Действия ученых имеют иногда непредвиденные последствия. Моралисты, борющиеся со злачными местами, какими являются некоторые «кермессы» больших городов, вряд ли представляют себе, что Эдисон, человек, безупречный в личной жизни, был отцом заведений этого рода.

После 1890 года, закончив фонограф для продажи, Эдисон приспособил к нему механизм, благодаря которому аппарат пускался в ход после того, как в отверстие была опущена монета. Это позволило открыть фонографические холлы, в которых один служащий с сумкой мог обслуживать несколько аппаратов и снабжать посетителей монетами. Впоследствии кинетоскопы были также превращены в автоматы и присоединились к фонографам в холлах.

Существовали и другие автоматы, но фонографы и кинетоскопы были главной приманкой заведений, которые в англосаксонских странах назвали «пенки-аркадами», а мы во Франции называем «кермессами».

Эти заведения нового рода привлекали много публики, весьма смешанной. Не случайно продажа автоматов стала одной из отраслей гангстеризма, потому что «пенни-аркады» были не чем иным, как автоматизированными «салунами» (кабачками. — Ред.), дорогими сердцу бандитов Дальнего Запада. Рулетка в них заменялась хитроумными аппаратами, где можно было при удаче удвоить ставку. Что касается «sex-appeal», то там этого было сколько угодно.

С самого начала стереоскоп, по свидетельству Бодлера[97], служил не науке, а удовлетворению совсем иных страстей. Владельцы «кермесс» быстро заметили, что громадные деньги приносили кинетоскопы с вывеской «только для мужчин», в которых хористки приподнимали юбки, танцуя французский канкан. Они заказывали Раффу и Гаммону фильмы подобного же жанра. Эти последние вскоре поставили им «Танец страсти» и «Курильню опиума». Прибыли от кинетоскопов росли, но пуританские муниципалитеты заволновались. Муниципалитет Атлантик-сити даже приказал конфисковать некоторые фильмы. Так что цензура начала действовать еще до рождения кино.

Для съемки своих фильмов Рафф и Гаммон открыли маленькую студию в Нью-Йорке. Здесь был снят знаменитый их фильм «Поцелуй Мэй Ирвин и Джона Райса». Это был первый фильм, где снимались не актеры мюзик-холла или цирка, а драматические актеры — «звезды»[98]. Он был также первым блестящим применением крупного плана.

Действующие лица сняты до пояса. Шиньон в виде бриоши у Мэй Ирвин, высокий воротник и висячие усы у Джона Райса не мешают тому, что сцена дышит наивной, почти животной прелестью и предвещает появление ставших знаменитыми поцелуев в диафрагму.

В 1895 году «Поцелуй» был показан в кинетоскопе, но не вызвал большого интереса. Год спустя он был показан на экране, и, когда люди увидели на сцене этих любовников больших, чем в натуральную величину, произошел скандал. Свидетельством этого являются строки, найденные господином Ремси в одном из передовых чикагских журналов, в котором не гнушался сотрудничать Стефан Малларме.

«Антрепренеры спектакля храбро превысили меру пошлости, на которую когда-либо осмеливались до тех пор.

В последней пьесе, под названием «Вдова Джонс», вспомните поцелуй, которым обмениваются Мэй Ирвин и некий Джон Райс. Ни один из партнеров физически не привлекателен, и зрелище этого взаимного скотства трудно переносимо.

Натуральная величина была бы сама по себе отвратительна своей животностью, но это еще цветочки по сравнению с впечатлением, которое производил подобный акт, увеличенный в пропорциях и повторенный три раза подряд. Это совершенно отвратительно. Весь шарм, если только он есть у мисс Ирвин, исчезает, ее игра становится непристойной и необычайно пошлой. Подобные поступки требуют вмешательства полиции. Непристойность «Живых картин и бронзовых людей» на наших ярмарках меркнет перед этим» («The Chap Bock», 15 июня 1896 г.).

«Кермессы» в конечном счете и есть не что иное, как ярмарки, сведенные до размеров одного заведения, которое помещается в самом посещаемом месте большого города или предместья.

Успех фонографов и кинетоскопов в «кермессах» подал мысль использовать их и в ярмарочных балаганах.

Мода на фонографы на ярмарках была велика и не прекратилась до сих пор. Кинетоскопы же оказались слишком сложными аппаратами для владельцев балаганов.

Во Франции один из них, Малле, демонстрировал некоторое время «французский кинетоскоп», который был, вероятно, подделкой английского, ввезенного в нашу страну Шарлем Патэ.

Шарль Патэ был сыном винсенского колбасника. После обучения у своего отца, у которого он должен был наследовать колбасное заведение, молодой человек, мечтая составить собственное состояние, сбежал в Южную Америку. Он испробовал все ремесла в Буэнос-Айресе, потом заболел желтой лихорадкой, но так и не разбогател. Патэ вернулся во Францию в начале 1894 года и начал в 1895 году продавать аппараты Эдисона владельцам ярмарочных балаганов. Он выписал из Лондона кинетоскоп Поля, которым торговали греки братья Минас (или Папастакиотенипулос). В это время цена «настоящего Эдисона», продаваемого американской компанией, была 1200 франков (12 тыс. франков 1939 г.), что было очень дорого.

В марте 1895 года Патэ предлагает аналогичные аппараты за 800 франков. Американская компания предостерегает клиентов от подделок. Патэ отвечает снижением цен.

В течение лета 1895 года он выпускает в продажу аппараты ценой по 350 франков, имеющие то преимущество, что они снабжены часовым механизмом, который делает ненужным громоздкий аккумулятор. «Фонограф по последней модели с зрительным залом на пятнадцать персон» увеличивает число слушателей и количество барышей, а также позволяет снизить цены.

Этот демпинг фонографов закрепил связи Патэ с греческими коммерсантами Лондона, благодаря чему он стал первым импортером кинетоскопов Поля во Франции, потом конструкторов аппаратов у Жоли. Но Патэ всего лишь несколько месяцев занимался продажей аппаратов, сделанных во Франции, потому что в конце 1895 года успех кинематографа Люмьера наносит смертельный удар аппаратам с окулярами, как раз в то время, когда они начали входить в моду на ярмарках.

Люмьер взял патент на свой кинематограф 15 февраля 1895 года, но коммерческую эксплуатацию своего аппарата начал только в конце 1895 года.

Все эти месяцы ушли у него на подготовительную работу. В конце 1895 года Люмьер располагает сотней фильмов по 17 метров — стандартная длина пленочной катушки «Эдисон — Кодак». Демонстрация такой катушки длится приблизительно одну минуту благодаря замедленному темпу проецирования. С небольшими антрактами для перезарядки аппарата проекция дюжины фильмов могла занять около получаса.

Люмьер выбрал для представлений маленький подвальчик «Гран кафе» на бульваре Капуцинов, 14, в двух шагах от Оперы, в центре самого элегантного и модного в то время квартала Парижа. Управляющий кафе Борго не знал, что делать с подвалом, роскошно названным «Индийский салон». Этот подвал предназначался для бильяда, но игра на бильяарде в кафе была запрещена. Этот-то зал и был снят за 30 франков в день.

Для первых представлений выбрали рождественскую неделю. Генеральная репетиция состоялась 28 декабря 1895 года. Люмьер и Морис созвали на нее своих сотрудников, вроде Карпантье, научных обозревателей, как Анри де Парвиль, и директоров различных парижских зрелищных предприятий, которых могло заинтересовать изобретение. Среди приглашенных был Жорж Мельес, директор театра Робер-Удэн, в котором показывались фокусы.

20 лет спустя Мельес так описывал этот сеанс: «Мы находились перед маленьким экраном, похожим на те, которые мы употребляли для проекций Мольтени, и спустя несколько мгновений на нем появилась неподвижная фотография, изображающая площадь Бель-кур в Лионе. Немного удивленный, я только успел сказать соседу: