Саму идею такой операции выдвинул не кто иной, как штурмбаннфюрер Шварц. В этот момент сам фон Доденбург только что возвратился из военного госпиталя, где доктор Диденхофен, начальник медицинской службы боевой группы СС «Вотан», прооперировал Шульце — прочистил его рану и зашил ее. Шульце остался лежать в беспамятстве. А к фон Доденбургу, который вернулся в штаб «Вотана», прибежал запыхавшийся вестовой от генерала Доннера и пригласил его в отель «Квелленхоф».

Когда штандартенфюрер фон Доденбург появился в кабинете Доннера, он застал там самого генерал-майора и Шварца. С напряженными лицами они неотрывно следили за тем, как работники штаба обороны Аахена наносили все новые красные стрелки на карту города.

— Что случилось? — осведомился Куно, кладя свой «шмайссер» на письменный стол.

— Американцы пошли в наступление, фон Доденбург, — прохрипел Доннер, не отводя глаз от карты. — Они атакуют с обоих концов Вильхельмштрассе. Вон там и там.

На столе зазвонил телефон, и один из взъерошенных офицеров штаба схватил трубку.

— Да, да, ясно, — коротко бросил он, повесил трубку и, повернувшись к Доннеру, доложил:

— Они достигли перекрестка с Ромерштрассе.

Схватив красный карандаш, офицер нанес на карту обороны Аахена новую стрелку.

Доннер простонал:

— Вы только посмотрите, фон Доденбург, какую мощь они вкладывают в эту атаку! Я уверен, что это и есть направление их главного удара.

Отель «Квелленхоф» содрогнулся снизу доверху, когда рядом разорвался 155-миллиметровый снаряд, выпущенный из самоходной гаубицы. Американцы обстреливали теперь штаб-квартиру генерала Доннера с расстояния не более шестисот метров. С украшенного лепниной потолка на головы немецких офицеров посыпалась цементная пыль и кусочки гипса. Доннер даже не пошевелился: его взгляд был неотрывно прикован к карте.

— Но нельзя быть полностью, стопроцентно уверенным в этом, господин бригадефюрер, — попытался возразить фон Доденбург. — Очевидно, что они пытаются продвинуться в направлении господствующих над Аахеном высот, расположенных восточнее. Если они сумеют овладеть этими высотами, то их позиции станут господствовать над всем Аахеном. Когда неприятель подтянет туда свою артиллерию, он сможет вести гораздо более эффективный обстрел всего города. Однако при этом американским военачальникам отлично известно, что мы в любом случае можем закрепиться в подвалах городских зданий и продержаться там определенное время — по крайней мере, до тех пор, пока Генеральный штаб не подготовит и не осуществит операцию по прорыву блокады Аахена.

Генерал Доннер резко повернулся к фон Доденбургу и, понизив голос гак, что его никто не мог услышать, кроме самого Куно, произнес:

— Нет, фон Доденбург, никакой операции по прорыву блокады Аахена не готовится. Она никогда не будет осуществлена. — На его обезображенном лице промелькнуло отдаленное подобие улыбки: — Я сам придумал весь рассказ об этой операции, от начала до конца — придумал лишь для того, чтобы немного поднять боевой дух защитников Аахена. Мы предоставлены здесь исключительно самим себе, фон Доденбург. И все зависит лишь от нас самих — от нашего умения драться, от нашего духа, от нашей изворотливости в борьбе.

— Понятно, — протянул Куно фон Доденбург. «Конец Аахена будет означать конец и для "Вотана"», — промелькнуло у него в мозгу. Он поднял глаза на Доннера:

— Итак, господин бригадефюрер, как я уже говорил, мы все-таки не можем быть до конца уверены, что это и есть бесспорное направление главного удара американских войск. А вдруг они попытаются провести еще одно наступление — скажем, в направлении Петерштрассе — с целью отрезать эту штаб-квартиру от основной массы обороняющихся сил? Это было бы чрезвычайно выгодно для них: они могли бы раздробить нас на отдельные мелкие группы и затем подавлять каждую из них по отдельности. — Он пожал плечами: — Я полагаю, мне нет нужды напоминать, как скажется на моральном духе защитников Аахена утрата связи со штаб-квартирой обороны.

— Нет, такой нужды, конечно же, нет, — согласился генерал Доннер. — От морального духа не останется совсем ничего. Он растает, как мороженое в жаркий июльский день.

— Но ведь к паникерам и трусам всегда можно применить показательные жесткие меры, — встрял в разговор Шварц. — Офицеры и унтер-офицеры, которые сталкиваются с подобными негативными проявлениями, могли бы…

Генерал Доннер поднял вверх правую руку, останавливая поток красноречия Шварца.

— Мой дорогой штурмбаннфюрер, — проговорил он медленно и терпеливо, — давайте не будем обманывать самих себя. Гарнизон Аахена сражается с американцами лишь потому, что эти люди боятся меня больше, чем самого противника. И как только они почувствуют, что мои длинные руки уже не смогут достать их, они очень быстро сдадутся, уж поверьте мне. — Он повернулся к Куно фон Доденбургу: — Итак, что вы говорили, штандартенфюрер?

— По моему мнению, мы не можем позволить себе выставлять новых бойцов по всему периметру обороны, дабы встретить возможные американские атаки, оголяя при этом фланги и тылы. Это все, что я хотел сказать вам, господин бригадефюрер.

Генерал Доннер кивнул:

— Вы, разумеется, правы. Точно так же, как вы были правы с определением направления удара американцев на Римбург. Но, черт побери, фон Доденбург, я же должен сделать хоть что-то! Или же я должен просто сидеть здесь и наблюдать, как американцы продвигаются в глубь Аахена шаг за шагом, как неприятель захватывает господствующие высоты, с которых непременно начнет поливать нас своим убийственным огнем?

— Я лишь старался объективно рассмотреть и проанализировать складывающуюся ситуацию, — пробормотал фон Доденбург.

— Мне наплевать на объективный подход к ситуации! — злобно выкрикнул Доннер. — Мне не нужна объективность — мне нужны решения по поводу того, что можно сделать в этой обстановке!

— Господин бригадефюрер… — подал голос Шварц. — Думаю, у меня имеется такое решение.

— У вас? — немного удивленно протянул генерал Доннер. Куно фон Доденбург отлично знал, какого мнения был руководитель обороны Аахена о штурмбаннфюрере Шварце: он считал его храбрым и выдержанным офицером, бесконечно преданным делу национал-социализма, но при этом несколько тронутым. «У этого парня не все дома, — признался он как-то фон Доденбургу. — Причем уже много лет. Порой же он ведет себя просто как сумасшедший».

— Да, у меня, господин бригадефюрер, — невозмутимо проговорил Шварц. — Мои бойцы начали нюхать сточные воды Аахена с тех пор, как перешли на поедание падшей конины.

— Нюхать сточные воды? — в легком потрясении повторил Доннер.

— Да, господин бригадефюрер. Сточные воды и фекалии, которые текут по подземным канализационным стокам. Дело в том, что в системе слива сточных вод на моем участке фронта неожиданно возник затор, канализационные трубы оказались переполненными и я, беспокоясь, что из-за этого может возникнуть эпидемия какой-нибудь болезни…

— Продолжайте, продолжайте, штурмбаннфюрер, — бросил генерал. На штабном столе вновь трезвонил телефон, и Доннер понимал, что это могло означать лишь одно: еще одну порцию плохих новостей с линии фронта.

— Поэтому, господин бригадефюрер, я отыскал старого служащего канализационных систем Аахена для того, чтобы он помог мне разобраться во всем этом деле. Разговаривая с ним, я понял, что он знает всю систему подземных канализационных коммуникаций Аахена, как свои пять пальцев. Еще бы: он работает в ней уже более пятидесяти лет!

— Мой дорогой штурмбаннфюрер, — прервал его Доннер, с трудом сохраняя внешнее самообладание. — Все это, я уверен, крайне интересно. Но, если быть совершенно откровенным, я никак не могу взять в толк, какое отношение воспоминания какого-то старого смотрителя канализационных систем Аахена могут иметь к попыткам исправить нынешнюю тяжелейшую ситуацию на нашем участке германо-американского фронта.

Шварц вспыхнул.