Я отбрасываю всю мишуру и вижу картину мира его глазами.

– Её ровесником.

– Верно, – кивает головой Максим. – И не просто ровесником – он добропорядочный член общества и примерный семьянин. Ведь никто не знает, как на самом деле выглядит хозяин «Сказки». Это работает подсознательно, на уровне социальных инстинктов. Никто ни разу не видел меня, и лишь близкий круг знает меня в лицо. Но они не станут болтать. Люди отдельно знают хозяина санатория чаще как бесплотное, безликое, размытое пятно, и отдельно – Максима – улыбающегося, доброго, общительного парня, который работает в санатории аниматором. Никому и в голову не придет соединять эти два понятия в одно существо, а потому, Марина Владимировна, на сегодня ты – официальный представитель нашей семьи. Кроме самых близких, единственными, кто знал меня в лицо, были люди, вернувшиеся из «Сказки» живыми. Но, – Максим перестал улыбаться и хищно облизнул губы, – как ты помнишь, никто из них уже никому ничего не расскажет, потому что их мужья, отцы, братья – слишком яркий пример того, как не надо делать. Понимаешь меня?

Я вспоминаю побоище в поле, где никто не увидит, не услышит и не расскажет. Я вспоминаю лица и крики, я вспоминаю кровь на своих руках и своей одежде. Я киваю.

Фокусник заставит вас поверить в то, чего нет.

– Но зачем? – спрашиваю я. – Для чего тебе вся эта мишура? Какое тебе дело до того, что думают о тебе люди?

– Как какое? Ты что до сих пор не слышала?

– Не слышала чего?

– Ты новости смотришь? Газеты? Интернет?

Я отрицательно мотаю головой. Что-то мелькает на заднем фоне моего раздробленного сознания. Что-то, к чему я не проявила ни малейшего интереса. Но это «что-то» было важно с общественной точки зрения. Новая разметка в центре города, ярмарка меда, повышение транспортного налога… Максим опережает меня на сотые доли секунды:

– Тот ряженный, что сидит у нас в гостиной, – смеется Максим, глядя на то, как вытягивается мое лицо, – в прошлое воскресенье официально победил на выборах. Он – новый мэр нашего города. «Сказка» и его руководящий состав на официальном уровне поддерживают новую власть. А мы все, в том числе и твой преданный крот, – он картинно склоняет голову в небольшом поклоне, – являемся частью его предвыборного штаба и частично сотрудниками его нового кабинета. Ну, а дальше дело пойдет быстрее – часть постов в руководящей власти постепенно сменится, и на их место придут молодые, образованные, с активной жизненной позицией… бла-бла-бла… ну, ты меня поняла.

– Ты что, метишь в депутаты законодательного собрания?

– Не сейчас, позже. Но – да. Как одну из ступней. Но надолго я там задерживаться не собираюсь. У меня много планов, и в рамках одного города им тесно.

– Подожди, подожди, – говорю я, пытаясь собрать мысли в единую картину. – Ты говорил – власть ради власти?

– Да, – кивает он.

– Ну, так она уже у тебя есть – половина сильных мира сего куплены, остальная шантажируется. Зачем тебе все эти сложности с официальным выходом в свет?

– Ну не драматизируй. Не все куплены и не на всех у меня есть компроматы. Ты удивишься, узнав, сколько людей нельзя купить и шантажировать. Но главное не в этом – я хочу обмануть весь мир, Кукла. Хочу узнать, получится ли у меня? Хочу, чтобы они сами выбрали меня, чтобы назначили, чтобы это было их желание, не мое.

– Только и всего?

– А ты считаешь, этого мало? Это очень сложная многоступенчатая игра, и мне очень хочется обыграть всех. Кроме того, я так же зависим от тех, кого шантажирую и подкупаю, как и они – от меня. А мне нужна полная свобода действий.

– Зачем, Максим?

– Буду расширять границы «Сказки». Через два с половиной года я получу гражданство по браку, официально отрекусь от всякой связи со «Сказкой». Ты будешь её официальным лицом, а я в лице граждан стану достойным кандидатом на… на что-нибудь. Там разберемся, – говорит он и смеется. А затем он тянется к бумагам, лежащим на полу. – Нам с тобой нужно кое-что подписать.

Я смотрю на него и бумаги в его руках. Я ничего не чувствую, все мое нутро онемело, приправленное плацебо, как лекарством от всех болезней, в том числе от неумеренных переживаний, ненужных сомнений, никому не интересных мыслей и неудобных вопросов. «Сказка» выползает из-за высоких стен. «Сказка» тянет свои щупальца к самом сердцу города. «Сказка» разрастается, как опухоль.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это бумаги, касающиеся нашего брака – заявление на бракосочетание и подписи в различных журналах, а также твое вступление во владение имуществом.

– Каким имуществом?

– Ну видишь ли, прежде чем подарить тебе свое сердце, я подарил тебе все, что у меня есть. Теперь «Сказка» принадлежит тебе. Давай поторопимся, а то мы можем опоздать на официальную церемонию назначения мэра нашего города.

Я стою перед толпой и слушаю грохот сердца в ушах. Я вижу, как они аплодируют, но гул аплодисментов заглушает мое собственное дыхание. Я опускаю глаза вниз, я смотрю на свои руки и не могу поверить в то, что вижу. Я поворачиваю голову – там, за тяжелым занавесом, обрамляющим сцену, где стою я и еще полтора десятка человек, спрятанные от посторонних, на меня смотрят серые глаза. Не улыбаются, не смеются – они предельно внимательны и сосредоточены. Они следят, чтобы я не выкинула глупость.

– Марина Владимировна, улыбайтесь, – дышит мне в спину круглолицый.

И я улыбаюсь.

Внизу огромная толпа, и она рукоплещет нам. Вспышки фотографов и восторженные крики толпы, а в моей голове одна единственная мысль – они кричит, заполняя всю мою голову, звеня и сводя зубы судорогой:

Что же вы наделали, люди?

Что же вы наделали…

Я смотрю на людское море внизу.

Я весь этот гнилой мир заставлю любить меня.

Я на грани истерики, но плацебо глушит её внутри меня – убавляет звук, поднимает болевой порог, заставляет меня быть равнодушной, чувствуя, как внутри все сжимается и болит. Я с трудом заставляю себя улыбаться.

Они будут задыхаться подо мной и восхищаться. Восхищаться и любить.

Я смотрю за сцену, где Фокусник прислонился плечом к стене и улыбается одним уголком губ, глядя на меня стальными глазами. Главная задача фокусника – отвлечь внимание, и пока вы, раскрыв рты, смотрите на сверкающую сотнями огней «Сказку», он усердно карабкается на трон, чтобы возглавить вас.

И ты будешь смотреть, как я убиваю их, как топчу ногами, и ничего не сможешь сделать.

Хочу, чтобы вы знали – я это сделала не ради вас и не для всеобщего блага. Сделанное – для меня и только для меня. Исключительно из эгоистических соображений.

Бывают такие моменты, когда ты подолгу смотришь в одну точку – мир вокруг тебя становится бесцветным, звуки и запахи исчезают, люди и даже твои собственные мысли растворяются в окружающем тебя воздухе. Ты просто дышишь. В такие мгновения голова твоя абсолютно чиста, прозрачна – там ничего нет. Есть только ты, есть фокус, сосредоточенный в одной точке, и определенный момент. Хотя нет, даже тебя в этот момент в теле не остается. Только пустая оболочка. Наверное, это один из рефлексов – инстинкт самосохранения из тех, что заставляют нас отдергивать руку от горячего. Перезагрузка твоего сознания.

В подобном анабиозе я прожила всю следующую неделю. Я думала, что окончательно и бесповоротно превратилась в животное, но, как оказалось, оскотинивание – сложный, многоступенчатый процесс, с перепадами и ремиссиями. Я ходила, говорила и весьма успешно взаимодействовала с окружающими людьми. Только вот голова была пуста. Максим видел это.

Всю эту неделю в доме было много посторонних людей – группами по три, пять, десять человек, иногда огромная толпа располагалась в гостиной и гудела там, как рой пчел, иногда всего один, да и тот сидел очень тихо и о чем-то секретничал с Максимом наедине. Но неизменным была одна составляющая – две прямоходящие собаки, которые торчали в нашем доме все своё свободное время, коего было предостаточно. И всякий раз, когда я выходила из спальни и натыкалась на их морды, чувствовала, как у них шерсть на холке встает дыбом. Максим видел и это. Максим вообще очень внимательно следил за мной – его глаза держали меня в поле зрения постоянно, и вне зависимости от того, чем я занималась, где бы ни находилась, что бы ни делала, я чувствовала на себе его взгляд. Мне казалось, я – в псарне с бойцовыми собаками, и единственная причина, почему они не бросаются на меня – их очень хорошо кормят. А после истории с галстуком стало еще хуже.