Шульце совсем не казался оскорбленным таким замечанием фон Доденбурга.

— Ну, господин офицер, — медленно произнес он, — когда великий Германский рейх понял, какую угрозу представляют из себя эти поляки, и фюрер в своей дальновидной мудрости решил, что нам пора вторгнуться в Польшу, чтобы защититься от них, то я решил, что пришло время и мне внести свой вклад в общее дело. — Он облизнул толстые губы.

Куно фон Доденбург бросил быстрый взгляд на огромного гамбуржца, осознавая, что Шульце морочит ему голову, но при этом понимая, что тот слишком хитер, чтобы позволить поймать себя на слове.

— Говори дальше, — сказал он.— Продолжай свой патриотический рассказ о том, как ты борешься за дело Великой Германии и нашего обожаемого фюрера.

— Ну, я не стал бы излагать все настолько буквально, господин офицер, — возразил Шульце, придавая своему плутоватому лицу выражение серьезности. — Видите ли, в этом деле была замешана одна девчонка. Она была членом организации «Вера и красота»[16]. В ней было все — и вера, и очень много красоты. — Он быстро провел мозолистыми руками по воздуху, изображая контуры женской фигуры. — У этой телки действительно все было на месте, будь я проклят, господин офицер. Она была настолько хороша, что завести роман с ней могли лишь настоящие герои. Она просто не снизошла бы ни до кого, кто служит, например, в береговой артиллерии или в интендантской службе, и в прочих тыловых частях. Чтобы покорить ее, надо было служить в войсках СС, и нигде больше. Вот что послужило всему причиной, господин оберштурмфюрер. Но, естественно, я знал, что меня не возьмут в элитные подразделения СС… У меня была постоянная работа в доке, которая давала мне право на отсрочку от призыва. А кроме того, у меня всегда были слабые легкие. — Он глухо закашлялся и постучал себя по груди. — Моя бедная мать часто говорила, что она всегда удивлялась, как это я выжил после всех простуд, которые донимали меня в детстве. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что я совершенно не соответствую высоким стандартам СС.

— Разумеется, — согласился фон Доденбург.

— Однако эта свинья, офицер медицинской службы, заседавший в призывной комиссии, решил иначе! Он сначала пересчитал мне зубы, как будто я был какой-то старой клячей, понюхал у меня в подмышках, чтобы убедиться, что я не жид, ухватил меня за руку и заставил кашлять, как будто я буду воевать при помощи глотки, а не чего-то другого. После этого он признал меня годным, и вот я в СС! — Шульце покачал головой: — Мой покойный отец, Красный Шульце из Бармбека[17], наверное, перевернулся бы в могиле, если бы узнал, что я пошел служить Адольфу — извините, господин офицер, фюреру. Вот так я и стал рядовым солдатом в штурмовом батальоне «Вотан».

— А что же девушка?

— Девушка!… Все оказалось совсем иначе, чем я себе напридумывал. В первый же отпуск я приехал домой в наглаженном парадном мундире, наряженный, как последний дурак, с медалью за спортивные заслуги и значком отличника по стрельбе на груди, начищенный, как новая монета, и потащил ее в кафе «Фатерлянд» выпить и потанцевать. Я по собственному опыту знаю, что если потанцевать немного с девушкой, просовывая ей во время танго колено между ног, то можно считать, что ты уже наполовину уложил ее в постель. Но когда пришло время для решительных действий у нее на квартире, то начались слезы и протесты; в общем, один дым коромыслом — и никакого толку.

— Почему же?

— Оказалось, что она вообще не любит мужчин. Ей нравились женщины — и резиновые игрушки. Вы можете себе это представить? Девушка, предпочитающая бабу мужику — и какой-то чертов резиновый эрзац настоящему мужскому члену!

— Ну и ну! — расхохотался фон Доденбург.

Шульце смотрел на него без малейшей усмешки на лице. Наконец он с необычайной вежливостью произнес:

— Если мне будет позволено обратиться к господину оберштурмфюреру, то я хотел бы покорнейше просить его обратить внимание на то обстоятельство, что он приказал мне прибыть к нему на квартиру для решения какого-то конкретного вопроса. — Шульце помолчал, а затем перешел на свой обычный грубый северонемецкий портовый говор, который большинство солдат из второй роты, происходившие в основном с юга Германии, понимали лишь с большим трудом. — Кроме того, та баварская деревенщина — ну, тот парень, который едва не обосрался во время преодоления полосы препятствий сегодня утром, — через десять минут ставит всем бесплатное пиво в солдатской столовой.

Фон Доденбург с деланным отчаянием покачал головой:

— Ну ладно, Шульце. Так и быть, скажу тебе. Мне потребовался работяга — водитель, посыльный и так далее, и я подумал о тебе.

Глаза Шульце засветились.

— То есть вам нужен денщик, господин офицер? — спросил он с энтузиазмом. — Мой старик тоже был денщиком на прошлой войне… хотя все, что он добыл благодаря этой службе, был сифилис, подхваченный им в Брюсселе.

— Нет, я не имел в виду, что ты должен стать моим денщиком. Гауптштурмфюрер Гейер вообще не допускает возможности того, чтобы офицеры «Вотана» могли иметь денщиков. По крайней мере, сейчас. Так что пока тебе придется служить наравне со всеми и выполнять все свои обычные обязанности по роте, равно как и проходить курс боевой подготовки вместе со всеми остальными солдатами. Но когда подготовка будет закончена и мы приступим к несению боевой службы, я хотел бы, чтобы ты стал моим личным ординарцем. Что скажешь?

— Эта идея мне по душе, господин офицер. Вот только одна вещь… Если бы я мог приходить к вам на квартиру по утрам, чтобы прибираться и следить за тем, чтобы здесь все было в порядке, то я был бы готов принять ваше предложение.

— Тебе это нужно, чтобы избежать утренних нарядов по роте? — сощурился Куно фон Доденбург.

— Да, господин офицер! С тех пор, как я прибыл сюда, меня все время посылают чистить по утрам ротный сортир. И от говна, которым мне приходится дышать каждый день с утра пораньше, меня уже выворачивает!

— Хорошо, Шульце, иди. Ты, несомненно, не столь туп, как пытаешься казаться.

К точно такому же заключению пришел и обершарфюрер Метцгер, хотя ему потребовалось на это несколько больше времени, чем оберштурмфюреру фон Доденбургу. Однако Мяснику на все требовалось несколько больше времени, чем другим. Как говорили его близкие друзья по унтер-офицерской столовой, «обершарфюрер Метцгер часто не может понять, где у него уши, а где задница». Однако он все же сумел дослужиться до самого престижного унтер-офицерского поста во всей роте.

Насколько мог судить Мясник, Шульце являлся превосходным солдатом. Но при этом в нем не было той «скотской серьезности», которую обершарфюрер надеялся углядеть в своих подчиненных. Шульце старательно отдавал честь, как прусский гренадер, но при этом в его глазах всегда мелькало нечто, напоминающее сарказм. Его парадный строевой шаг был лучшим во всем батальоне, но как только он расслаблялся, его походка становилась расхлябанной, как у пьяного ковбоя. И хотя Шульце всегда казался достаточно вежливым, Мясника мучило бессознательное ощущение, что этот бывший докер, разговаривая с ним, втайне насмехается. Метцгер так и говорил близким друзьям в столовой: «Вы можете говорить, что хотите, meine Herren[18], но я думаю, что этот паршивый морячок все время насмехается надо мной!».

В записной книжке, заменявшей ему мозг, обершарфюрер Метцгер поставил напротив имени «Шульце, Рихард» маленький черный крестик, и пообещал себе, что он будет следить за этим парнем. Это обещание не предвещало Шульце ничего хорошего.

Был холодный серый день. В воздухе кружил снег, падавший из низких свинцово-серых облаков. Но Шульце не позволял погоде или боли в паху согнуть себя. В предыдущую ночь он слишком перетрудился в большом публичном доме, расположенном позади казарм. «Парень, ты бросаешься на женщину, как Блюхер и его конница во время наступления[19], — жаловалась потом шлюха. — Ты бы хоть сапоги свои грязные снимал перед тем, как прыгать в кровать! — Не могу, моя пантера, — отвечал он. — Если я сниму их, то могу проскользнуть внутрь тебя весь, целиком!»