В оформлении обложки использована фотография с https://unsplash.com/photos/M30ydEkYSzs

Я с нетерпением ждала звонка в дверь. Сказать, что я нервничала – значит, не сказать ровным счетом ничего – у меня руки тряслись. Не сильно и, наверное, это было едва заметно, потому как Сонька моей паники не замечала. Да и слава Богу. Но я-то чувствовала. Я волновалась, как первоклашка первого сентября, как девственница в первую брачную ночь, как… да хрен с ними, с метафорами. Жаль, что нельзя принять на грудь известное количество «фронтовых» – дело явно пошло бы не по плану, но зато гораздо легче. Я снова кинула быстрый взгляд на дочь – она, не замечая моей безмолвной истерики, безжалостно уничтожала мармеладных медведей одного за другим и смотрела, как по экрану бегают какие-то дикие существа, отдаленно напоминающие внебрачных детей табуретки и макаки. Такими мультяшные герои могли бы быть, если бы мультфильмы сочинял человек с нездоровой психикой в период обострения, под LCD или еще какой-нибудь, разгоняющей мозги, чепухой. Я уже давно перестала обращать внимание на то, что смотрит моя дочь. Жуть – до костей пробирает. Я лишь периодически сверяю её поведение, расстановку приоритетов и мысли на соответствие уголовному кодексу. Пока все в пределах нормы.

– Мам, а можно мне еще одного «Кроша»?

Я кивнула:

– Сейчас принесу, – я поднялась с дивана, забрала телефон и пошла на кухню. Честно говоря, я была рада улизнуть – не хотела показывать слабину дочери, и уж меньше всего мне хотелось, чтобы мое волнение передалось ребенку, который определенно не сможет понять, чего ради меня так колотит.

Действительно, чего ради? Мы встречаемся уже почти полгода. Это довольно приличный срок. Ну ладно – достаточный, чтобы с уверенностью сказать – он не псих, не маньяк, не алкоголик и не наркоман, а в наше суровое время это уже более чем весомые аргументы, чтобы пригласить его ко мне домой. И не тогда, когда дочери дома нет, а именно в тот момент, когда она здесь. Достаточно, чтобы сказать: «Соня, познакомься – это Антон. Он мой друг, и мы с ним встречаемся».

Встречаемся? Слишком взрослое, слишком всеобъемлющее слово, которое не даст ребенку совершенно никакого понятия о том, какого рода друг мамы стоит сейчас перед ней. И как же назвать «это» да так, чтобы ребенок семи лет увидел некий пунктир, который очень тонко, очень неточно и с кучей всевозможных оговорок, очерчивает претендента на (возможно!) маминого сожителя (какое слово дурацкое…) в очень далеком будущем?

Я разблокировала телефон, нажала иконку «сообщения» и написала: «Где ты? Опаздываешь». Нажала «отправить» и сообщение унеслось в бесконечный поток других смс, разлетающихся по всему свету, как пыльца неведомого растения. Открыла холодильник и нашла еще одну коробочку с детским молочным коктейлем, где развеселый кролик скалил на меня два передних зуба. Чего улыбаешься? Как мне, по-твоему, это назвать? Дружим? Гуляем вместе? Господи, глупость какая… Со взрослыми все просто: «Знакомься – это Антон», – и по тому, как по-хозяйски нежно этот самый Антон поглядывает на мою задницу, любой взрослый сам договаривает фразу: «Мы с ним спим». Все. Точка. С детьми это не работает. С детьми нужно…

В моей руке завибрировал телефон. Я посмотрела на экран.

«Антон».

Я напряглась. Очевидно, что-то пошло не так… Странно, раньше за ним такого не водилось. Я беру трубку:

– Ты где?

Но на том конце провода мне отвечает не низкий, с легкой хрипотцой голос Антона, а взрослый, женский, немного уставший и казенно-равнодушный:

– Девушка, вы молодому человеку кем приходитесь?

От наглости голоса и бесцеремонности вопроса у меня застревает ком в горле, но где-то на задворках сознания начинает подниматься волна:

– Вы кто? – спрашиваю я.

– Мы не нашли никаких документов. Пытались найти телефоны родственников, но так и не нашли номера ни матери, ни отца в записной книжке.

– Кто вы? Где Антон? – говорю я, слыша, как зазвенел собственный голос.

– Я медсестра. Молодой человек в БСМП. Он в травматологическом отделении. Без сознания. Как нам связаться с его родственниками?

Я чувствую, как подгибаются колени, слышу, как оглушительным водопадом кровь грохочет в моих ушах, и как собственное горло, безо всякой команды со стороны мозга говорит:

– Никак, – говорю, я, слыша, как хрипнет мой собственный голос. – Он детдомовский…

Руки трясутся, и я никак не могу унять дрожь. Женщина, что говорила со мной по телефону – низенькая, светловолосая – старательно записывает с моих слов фамилию, имя, отчество, адрес проживания. Нет, я не знаю, совпадает ли он с пропиской. Да, он точно прописан в этом городе. Документы? Документы обычно лежат в машине. Я не знаю, где она сейчас. Нет, не знаю группы крови. Аллергические реакции? Не знаю. Курит. Пьет, умеренно. Операции? Не в курсе. Непереносимость медицинских препаратов? Не знаю. Нет, не знаю. Не в курсе. Не уверена, но, кажется, нет. Нет. Нет. Нет. Я не знаю. И пока из меня сыплются «нет» всех мастей, я ловлю себя на мысли о том, как же плохо я его знаю – я знаю, какие сигареты он курит, какой алкоголь предпочитает, знаю, что он любит телятину и не любит курицу, знаю, что его раздражает, когда курят в постели, знаю, что ему безумно нравятся мои ноги, знаю, что он любит в сексе. Но вряд ли все эти знания сейчас пригодятся медицинскому персоналу. И в голове рождается весьма неуютный вопрос – кто же мы друг другу – близкие или чужие? Что считается настоящей близостью – знание того, какого числа выдан его паспорт, твердая уверенность в том, что если я приготовлю салат с сельдереем, он к нему даже не притронется, учуяв его еще с порога или абсолютное, топографически дотошное знание рельефа и всех особенностей строения его детородного органа? Я его знаю или нет? Где же эта чертова точка отсчета? Где ориентиры, буйки, светоотражающие полосы? Как мне понять, чего стоит все то время, что мы провели вместе? Это время – оно потеряно или накоплено? Можно полгода спать с человеком и оставаться чужими. Можно прожить с человеком в браке десять лет и так и не стать близкими людьми. Можно провести всего две ночи, чтобы узнать о нем так много, что никак не удается забыть…

Пошел вон из моей головы!!!

Женщина поднимает телефонную трубку доисторического телефонного аппарата и звонит куда-то. Она приглашает кого-то прийти на пост. А мне решительно нет никакого интереса, кто это и зачем она ему звонит, но мне есть дело до того, к кому я приехала. Я хочу увидеть человека, ради которого я оставила ребенка у соседки и понеслась на другой конец города. Женщина кивает головой и кладет трубку:

– Подождите (никаких тебе «пожалуйста» или «присаживайтесь»), сейчас придет лечащий врач.

Я кивнула и отошла от стола с высокой стойкой. Коридор пустой, что неудивительно – конец приемного времени. Здесь тихо, пахнет медикаментами и казенной едой. Меня перестало подкидывать, но кишки стали закручиваться в морские узлы. Эхо моих шагов отлетает от стен с неуютным звуком шариков от пинг-понга, и это странным образом пугает меня гораздо больше, чем все ситуация в целом.

В конце коридора открывается дверь и появляется мужчина – высокий, худой с узким, усталым лицом. Внешние уголки его глаз немного опущены вниз, и это делает его взгляд грустным. Белый халат на нем висит, несмотря на то, что по плечам сидит размер в размер. Он идет медленно, на ходу листая папку с бумагами, бегло просматривая исписанные листы. Когда до меня осталось лишь несколько шагов, он поднимает голову, но смотрит не на меня, а на светловолосую медсестру, сидящую за столом:

– Кровь пришла? – спрашивает он.

Та отрицательно помотает головой.

– Уже должна была. Сходи в лабораторию, – говорит он и тут же поворачивается ко мне. – Вы к молодому человеку из четыреста семнадцатой?