидно, а даже как-то ласково.

И на Саньку вдруг накатило неудержимое веселье. Губы его сами собой расползлись, он обернулся, поправил очки и вдруг рассмеялся. Ни с того ни с сего. И все тоже рассмеялись.

Они стояли — Филимонов и Санька в центре, бригада вокруг них — и смеялись.

На душе у Саньки было прекрасно. И все страхи его казались теперь далекими, нелепыми и смешными.

Он вдруг разглядел, что один рабочий, плотный, могучий, краснощекий, вовсе не мужчина, а женщина, и это показалось ему очень забавным, и он рассмеялся еще громче.

И женщина поняла это и тоже засмеялась.

Так начался первый Санькин рабочий день в роли инженера, руководителя, командира производства (выражаясь словами начальника отдела кадров, ужасно серьезного, сухого дядьки).

А через несколько дней в бригаде появился еще один новый человек — первый, которого Санька в роли начальника принял на работу.

Новый был странный человек, неуместный. Землекоп! Глупость какая-то. Невозможно было в это поверить.

Ему бы учителем быть — в самый раз. Сельским учителем.

Дешевый бумажный костюм — серенький в полоску, тщательно выглаженный. Круглые старомодные очки в стальной оправе. Сухое нервное лицо. Тело поджарое и легкое. И совсем неожиданно здоровенные рабочие башмаки из самых дешевых, зашнурованные электрическим проводом. Казалось странным, как у него хватает сил таскать эти утюги на тощих ногах...

Новый пришел в прорабку во время обеда.

— Здравствуйте, — тихо сказал он.

Бригада перестала жевать. На минуту затихла гулкая перестрелка «козлятников».

— Здравствуйте, коли не шутите, — ответил Филимонов.

Человек стоял в проеме двери. Свет обтекал его сзади, выделяя резкий, будто вырезанный из темной жести силуэт.

«Принесла кого-то нелегкая, — подумал Филимонов, — черт его знает, может, новый кто из управления. Физиономия что-то незнакомая».

Но тут же он разглядел в руках незнакомца небольшой узелок. Смешной такой ушастый узелок в красных цветочках. Человек держал его за уши, как зайца.

«Нет, — решил Филимонов, — это не начальство».

— Кто таков будешь? — спросил он.

— Я назначен к вам в бригаду, товарищи. На должность землекопа, — сказал человек и, помолчав, добавил: — Согласно штатному расписанию.

Снова стало тихо. Снова перестали жевать.

Бригада в упор разглядывала нового, и ей, бригаде, было смешно и немножко странно, как это управляющий, мужик с понятием, взял такого хилого пожилого человека землекопом.

Кто-то присвистнул озадаченно.

А Зинка Морохина, баба здоровенная и языкатая, хлопнула себя по могучим ляжкам и заорала:

— Ну, ребяты, теперь живем! К завтрему ж триста процентов ка-а-ак влупим с новым-то товарищем! Вот же ж насмешил, фитюля, трах-тара-рах-бах!

Новый переложил узелок из руки в руку, шагнул к Зинке и тихим своим голосом сказал:

— Вы меня извините, но очень стыдно ругаться. Особенно женщине. Понимаете, товарищ, это ужасно стыдно. Это совсем неженственно.

И Зинка при гробовой тишине и недоумении бригады начала вдруг заливаться густым, даже каким-то синюшным румянцем.

Нельзя сказать, чтобы Зинку никогда не пытались укорять. Но делалось это обычно раздраженно или зло людьми, задетыми ею, а тут...

От неожиданности этих тихих слов челюсть у Зинки отвалилась, и такое изумление было на ее лице, что новый смущенно улыбнулся и совсем уж ее доконал.