— При чем здесь пиво? — удивился Владик.

— При том. Говорю: план есть. А пиво он всегда после обеда пьет. На канале Грибоедова. В ларечке. Пошли.

Каждому просто необходимо было видеть, как Демьяныч пьет пиво — никак нельзя пропускать такое в жизни.

Это что-то вроде священного обряда. Этакий языческий ритуал, где каждый жест, каждое движение отработано веками и ничего нельзя менять.

Демьяныч и пиво! О, это запросто можно было в кино показывать. В хронике.

Он брал здоровенную граненую кружку с пышной шапкой пены, благоговейно дул на нее — шапка сдвигалась набекрень, потом вынимал из кармана кителя спичечный коробок с солью и густо посыпал ею толстый стеклянный край. А тогда уже, зажмурив блаженно глаза, опускал в кружку вислые усы, и, как насос, мгновенно высасывал ее до дна.

Хорошо зная своего постоянного клиента, продавец заранее ставил на мокрый цинковый прилавок еще две кружки, и Демьяныч, переведя дух, так же лихо расправлялся и с теми. Выдует и идет как ни в чем не бывало к своему катеру, даже не пошатнется.

А катер стоит себе, подрагивает заведенным мотором, дожидается Демьяныча.

Жорка и Владька все рассчитали. Сколько времени Демьяныч идет до ларька, сколько пьет, сколько стоит, улыбается.

Получалось, что вполне можно успеть — пока он там наливается — на малом ходу, чтоб мотор громко не тарахтел, выскочить из канала Грибоедова в Мойку.

А там ищи-свищи: полный ход — педаль от себя, крутой разворот в Лебяжью канавку и через две минуты ты на Неве.

Главное, в Мойку незаметно проскочить, а там уж Демьяныч ничего не увидит. Сквозь дома он глядеть не может — не рентген.

— Понял? — спросил Жорка. — Только надо быстро. Раз-раз. И готово. Как только он в пивнуху зайдет, я сразу за руль, а ты цепь развяжешь и прыгай ко мне. Только оттолкнуть катер не забудь. Да посильнее. Понял?

— Да понял я, чего ты заладил? — буркнул Владька. — Только вдруг он вернется? Может, подождать, пока пить начнет?

— Нет, тогда не успеем. Заметит. Такой шум подымет, что ой-е-ей. Ты ж его знаешь. Полгорода сбежится. Голосище-то у него как сирена.

— А когда Тамико в больницу кладут?

— Ты же слыхал: через три дня. Значит, уже два осталось.

— Да, ты голова, Жорка. Ничего не скажешь. Только, может быть, все-гаки подождать, пока он первую кружку начнет, — сомневался Владик, — а то мы в катер, а он возьмет и выйдет.

— Как же, держи карман! Не знаешь ты Демьяныча. Так он тебе и выйдет. Если уж он туда зашел, то пока норму не прикончит, его оттуда палкой не выгонишь. А вообще-то ты не думай, — спохватился Жорка. — Он мужик непьющий. Водку — ни-ни. Только пиво любит.

— Ну, гляди. Гебе лучше знать. Это твой отчим, не мой. Значит, завтра?

— Нет, Владька, я думаю, лучше послезавтра. Завтра Димке расскажем и Тамико предупредим.

— Ай да вы! Ударники — и только! Снимаю шляпу, — сказал Олег Баранов, — за три дня привести в порядок гичку — это, знаете ли, рекорд!

Он стоял на одном колене в юрком каноэ, и, балансируя, держал речь:

— Итак, завтра спуск лайнера на воду. Прошу почтеннейшую публику прибыть во фраках. Дамам обязателен вечерний туалет. И брильянты.

Он галантно поклонился Тамико, и каноэ тотчас тоже наклонилось, чуть не черпнув бортом.

Олег смешно дернулся и застыл в неудобной позе.

Тамико засмеялась. Эти каноэ вечно выкидывают всякие штучки. Они как дикие мустанги: чуть седок, то бишь гребец, зазевается — бултых! И только круги по воде. Да на берегу злорадный хохот.

На что уж Олег — опытный человек, а и тот совершил уже сегодня омовение. Из-за какой-то девчонки-байдарочницы с круглыми как пуговицы перепуганными глазами.

Она неслась наискосок по реке, целилась острым носом своей байдарки прямо в борт каноэ и, видно, никак не могла свернуть. Оттого и глаза у нее были такие перепуганные — аж белые.

Олег заметил опасность в последнюю минуту, но успел — непонятно как — увернуться. А когда опасность миновала, он в ярости обернулся, чтоб сказать этой безрукой пару ласковых слов. Тут-то каноэ и подстерегло его.

Один миг и — буль! — каноэ плавает вверх дном, Олег охлаждает свой гнев в большой Невке, а девица удирает на своей злополучной байдарке — только острые лопатки часто-часто шмыгают под синей футболкой. Вот уж точно — удирала она во все лопатки.

А на бону заливались зрители. И Тамико тоже заливалась.

Потому Олег так испуганно и дернулся. Не хотелось ему еще раз купаться.

— Все ясно, уважаемые? — переспросил Олег.

— Придется отложить, — важно ответил Жорка, — у почтеннейшей публики завтра важные дела. Она прибыть не сможет.

— Какие такие неотложные? — спросил Олег. — А у тебя, Тамико, тоже дела? Может быть, мы без этих зазнаек спустим корабль?

— Я с удовольствием. У меня дел нет. Конечно, спустим.

— Нет, — вмешался Жорка, — она не сможет. Она будет занята.

Тамико изумленно обернулась.

— Что ты говоришь, Жорик? Чем я буду занята?

— Будешь, будешь. Мы лучше знаем, — нахально заявил Владька.

А Димка стоял в сторонке и утвердительно кивал.

Лица у всех троих были такие торжественные и серьезные, что Олег только головой покрутил.

— Э, да тут, я вижу, целый заговор. Тайны мадридского двора. А ну-ка выкладывайте.

— Пока не можем, — твердо сказал Жорка, — пока это тайна.

— Та-айна, — протянула Тамико и сразу насторожилась: ушки на макушке, — так вот отчего вы все утро шепчетесь…

В глазах у нее загорелись синие огоньки любопытства.

— Мальчики! Жорик, Димочка, Владик, — вкрадчиво запела она. — Расскажите мне, пожалуйста! Миленькие! Ну расскажите, а? Я никому-никому не скажу! Ни полсловечка!

Она крепко прижала ладони к груди и так уж глядела на них, что мальчишки заколебались, переглянулись.

— Нет, — непреклонно сказал Жорка. — Завтра. Пока нельзя. Узнаешь завтра. Ровно в половине первого. Димка будет ждать тебя здесь, на пирсе. Гляди не опаздывай, а то все сорвется.

— За-автра… Как же я спать сегодня буду? У меня никогда еще не было тайны, а ты говоришь — завтра.

Мальчишки сделали вид, будто не слышат. Димка сурово сказал:

— Только чтоб пришла точно. Как штык. А то я знаю вас — девчонок.

— Я сюда сразу после завтрака приду. Можно мне после завтрака, Олег?

— Можно, — мрачно отозвался Олег, — тайны у них. Секреты. А мне, значит, нельзя, да?

— Ты на нас не обижайся, Олег. Мы не хотим тебя втягивать в эту историю. Потому что ты взрослый. И тебе может здорово нагореть, — сказал Жорка.

— Вот оно что, — протянул Олег.

И ему стало грустно оттого, что с каждым годом все меньше остается у человека тайн, оттого, что он для этих мальчишек уже взрослый — человек другой породы.

— Ну ладно, заговорщики, не хотите говорить — не надо. Только не делайте глупостей, хоть изредка шевелите извилинами. И если попадетесь, бегите ко мне. Может, помогу чем… Привет.

Он оттолкнулся веслом от бона и быстро заскользил по упругой гладкой воде.

Сердце колотилось высоко-высоко — у самого горла. Бух-бух! Бух-бух! Вот-вот выпрыгнет.

Жорка никогда не чувствовал, как у него бьется сердце. А тут…

Ему казалось, что на этот стук оборачиваются прохожие.

Он поглядел на Владьку. Губы у Владьки были сжаты в прямую тонкую ниточку, лицо заострилось, а глаза-то, глаза! Будто он прицеливается.

Ничего не скажешь — решительное у Владьки лицо.

«Интересно, боится он или нет? — подумал Жорка. — Наверное, боится. Я-то боюсь. А чем я его хуже? Только он ни за что не скажет. И я не скажу. Никому».

А Демьяныч все возился в катере. Что-то он там передвигал. Гремел пустой канистрой из-под бензина, вытирал ветошью руки.

— Чего он там возится, — недовольно прошептал Владька.

— Не знает, что мы спешим. А то бы поторопился, — усмехнулся Жорка.