— Ерунда. Ничуть не больно, — отвечал Витька, еле удерживаясь, чтобы не зареветь.

Но реветь было никак невозможно.

— Ты очень храбрый, Витька. Ты смелый и хороший, — тихо сказала Эва.

Витька покраснел и почувствовал чуть ли не нежность к тем двум дуракам, из-за которых вышла вся эта история.

И вот наконец наступил великий день. Все цирковые люди, от сторожа до директора, ходили какие-то необычные — торжественные и светлые. Все были очень вежливы. Никто не бранился, никто не поддразнивал доверчивого Яна.

Казалось, звери тоже чувствовали приближение торжественной минуты.

Даже верблюды, эти унылые существа, ожили и казались весёлыми и бодрыми. Что-то такое игогокали по-своему. А может быть, это оттого, что появился их собрат — одногорбый верблюд-дромадер. Этот был полон спеси и презрения к окружающим. Сразу чувствовалось — редкий экземпляр.

Витька увидел наконец Тима. Ян торжественно под вёл его к клетке, стоящей метрах в пятидесяти от клетки львов.

— Чтобы лев не нервничал, — пояснил Ян. — Тиму плевать, а кошки злятся. Не любят.

Витька ожидал увидеть большого медведя, но он никак не думал, что Тим такой громадный.

— Вот это зверина! — прошептал Витька.

— А что тебе Ян говорил!

— Смотри, Ян, у него глаза совсем человеческие. Ты погляди, ну!

— Правда? Вот молодец, Витька, показал Яну Тима. А я его ни разу не глядел, — серьёзным голосом сказал Ян.

Витька насупился. Ян обнял его за плечи и сказал:

— Дуться не надо. Тим всё понимает. Он, ну… как тебе говорить… он полчеловека. Скоро мы с тобой научим его разговаривать — и он будет совсем человек.

— А ты его учил, Ян?

— Учил.

— Ну и как?

— Ничего не вышло. Все смеются, — сокрушённо вздохнул Ян. — Понимаешь, Витька, кажется, уже сейчас… вот-вот… ещё немножко — и он скажет. «Ну, — кричу я ему, — Тим! Давай, давай! Разговаривай со мной!» А он смотрит, как… как вот ты смотришь, открывает пасть… и ревёт. Не может. Наверное, я его плохо учил.

Витька глядел на чёрного могучего зверя, и ему казалось, что медведь действительно всё понимает.

Тим выставлял вперёд круглое маленькое ухо, верхняя губа у него вздрагивала.

— Гляди, Ян, он улыбается!

— Это он умеет, — серьёзно сказал Ян.

Ян ничего не спрашивал о синяке под глазом. Ждал, когда Витька сам расскажет. Но Витька помалкивал.

Зато в школе его сразу обступили. Девчонки ахали, а ребята поглядывали на синяк с молчаливым почтением.

Витька и в школе ничего не рассказал. Хоть его так и подмывало описать свою победу над двумя хулиганами героическими и яркими красками.

Уже и слова были готовы подходящие, так и вертелись на кончике языка. Но он промолчал.

Витька решил стать немногословным, строгим и суровым. Настоящим мужчиной. А настоящий мужчина не может быть хвастуном.

Молчать было очень трудно. Гораздо труднее, чем победить двух мальчишек.

Эва пришла только к третьему уроку. Она принесла двадцать одну контрамарку. Чтобы никому не было обидно.

Гвалт стоял такой, что прибежали ребята из соседних классов.

— Повезло вам, — завистливо говорили они, — вот уж повезло!

— Приходи пораньше, Витя. Мой номер четвёртый. Я тебя усажу в первый ряд, — сказала Эва.

Витька кивнул.

— Бедненький глаз. Болит? — спросила Эва и погладила Витьку по щеке.

Витька испуганно отшатнулся и быстро поглядел по сторонам, смущённый и покрасневший. Но было уже поздно. Все заметили.

А Танька Орешкина даже подскочила за партой и стала что-то быстро шептать на ухо Варюшке Сперанской, кося глазами на Витьку и Эву.

«Сплетничает, коза», — подумал Витька и отодвинулся от Эвы.

Эва взглянула на него недоуменно и обиженно, медленно опустила голову, и щёки её заполыхали пунцовым румянцем.

Витьке стало стыдно. Он тронул Эву за локоть, но она отдёрнула руку и быстро прошептала:

— Не трогай меня. Не смей.

Витька спрятал руки под парту и уставился в одну точку — на выщербленный угол классной доски. На душе у него стало скверно и холодно.

Витьке казалось, что между ним и Эвой внезапно выросла глухая прозрачная стена. Кажется, вот она, Эва, рядом, а дотронуться до неё нельзя. И сказать ничего нельзя — не услышит.

Витька почувствовал, как уходит, растворяется, словно дым, что-то очень хорошее, необычное и светлое.

И виной тому он, Витька, — глупый человек.

Цирк сиял огнями. Издали, на фоне чёрного вечернего неба, ярко освещённый изнутри шатёр казался игрушечным китайским фонариком.

Витька незаметно пробрался на самый верхний ряд. Он сидел, упираясь спиной в брезент, в уголке рядом с помостом для оркестра и разглядывал оттуда зрителей.

Толпа постепенно заполняла цирк, гомонила, смеялась.

Люди были празднично одеты, радостны и возбуждены.

Витька с трудом узнавал знакомых.

Пришли все его одноклассники. Толкаясь, уселись в первом ряду. Пришли многие учителя. Людмила Антоновна была с мужем — военным лётчиком.

Ян привёл Витькину бабушку, сам усадил её, внимательно оглядел ряды зрителей, покачал, по своей привычке, головой и ушёл.

«Меня искал, — подумал Витька. — Сейчас ко львам пошёл. А я здесь сижу. Один. А как она на меня посмотрела! Будто я её ударил. Дурак я! Кого испугался — Таньку-сплетницу!»

Витька крепко потёр руками лицо. Щёки были горячие-горячие. Весь день он не переставал думать о том, что произошло в классе. Он злился на себя, на Эву.

«Подумаешь, цаца какая! Тоже мне, разговаривать не хочет! Не больно-то и нужно. Плевать я хотел. Переживать ещё из-за какой-то девчонки», — хорохорился он. Но тут же вспоминал тоненькую весёлую Эву и думал, что Эва хоть и девчонка, а дружить с ней интересней, чем с любым мальчишкой.

Таких девчонок, наверное, больше и нету.

Очень плохо было Витьке, скверно и тягостно. Он чувствовал себя одиноким и всеми забытым.

«И ведь как будто ничего особенного не произошло, — рассуждал Витька. — А если подумать, то я струсил, а ещё выходит, что я об Эве плохо подумал. Наверное, она так и считает».

Витька покусывал кулак и снова и снова перебирал в памяти сегодняшнюю историю.

Неожиданно грянула музыка. Занавес распахнулся, и на манеж вышли артисты — парад. Клоун Сенечка Куров, в клетчатых широченных штанах и огромных ботинках, ехал в колеснице, запряжённой верблюдами. Артисты строем шли сзади.

Витька вглядывался в них, но Эвы не было.

«А вдруг она заболела? Или с ней случилось что-нибудь?» — встревожился Витька.

Артисты сделали два круга по манежу и ушли.

Высокий худой человек в строгом чёрном фраке — директор цирка — поздоровался с публикой и объявил первый номер. Представление началось.

Собаки играли в футбол. Рыжие боксёры с коротко обрубленными хвостами яростно гоняли воздушный шарик. Они были в трусиках, с номерами на спинах. Боксёры цапали друг друга за трусики, стягивали их, прокусывали шарики. В воздухе стоял лай, визг и хохот.

Во всём цирке, наверное, один Витька не смеялся.

Потом вышел жонглёр. Вверх полетели длинногорлые бутылки, тарелки, шарики. Всё больше и больше. Будто у жонглёра десять рук.

Даже страшно было. Казалось, ещё секунда, и всё это загремит и свалится ему на голову. Но всё обошлось, и счастливый, раскрасневшийся жонглёр вприпрыжку ускакал за кулисы.

Третьего номера Витька почти не видел, — так он волновался, ждал выхода Эвы.

Каких-то два толстых дядьки тренькали на гитарах и что-то пели дурашливыми голосами. Один зачем-то был обсыпан мукой.

И вот, наконец, настала тишина. В цирке погас свет, наверху вспыхнули два ярких прожектора, скрестились на манеже.

Оркестр заиграл что-то красивое и таинственное. Тихо-тихо. Медленно раздвинулся занавес, и в ярком пятне света появились двое мужчин и Эва.

Витька сначала даже не узнал её. Она показалась ему совсем взрослой. Золотистые волосы рассыпались по плечам, лицо было строгое и сосредоточенное.