Кургинян: Если такой страшный был Советский Союз, если в нем было столько всего ужасного, почему Вы вступили в партию, стали одним из ее идеологических руководителей и все это время учили людей жить по коммунизму. Когда Вы лгали?

Кравчук: А я хочу…

Кургинян: Когда Вы лгали?

Млечин: Ваша честь, оскорбление… Слово «лгать» является оскорбительным, можно попросить хотя бы переформулировать свой вопрос?

Кургинян: Я приношу извинения, и говорю: когда Вы были правы? Когда Вы говорили людям правду — тогда или сейчас?

Кравчук: А я хочу задать Вам вопрос: почему я не слышал тогда этих умных людей, что они так выступали хорошо, как мы, совершив подписание акта Беловежья… Вы молчали тогда, да, Вы молчали…

Кургинян: Я молчал?! Это неправда!

Сванидзе: Так, господа, прошу вас, сторона обвинения…

Бабурин: Все, кто здесь, не молчали.

Сванидзе: …ваш тезис, ваш свидетель.

Кургинян: Все присутствующие здесь и многие миллионы людей знают, что никто — ни я, ни Ксения Григорьевна Мяло, ни Сергей Бабурин — не молчали!

Кравчук: В каком году?

Кургинян: В 1987-м.

Кравчук: Ага, а в 1981-м?

Кургинян: А в 1981-м вы нам затыкали рот!

Кравчук: О!

Кургинян: Вы затыкали нам рот! Да, понятно?

Кравчук: Я не затыкал вам рот!

Кургинян: Вы лично! Как идеолог.

Кравчук: Я не затыкал Вам рот, понимаете.

Кургинян: Вы идеолог — самая особая, «махровая» часть коммунистической номенклатуры!

Кравчук: Вот это главное — когда вам дали возможность говорить, вы говорите…

Сванидзе: Прошу… прошу Вас — вопрос Вашим свидетелям.

Кургинян: Я могу выступать теперь?

Сванидзе: Да, конечно. Леонид Макарович, у Вас будет еще возможность высказаться.

Кравчук: Хорошо.

Кургинян: Итак, мы с каждым шагом убеждаемся в одном — имело место преступление номенклатур, сговор номенклатур против своих народов, против тех братских уз, которые нас объединяли. Это номенклатуры сгнившие, выродившиеся — я процитирую вам здесь одно из высказываний [цитата из Л. Д. Троцкого — прим. стенографа] по этому поводу: «Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою. А в худшем? [Вы скажете: ] сдаться в плен. Нет, в политических битвах в плен не берут. В худшем она предаст интересы породившего ее народа [правильно „класса“]! В этом [суть и] смысл термидорианского перерождения». А теперь я хочу спросить Ксению Григорьевну. Ксения Григорьевна, свидетельствует ли отсутствие негативной реакции на Беловежское соглашение о его поддержке?

Мяло: Нет. Нет. И то, что это отсутствие той реакции… Вот все предполагают какую-то заданную реакцию — вот предполагалось, что выйдут толпы или, в особенности, придут массы коммунистов, и тогда это будет реакция. Вот если этого конкретного предполагаемого, ожидаемого не произошло, то значит, что реакции не было. Но это не так. И молчание, кстати сказать, не всегда свидетельствует о том, что это есть согласие — обычно цитируют Пушкина, но пусть тогда перечитают финал «Бориса Годунова»: «Народ в ужасе молчит», — вот ремарка Пушкина.

Кургинян: Народ в ужасе молчит.

Мяло: Народ в ужасе молчит. И для этого ужаса было более чем достаточно оснований, к сожалению, в связи именно с теми… с нарушением тех самых законов, где определены…

Сванидзе: Ваше время истекло, Ксения Григорьевна, прошу Вас.

Кургинян: Я считаю, что Вы сказали достаточно.

Сванидзе: Кстати, я должен сделать ремарку литературоведческого свойства. Трагедия Пушкина «Борис Годунов» дописана Жуковским. И там именно фраза «народ безмолвствует» заканчивает трагедию.

Мяло: Нет.

Сванидзе: Оригинальна пушкинская концовка заканчивалась словами: «Народ кричит: „Да здравствует царь Дмитрий Иванович!“»

Мяло: Я говорю о том…

Сванидзе: Мы объявляем небольшой перерыв, после чего мы возвращаемся.

Кургинян: Вы должны дать!.. Это так не может быть! Так не может быть! Вы дали эту ремарку — Вы обязаны дать ответ. Выслушать.

Мяло: Вы… вы, все знают тот канонический текст «Бориса Годунова», который обычно цитируют, и фраза «народ безмолвствует» идет именно из вот этого текста, именно из вот этого текста, поэтому, извините, мы вправе — особенно, когда мы говорим об общественно-политических процессах, а трагедия «Борис Годунов» есть то, что не устаревает в этом смысле, — то, безусловно, мы читаем канонический текст…

Сванидзе: Спасибо, Ксения Григорьевна.

Мяло: …а литературоведение… — очень хорошее дополнение.

Сванидзе: Мы объявляем небольшой перерыв, после чего мы вернемся к нашим слушаниям.

Сванидзе: В эфире «Суд времени». Идет второй день заседаний по теме «Беловежские соглашения». И теперь сторона защиты имеет возможность задать вопрос свидетелю обвинения. Прошу вас.

Млечин: Ксения Григорьевна, если можно, уточните, пожалуйста, Вы сказали, что народ безмолвствовал после «Беловежских соглашений». Я тоже помню это время. Помню, народ у нас точно совсем не безмолвствовал — вот уж было время абсолютного политического кипения: и все выступали, и манифестации, митинги, и выступления, где… — точно не безмолвствовал. Но не помню, действительно, ни одного массового шествия, не помню ни одного выступления военных против «Беловежских соглашений», не помню выступлений чекистов… Вы считаете, что это безмолвствование народа было? Так напугали людей?

Мяло: Вы знаете, я не сказала, что народ безмолвствует. Я сказала, что подразумевается, что отсутствие протеста говорит о том, что народ безмолвствует, но он не безмолвствовал. Но заявил он свое несогласие в совершенно других формах, которых не ожидали. Те части народа, которые имели в соответствии, простите, с кому-то представляющимися устаревшими законами право на выражение своего мнения, не были услышаны, и их мнение было проигнорировано. И вот они заявили свое отношение самым явным конкретным образом — не приняв результаты, не приняв итоги Беловежских соглашений, по которым Советский Союз распадался на составлявшие его республики. А эти территории — Вы прекрасно знаете, господин Млечин, мы с Вами тогда сотрудничали, что речь идет о «горячих точках» — о Карабахе, о Приднестровье, об Абхазии, о Южной Осетии, о тех, кто заявил свое право на самоопределение, которое он имел.

Млечин: Ну, а Российская Федерация, наша с Вами страна, она разве протестовала против «Беловежских соглашений» — кроме уважаемого Сергея Николаевича [Бабурина] и его пятерых коллег?

Мяло: А Вы считаете, что вот тот протест — мы же говорим сейчас о Советском Союзе, а не о Российской Федерации…

Млечин: Нет, я уточняю. Вы мне ответили на тот вопрос — я уточняю вслед теперь: а Российская Федерация, она протестовала? Какой-то областной совет выступил против? Ну какая-нибудь была форма протеста? Может быть, Вы мне напомните? Может, я забыл — все-таки много лет прошло?

Мяло: Протест в тех формах, я повторяю, в которых он был ожидаем, не состоялся. Он состоялся в активной «горячей» форме в «горячих» же точках, и он состоялся в формах резко возрастающей пассивности и недоверия ко всем установлениям государства, которое спрофанировало референдум, что можно считать прямым следствием Беловежья.

Сванидзе: Спасибо, спасибо.

Стороны имеют возможность по сегодняшнему дню слушаний — а он предпоследний, завтра будет последний день слушаний на эту тему — сегодня стороны имеют возможность провести финальное слово, — повторяю, сегодняшнее, не окончательное, сегодняшнее — финальное слово. Итак, сторона обвинения, прошу Вас, Сергей Ервандович.

Кургинян: Я говорил и повторяю, что то, что произошло в Беловежье, — и я абсолютно согласен здесь с теми, кто говорит, что это был лишь завершительный этап… «этапы большого пути», да? — развалившего не только Советский Союз, который был великой страной, победившей фашизм, но и развалившего все исторические формы нашей общности — славянской общности, имперской общности — все это получило окончание свое в Беловежье. Преступная номенклатура — алчная, недальновидная, жадная, развалившаяся изнутри, переродившаяся, презирающая ту идеологию, которой она учила народ…