На лице дежурного унтершарфюрера не дрогнул ни один мускул.

— Можешь, Шульце, — сказал он. — Но предупреждаю тебя: наш медик вчера вечером был на вечеринке и здорово принял на грудь. Так что сегодня утром у него будет жестокое похмелье. Но если ты хочешь, чтобы он ради тебя поднялся с постели… — он пожал плечами, не закончив фразы. — Теперь — душ!

Они побежали в душевую, находившуюся в конце казармы. Вбегая в помещение, каждый из них в обязательном порядке трижды подтягивался на закрепленном в дверях турнике. Через мгновение дежурный унтершарфюрер включил на полную мощность ледяную воду.

— Садист поганый! — завопил кто-то, но унтершарфюрер уже шел дальше, чтобы будить обитателей следующей казармы. Первый день обучения второй роты штурмового батальона СС «Вотан» начался.

— Меня зовут Мясник. Я — мясник по профессии, мясник по фамилии и мясник по призванию, — проревел краснолицый обершарфюрер парням из второй роты, стоя в центре квадрата, образованного рядами новобранцев. Его похожий на ловушку для крыс рот снова открылся, и оттуда раздался голос, смазанный бесчисленным множеством дешевых сигар и несчетными литрами пива. Его рев легко разносился по плацу, отражаясь от стен зданий, стоящих в паре сотен метров.

— Поверьте, для меня в этом мире нет большего удовольствия, чем покрошить на котлеты кучу таких мокрых куриц, как вы! Вы готовы?

Обершарфюрер Метцгер[13], старший унтер-фюрер второй роты, впился взглядом в новобранцев. Стоя неподвижно, так, словно какой-то бог войны вкопал его посередине плаца, чтобы показать бледным новобранцам, на что похож настоящий солдат, он шарил взглядом по рядам. Глаза перепрыгивали с одного новичка на другого, выискивая плохо пришитую пуговицу, неровно надетую каску, тусклую пряжку ремня, и вообще любую мелочь, которую он мог бы использовать, чтобы продемонстрировать им свою известную способность «превратить человека в свинью», как он хвастался близким друзьям, когда они выпивали в унтер-офицерской столовой.

К своему разочарованию, Метцгер не нашел ничего, что дало бы ему возможность проявить свой знаменитый нрав. Очень неохотно он процедил:

— Ну ладно, с этим все ясно! Вольно!

Все автоматически выбросили вперед левую ногу. Метцгер сцепил руки за спиной и начал покачиваться на носках. Это было движение, которое он видел в старом фильме о Первой мировой войне. Ему очень понравилось это движение, и пять лет спустя, как только его сделали унтершарфюрером, он взял его на вооружение. Он был твердо убежден, что это пугает обычного рядового, и с радостью отмечал, что глаза стоявших впереди бойцов несколько испуганно следят за его покачиваниями.

— Вы думаете, что вы уже солдаты, — начал он. — Но это не так. Вы — грязные свиньи, сборище слабаков и маменькиных сынков, у которых еще не успели вылезти из задницы домашние пирожки. — И он завершил этот бранный перечень любимым выражением: — Вы — просто куча дерьма! Теперь моя обязанность — моя и других унтер-фюреров — состоит в том, чтобы попытаться сделать из этой кучи дерьма нечто похожее на настоящих солдат. — Он поднял руку, точно заранее отметая их протесты. — Я знаю, что искушаю судьбу. Кто, будучи в здравом уме, решит, что это возможно — за исключением, быть может, Мясника? Но я обещал офицерам сделать это и постараюсь это сделать. — В его голосе уже не слышалось насмешки — теперь в нем клокотала настоящая ярость: — И черт меня побери, пусть Бог-Вседержитель и Его Сын Иисус Христос защитят любого из вас, мокрые вы курицы, кто посмеет подвести меня! Я этому ублюдку яйца оторву! Бог свидетель, я так и сделаю!

Полоса препятствий штурмового батальона СС «Вотан» была длиной в один километр. Такое впечатление, что ее породила фантазия какого-то горячего последователя маркиза де Сада. Полоса начиналась узкой доской, подвешенной в десяти метрах над землей. Она обрывалась над заполненной крапивой канавой, стены которой были покрыты склизкой грязью, после чего надо было проползти двадцать метров под колючей проволокой, натянутой на высоте полуметра. Затем следовал забор из деревянных досок пятнадцатиметровой высоты, с которого надо было перескочить на скользкие от грязи веревки, натянутые на расстоянии вытянутой руки, откуда следовало падение в ледяной поток, настолько холодный, что перехватывало дыхание. Пройдя всю полосу, надо было пятью короткими очередями поразить пять движущихся мишеней.

Мясник, спокойно стоявший в конце полосы с секундомером в руке, с презрительной усмешкой смотрел на заляпанных грязью, задыхающихся от усталости новобранцев.

— Десять минут, — презрительно протянул он. — Вы что, решили, что это школьная пробежка для сопливых девчонок? Даже мокрые курицы из первой роты могут пройти полосу за девять минут пятьдесят секунд, а все знают, что они — сопливые голубки. Перевеселились ночью, что ли? Пять против одного, что да! Держу пари, что тут замешана одна из тех паршивых грязных шлюх из дома за казармами — да-да, у вашего старого обершарфюрера есть глаза. Для того, чтобы вы быстро побежали вперед, надо просто задрать этой шлюхе юбки и пустить ее перед вами! Когда она станет сверкать перед вами своими голыми ягодицами, то вы тут же помчитесь за ней и пробежите полосу побыстрее!

— Знаешь, в чем его проблема, приятель? — заметил Шульце своему соседу. — В его жене. У нее между ног постоянно горит, а Мясник не в состоянии нормально ее обслужить. Так, чтобы ей хватило.

— Ты что-то сказал, рядовой? — прорычал Мясник.

— Да, господин обершарфюрер, — почтительно ответил Шульце. — Я сказал, что, возможно, мы недостаточно хорошо старались.

Метцгер фыркнул.

— Хорошо, что, по крайней мере, один из таких шматков свиной тушенки, как вы, знает, о чем я говорю. Ладно, давайте по новой!

И с остекленевшими от усталости глазами, с плечами, в кровь растертыми лямками тяжелых ранцев, они снова построились, чтобы пробежать полосу еще раз.

Тощий белокурый солдат с тонкими артистическими руками висел на стальной трубе, прикрепленной к деревянной стене. Он тщетно пытался подтянуться, чтобы добраться до гребня стены, но сил у него явно не хватало. Он уже давно выдохся, как, впрочем, и большинство солдат второй роты. Уже в четвертый раз они пытались преодолеть полосу. Парень вяло повис на трубе. Слезы потоком лились по его грязному лицу.

— Ты, пьяный краб, давай, лезь! — вопил Мясник. — Или ты хочешь, чтобы я сам залез туда и помог тебе взобраться повыше? Ей-богу, если я это сделаю, ты об этом пожалеешь!

— Я не могу, обершарфюрер! — задыхаясь, проговорил солдат. Двигавшийся вслед за ним Шульце подтолкнул его вверх, что было сил. Парень почти перелетел через гребень стены.

— Тебе кто приказал это сделать, солдат? — заорал Мясник, выпучив покрасневшие глаза.

— У меня просто рука соскользнула, обершарфюрер, — ответил Шульце. — Здесь грязно, как в аду. — И прежде, чем Метцгер успел что-либо ответить, он с усилием подтянулся и перевалил через стену. В следующее мгновение он провалился в пустоту и лишь в последнюю секунду успел ухватиться за мокрые веревки.

Они лежали лицом вниз на мерзлой траве. Несмотря на холод, с них градом лился пот, а форма на спине была мокрой, хоть выжимай.

— Хотел бы я заловить его одного за казармами, — пробормотал кто-то, задыхаясь. — Я бы ему тупым ножом яйца отрезал.

— А ты-то чем лучше? — с презрением бросил Шульце. — Готов поспорить, что через пару месяцев ты ничем не будешь отличаться от этого ублюдка.

— Никто и никогда не сумеет пережить эту жуть, — сказал парень, который застрял на стене. Он сорвал ногти, цепляясь за стену, и его руки превратились в кровавое месиво. — Это не просто трудно: это невозможно. Я не…

Вдруг они услышали резкий голос:

— Обершарфюрер, что это за дерьмо такое?