Сползаю вниз и еще глубже зарываюсь в мир под его рукой, отгороженный от всей вселенной его спиной, полный его запахов и живущий в ритме его тихого, ровного, глубокого дыхания. Вот, значит, каково это – спать с тобой рядом. Его сомкнутые веки спокойны, крылья носа едва заметно напрягаются, каждый раз, когда он вдыхает, и опадают, когда горячее дыхание волной окатывает мое лицо, губы расслаблены, и их рельеф становится выпуклым, делая губы пышнее, чем они есть на самом деле. И, глядя на его губы, мне приходит в голову мысль, которая наверняка пришла бы в голову любой влюбленной девушке: его тело теперь – мое на тот короткий период времени, что он здесь, и сейчас принадлежит мне. Он этого поцелуя и не заметит даже, а для меня… А чем это для меня будет? Заманчиво, безусловно, и, пожалуй, слишком шикарно, чтобы быть правдой, но ведь и для меня это будет не поцелуй. Поцелуй – обоюдное желание, а не воровство.

Он вздыхает, его рука заползает под мою спину и загребает меня под огромное тело, которое ложится на меня всем своим весом. Он очень тяжелый. Под тяжестью его тела в моей голове рождаются мысли, от которых я краснею, задыхаюсь, кусаю губы. Я затихаю, чувствуя рождающееся во мне… это слово я не могу произнести даже мысленно, уж не говоря о такой наглости, как произнести его вслух. Это так приятно – чувствовать на себе его вес, ощущать дыхание, горячими электрическими разрядами прокатывающееся по поему телу, отзываясь эхом всё сильнее, всё острее, всё ярче, всё заманчивее с каждым его выдохом. Интересно, если его сейчас разбудить, он сообразит, кто я такая? Но самое удивительное, что все эти мысли, вся эта ситуация рождает во мне не только… хм… эм… Боже мой, как люди это вслух говорят? В общем, помимо всего прочего в моей голове роятся мысли о том, что ни одна из тех, кого я видела (а видела я предостаточно) не задерживалась настолько, чтобы увидеть его спящего. И если уж он, проведя всю сегодняшнюю ночь с одной из своих многочисленных знакомых, все же притащился домой, но так и не дошел до своей постели, а заснул у меня на руках, значит ему так же комфортно здесь со мной, как в своей берлоге. Так могу ли я претендовать на что-то?

Я обняла его и закрыла глаза. Так ли это важно сейчас?

***

Я проснулась, когда солнце миновало зенит, и пряталось от меня за козырьком веранды. Рядом со мной уже никого не было, а бутылка с «Колой» была на две трети пуста.

Ах ты, плешивый дворовый кот!

***

– Мам, мне не нужна нянька… – я еле сдерживаю раздражение, потому что для моей мамы это – красная тряпка. Только ты показываешь зубы, и она мчится к тебе через весь город, покрывая километр за километром, лишь бы удостовериться, что у тебя все хорошо. Сказать честно, я рада, что она задерживается. У меня было предостаточно времени, чтобы убедить себя в том, что увиденное мной в классе – очередное доказательство того, что у меня слишком богатое воображение и скудный запас прочности нервной системы, а ситуация с Кириллом доделала остальное – я была скорее рассержена, чем напугана. Плешивый кот! Удрал, даже не разбудив меня. – Нет, мам, я в состоянии позаботиться о себе. Нет, мне уже намного лучше. Нет, я серьезно. Гораздо лучше, чем утром, честное пионерское. Нет, я не знаю, что значит быть пионером, но вполне могу пофантазировать на эту тему. Мам! Мне пятнадцать, а не пять! Мам, ну это даже не смешно! Да. Да, я справлюсь. Нет. Нет! Ну, правда, я хорошо себя чувствую. В понедельник – в колледж. Да, не переживай. Все, пока. Да я поняла. Пока.

Кладу трубку и смотрю в окно – там в соседний дом подтягивается народ – сегодня плешивый дворовый кот остался без присмотра взрослых на все выходные и принимает гостей у себя.

Я вздыхаю, оставляю телефон на столе и иду в ванную.

***

Половина первого ночи, и это уже попахивает патологией – я смотрю на его машину, и даже не злюсь, я злобно скалюсь в ехидном раздражении – «Скай» ходит ходуном, но меня забавляет даже не это – его дом грохочет, его буквально распирает от басов, и кажется, что крышу вот-вот сорвет. Если сложить дважды два, то нетрудно получить четыре – если в его доме куча пьяных людей и музыка долбит так, что я могу разобрать слова в припеве, то зачем тащить её в машину? Нет, ну серьезно? Вас никто не услышит, даже если вы оба будете голосить во все горло. Я улыбаюсь и смотрю, как задние колеса врываются в землю, с каждым толчком уходя чуть глубже. Таким вот нехитрым способом он когда-нибудь пробурит скважину на заднем дворе. То-то будет умора, если под его участком окажутся залежи никому не известного нефтяного месторождения. Я смеюсь, представляя себе интервью в местных новостях:

– Кирилл Алексеевич, как вы узнали, что у вас на заднем дворе залежи нефти?

– Ну, значит, тащу я очередную блядь к себе в машину…

Я смеюсь.

Машина замирает и останавливается. Я буквально слышу финальный вздох, смешивающийся с тяжелым и быстрым дыханием. Интересно, откуда у меня такие реалистичные фантазии о сексе, если я никогда не занималась им? Наверное, в прошлой жизни я безумно любила это дело…

Задняя дверь открывается, и оттуда вылезает еле ползущая брюнетка – она смеется и что-то говорит, но голос её – такой тихий, что я не могу разобрать, о чем речь. Да и надо ли разбираться? О чем может идти речь, когда вы только что спустились с небес на землю? Она неуверенно переступает ногами и ползет в дом – слишком много алкоголя и секса свели на нет все её попытки настроить вестибулярный аппарат, а потому она, не стесняясь никого и ничего, спотыкается и запинается, сопровождая свои потуги на нормальную ходьбу пьяненьким смехом.

Как только она заходит в дом, он вытягивает длинные ноги и закуривает. Музыку включать нет смысла – он её все равно не услышит. А я смотрю на его ноги и не понимаю, зачем МНЕ все это? Я понимаю, для чего это ей, понимаю, для чего это ему, но совершенно не понимаю, зачем Я смотрю на это изо дня в день?

Он поднимается и садится на край заднего сиденья. Докуривая сигарету, тушит её и выбрасывает. Я смотрю на длинное тело и вспоминаю тяжесть его веса. Мне становиться безумно обидно. Он поднимает голову и смотрит прямо на меня. Я знаю – он видит меня. Я показываю ему средний палец. Он смеется. Я поднимаюсь, пересекаю чердак и топаю в свою комнату. По дороге я думаю, что никто в этом гребаном мире никому ничем не обязан. Никто и никому! Но люди упорно отказываются в это верить и раз за разом тыкаются носом от человека к человеку, как слепые котята в поисках мамкиной груди. И все, что они хотят услышать – ДА, я ответственен за тебя! ДА, я хочу заботиться о тебе, больше, чем о самом себе! ДА, твои интересы мне важнее своих собственных! И по херу, что такого не бывает, что это совершенно противоестественно – глупые, слепые люди все равно будут искать то, чего нет. Они называют это любовью и ищут её в каждом встречном. Они называют это верностью и с пеной у рта отстаивают свое право на неё. Они называют это ответственностью и требуют её ото всех на свете, кроме самих себя. Они называют это величайшим сокровищем, а потом закапывают его в землю, топят на дне морском, отворачиваясь от былого счастья. А потом по ночам, когда становится особенно невыносимо, они пишут песни, картины и книги, облекая свои воспоминания в неправдоподобные образы, дабы те, кто будет после них, искренне верили, что где-то есть величайшее сокровище – оно спрятано под землей, оно лежит на дне морском, и каждому, во что бы то ни стало, необходимо его отыскать. И они ищут. Все те песни, картины и книги – их карты, и они внимательно вслушиваются, всматриваются, вчитываются, дабы понять, куда им идти. Где искать то, что оставили им другие? Ищут, как слепые котята. Ищут, и все никак не могут найти.

Либо нас всех надули, либо мы не умеем читать карты.

Но…

…что, если две маленькие девочки и правда нашли этот клад? И без всяких карт. Они нашли его случайно, просто споткнувшись о него маленькими ножками. Они не знали, что нашли, а иначе, возможно, и не стали бы иметь с этим дело, побоявшись взять в крохотные ручки такое богатство. Но они не знали, а потому им досталось то, что все мы ищем. Досталось совершенно бесплатно. Счастье – даром. Как в той книге…⁴