Крайне медленно, осторожно и с явной неохотой роттенфюрер принялся распрямляться, постепенно поднимая свою голову над бруствером траншеи. Шульце ободряюще скалился на него. Сам он находился на противоположном краю траншеи, а в руках у него была снайперская винтовка. Обершарфюрер ждал того момента, когда русский снайпер выстрелит в Матца и обнаружит себя, — и тогда он сможет ответным выстрелом поразить его самого.

— Слушай, Шульце, — не выдержал наконец Матц, — хватит скалиться! Мне надоел блеск твоих поганых клыков. Лучше следи за иваном. И будь повнимательнее — сейчас я окончательно высуну свою башку наружу.

Последним решительным движением Матц еще чуть-чуть приподнял голову, защищенную стальным шлемом.

Бац! Матц рухнул на спину. На его лице застыли крупинки мерзлого снега и земли. Пуле русского снайпера не хватило буквально каких-то миллиметров, чтобы поразить его насмерть.

Но Шульце, в отличие от русского стрелка, был значительно более точен. Его пуля пробила металлический лист, прикрывавший снайпера с боку, и вонзилась в его тело. До слуха немцев донесся жалобный крик русского бойца, и они увидели, как из его внезапно похолодевших пальцев вывалилась ставшая ему теперь совершенно ненужной винтовка.

— Я сделал его! Сделал этого ублюдка! — возбужденно крикнул Шульце. — Ну все, Матц, пошли!

Он выпрыгнул из траншеи, в которой все это время прятался, и, сжав в правой руке винтовку, которая казалась в его огромной сильной лапе чем-то вроде детской игрушки, помчался по заснеженному полю по направлению к полуразрушенному кирпичному зданию. Добежав до него, он одним ударом ноги отбросил в сторону железный лист и бросился к мертвому телу снайпера. Жадные пальцы Шульце уже обшаривали его шинель в поисках вожделенной добычи. Вдруг эсэсовец застыл, точно обжегшись.

— В чем дело, парень? — удивленно спросил Матц.

— У него сиськи, — выдохнул Шульце. — У этого снайпера — бабьи сиськи. Ничего не понимаю…

— Какого черта! — протянул роттенфюрер. И уставился на пышную грудь, которая показалась в прорези рубашки красноармейского образца. — Ты прав, Шульце, черт бы тебя побрал, — у этого паренька самые что ни на есть сисястые бабские сиськи!

— У этой девушки, — поправил его Шульце, который начал постепенно приходить в себя, оправляясь от первоначального шока.

— Какая же это потеря, — задумчиво протянул Матц, в то время как его напарник вновь стал деловито обшаривать тело убитой русской снайперши в поисках еды и водки. — Бабы предназначены самой природой для того, чтобы ублажать мужчин в постели, а не стрелять в них, как в зайцев. А ты только взгляни на это проклятое ружье, Шульце! — Он указал на снайперскую винтовку, приклад которой был украшен далеко не одной зарубкой. — Ты только представь себе, скольких несчастных идиотов она успела отправить на тот свет!

Шульце кивнул. Затем, откупорив бутылку водки, обнаруженную в заднем кармане ватных штанов женщины, обершарфюрер сделал мощный глоток. Матц с жадным нетерпением следил за ним, едва дожидаясь своей очереди.

Куно фон Доденбург проводил в этот момент свой обычный утренний осмотр бойцов «Вотана». Глядя на Шульце с Матцем, на остальных сильно похудевших и обмороженных бойцов, штурмбаннфюрер подумал про себя, что если так все будет продолжаться и дальше, то очень скоро его люди просто не выдержат. Никто не мог выдержать такие испытания, когда им не было видно конца. Погруженный в эти невеселые раздумья, офицер отправился обратно. Под его подошвами хрустко скрипел слежавшийся наст. Позади артиллерийские орудия русских начали ежедневный обстрел немецких позиций. Начался очередной день пребывания Шестой армии на Сталинградском фронте — день, отмеченный голодом и гибелью многих бойцов.

«Вотан» уже целый месяц был заперт в Сталинградском котле. Правда, в отличие от пехоты вермахта, батальон не понес заметных потерь в бою, поскольку Паулюс воздерживался от использования эсэсовской бронетехники при ведении боевых действий. К тому же Шестая армия не располагала значительными запасами горючего, которые позволяли бы вести обширные боевые действия с применением танков. Но, несмотря на то что бойцы «Вотана» практически не были задействованы в боевых действиях, они все равно то и дело гибли — но только по иным причинам.

Поутру, при обходе караульных постов, частенько находили замерзших за ночь насмерть часовых. Эти люди погибали от ужасного мороза. Механики, которые по неосторожности дотрагивались на морозе до металла бронетехники голыми руками, оставляли на нем свою кожу. Кто-то попадал в западню прямо в походной уборной, когда его яйца примерзали к металлическому стульчаку. В этой связи старый ветеран Шульце не удерживался и восклицал с мелодраматическими интонациями: «Я готов всем пожертвовать ради фюрера, но только не своими яйцами!» А Крадущийся Иисусик, которого все яростно ненавидели, уже потребовал применения смертной казни к двум бойцам, которые, доведенные до отчаяния, выстрелили себе в ноги, чтобы только добиться отправки в тыл.

— Нет, — сказал себе самому фон Доденбург, забираясь в военный джип-вездеход «Кюбельваген»[7], — «Вотан» еще может сражаться!

Но при этом было совершенно неизвестно, сколько еще батальон сможет сохранять хотя бы относительную боеспособность…

— Водитель, — громко приказал фон Доденбург шоферу, который то и дело прогревал мотор «Кюбельвагена», чтобы тот не застыл на морозе, — отвези меня в штаб. В девять утра командир созывает офицерское собрание.

Куно постарался улыбнуться шоферу, чтобы хоть чуть-чуть приободрить его. Лица водителя почти не было видно — как и остальные, он до самых бровей укутался во всевозможные теплые вещи, чтобы только уберечь свою плоть от обжигающего мороза. Случайное сочетание военной формы и отдельных предметов гражданской одежды смотрелось очень курьезно.

— Ты же знаешь, как командир выходит из себя, стоит только кому-то опоздать?

Водитель улыбнулся фон Доденбургу в ответ — или, скорее, Куно хотелось в это верить, потому что он не мог по-настоящему разглядеть лицо шофера за таким слоем одежды и теплых вещей.

— Да, я знаю, господин офицер, — прохрипел тот. — Я не раз слышал, как он сам открыто заявлял, что любому отрежет яйца — тупой бритвой, — если парень хотя бы на одну секунду посмеет опоздать на совещания, которые созывает командир!

Фон Доденбург рассмеялся.

— Не очень-то приятно начинать день с такой мысли! Ну все, хорошо, трогай! Вперед!

Машина покатила по замерзшему полю, подпрыгивая на многочисленных кочках и ухабах. И старательно объезжая небольшие курганы, которые были не чем иным, как братскими могилами немецких солдат, нашедших здесь смерть в предыдущем месяце, когда вся Германия млела от восторга, выслушивая замечательную новость о том, что Шестая немецкая армия фактически уже захватила гигантский город на Волге, носивший имя ненавидимого всеми советского диктатора Иосифа Сталина. «Теперь же, — мрачно думал про себя Куно фон Доденбург, по мере того как автомобиль постепенно приближался к зданию бывшего тракторного завода, где сейчас располагался штаб "Вотана" и где стояли танки подразделения, — эта великая победа фактически превратилась в великое поражение. Неужели это означает, что и самому "Вотану" вскоре наступит конец?»

Наконец, шофер добрался до штаба и затормозил. Фон Доденбург выпрыгнул из машины. Страшный вопрос, который он задавал себе всю дорогу, по-прежнему вертелся у него в голове, — и Куно по-прежнему боялся сформулировать внятный ответ на него.

— Смирно! — прокричал Крадущийся Иисусик. Облачко пара, вылетевшее из его рта, застыло в морозном воздухе.

Офицеры «Вотана», дожидавшиеся штандартенфюрера Гейера в промерзшем цехе бывшего тракторного завода, одетые в самую разномастную одежду; включая гражданскую и советские военные мундиры, которые были более теплыми, чем немецкие, лениво изменили позу, изображая, что они и впрямь встали по стойке «смирно».