– Бросай все, и пойдем со мной…

Его рука отпустила мою, легла на мою спину таким горячим, таким живым теплом, опустилась вниз и забралась под свитер и обожгла прикосновением мою кожу. Я вдохнула, он выдохнул, опаляя мою шею горячим дыханием. Мое тело подчинилось – заиграло, запело скрипкой в страстных руках, заставляя меня дышать быстро, часто, подстраиваясь под ритм его дыхания.

– Оставим всех этих идиотов и спрячемся, – шептал он, покрывая поцелуями мою шею. – Я обещаю, нас никто не найдет. Никто не узнает. Я никому ничего не расскажу…

… никому не расскажу, не отдам и не позволю, спрячу, скрою, никому ничего не покажу, буду вести себя тихо, замолчу, закрою рот или открою, если он попросит, забуду обо всем, обо всех, отключу голову, отпущу свое тело, предоставлю ему полную свободу, разрешу ему все и ни слова против, потому что он – сильный, а я – слабая, потому что он – целое, а я – лишь малая часть, он – мужчина, а я – всего лишь женщина… женщина… и мать… мать, жена, бывшая жена, начальник, подчиненный, руководящее лицо и ответственный за… ответственная… ответственная, потому что старше, умнее, опытнее… я старше… Я старше! Он младше! Я – опытная женщина! Он – похотливый щенок! ТВОЮ МАТЬ, МАРИНА!!!

Я дернулась, оттолкнула его, тяжело дыша, уставилась на него:

– Ты совсем озверел что ли? Тебе сверстниц мало?

– Марина…

– Решил поиграть с девочками постарше?

– Да причем тут возраст? – взмолился он.

– Маленький ты еще, чтобы что-то понимать.

Мне стало нестерпимо стыдно. Стыдно так, что я закрыла руками лицо и молча слушала поток вымышленных реплик, которые сыпались от вымышленных свидетелей моего позора – бабушек у подъезда, случайных прохожих, коллег по работе, друзей, бывшего мужа… и дочери, уже взрослой и уже все все понимающей. Господи, какой позор! И это он втянул меня в это! Кому ты рассказываешь, Марина Владимировна? Он-то мальчишка, и ему дороже любого закона то, что у него в штанах, на то ему и семнадцать лет. А тебе, мать твою, тридцать шесть! И из вас двоих только тебе есть что терять. Ты ведь не была против? Тебе понравилось, признайся… Тебе очень понравилось. Ты его хочешь…

– Господи, Боже мой… – зарычала я на саму себя.

И в этот момент он снова рядом со мной и тихо шепчет, протягивая ко мне теплые ладони:

– Марин, здесь все не так. Здесь все по-другому, – и где-то рядом с моим ухом прозвучало. – Здесь все можно…

Я почувствовала его ладонь, на моем плече, убрала руки от лица и подняла на него глаза:

– Так, мой золотой, руки прочь от взрослой тетеньки.

Я одернула плечо и посмотрела в серые глаза – они были холодными, стальными. Разозлился.

– И что именно тебя так смущает? Число? Цифра? Чем восемнадцать лучше семнадцати? Что изменится через четыре недели? Тогда я буду достаточно взрослым? Достаточно опытным для тебя? – шептал он, не скрывая нарастающего гнева.

– Вот через четыре недели и поговорим на эту тему.

– Я хочу тебя СЕЙЧАС… – тихо сказал он и впился в меня серыми глазами, и теперь не было в них похоти, нежности, сладости. Он не просил, не уговаривал. Он требовал.

И вот от этого-то мне и стало страшно, и там, где мгновение назад пылало желание, теперь острые, холодные иглы вонзились в нежную плоть.

Я шагнула назад:

– Все. Закрыли эту тему.

Он смерил меня холодным взглядом и сказал:

– Это не тебе решать.

Тут он повернулся к центрифуге и громко свистнул. Херувимчик, Низкий, Рослый и Молчун выползли из какой-то ниши, и мне показалось, что еще пять минут назад они были гораздо трезвее.

– Останавливайте, – крикнул Максим.

Он повернулся и еще раз окинул меня ледяным взглядом, а затем обошел меня и направился к выходу.

Мы продирались сквозь толпу, которая становилась все теснее и теснее. Откуда здесь столько людей, мне было непонятно. Даже если сейчас город пуст и все представители рода людского на этом празднике жизни, столько людей быть не может.

Нас было семеро – Херувим и Рослый отпочковались от нас, как только мы вышли из здания, где была центрифуга. Вадик и Светка уже были абсолютно трезвы и довольны. Они взяли по шашлыку в лаваше, и теперь с удовольствием уплетали, раздувая довольные щеки от непомерно огромных кусков свинины. Они умудрялись еще болтать без умолку, что меня безумно раздражало, потому как я совершенно не понимала, куда мы идем, а этим двоим было решительно без разницы, куда нас тащит тройка бродячих псов. Им было все равно, потому что теперь они – приятели, друзья «не разлей вода», поскольку жрали из общей тарелки. И вроде бы протрезвели оба, а дурь все никак не выветрится.

Максим шел в авангарде, а я замыкала шествие. На меня он не смотрел и явно торопился, отчего темп нашей компашки начал действовать мне на нервы, и без того расшатанные. Приехала отдохнуть, повеселится и отвлечься от дурных мыслей. В итоге имею недвусмысленное напоминание о собственном возрасте, измученную совесть, и неудовлетворенный сексуальный инстинкт, который теперь стоял на горохе в углу, дабы неповадно было.

За своими мыслями я не заметила, что толпа стала редеть, и те немногие люди, что попадались нам, были пьяны, обдолбаны или занимались сексом в укромных углах. Когда я подняла голову и оглянулась, было уже поздно – мы были на задворках ярмарки разврата, и вот здесь-то уже не было ни души. Мы шли мимо мрачных корпусов инженерно-расчетных отделов и бывших бухгалтерий. Здесь не было и намека на шик и блеск, здесь не было игральных заведений и наркопритонов. Здесь было тихо. Так тихо, что звук наших шагов закручивал мои внутренности в узел, и если бы не Вадик – здоровенный и абсолютно трезвый – я бы уже в панике бежала обратно. Но пока наши силы были относительно равны (а с Вадиком у нас намечался значительный перевес, даже против троих), я могла позволить себе материться про себя, но идти туда, куда идётся.

Внезапно мы упёрлись в стену – тот самый бетонный забор, в высоту метров десять, не меньше, что отделяет «Сказку», от внешнего мира. Неужели мы прошли все насквозь? Быть такого не может. Четыре миллиона квадратных километров не пересекаются за двадцать минут. И все же факт оставался фактом – мы шли вдоль глухой стены, которой обозначался конец беспредельного пьянства, проституции, наркомании и игромании. Здесь Лас-Вегас в миниатюре довольно мрачно и безлико прощался со своими посетителями. Ну что ж, было приятно познакомиться, хоть и не со всеми.

Вдали показалась скромная металлическая дверь, до того не примечательного вида, что вы легко могли спутать её с отжившим своё сортиром. Если бы не огромная металлическая щеколда, закрывающая эту дверь изнутри. Ржавая, мрачная, из толстого листа металла дверь, а вот щеколда – не новая, но чистая и ни следа ржавчины на ней не было. А рядом с ней стояли пятеро – Херувим, Рослый, еще один парень, примерно моего возраста и две девушки, младше Светки года на три. Честно говоря, при виде этих четверых, совершенно незнакомых мне людей, мне стало гораздо легче. Даже несмотря на то, что я их видела впервые, они явно не были семнадцатилетними дворняжками, а значит, были ближе ко мне, чем к Максиму и его шайке. Вероятно, их тоже выдворяли за какие-нибудь проступки. И только тут меня осенило, что все мои вещи, в том числе и ключи от квартиры, находятся в хранилище. От этого стало не по себе. Настолько немного, что руки вспотели. Хрен с ним с телефоном, его не так жалко, как ключи от квартиры…

Я уже собралась запихать свои принципы куда подальше и подойти к Максиму с этим вопросом, но тут мы подошли к тем пятерым, что стояли у двери.

– Привет, – сказал Херувимчик ласковым голосом. Он посмотрел на Светку и улыбнулся ей персонально. Забавно, но Вадик на это никак не отреагировал.

Тут Максим, взяв тон повыше, повернулся и оглядел всех присутствующих:

– Друзья мои, у меня для вас шикарное предложение! – продекламировал он, включая обаятельную улыбку. – За этой дверью такой аттракцион, которого больше нет ни в одной точке мире. Это я говорю вам со стопроцентной уверенностью. По сравнению с ним центрифуга, – тут он многозначительно посмотрел на Светку и Вадика. – И Альпийский пик, – при этом словосочетании незнакомая тройка завизжала, аплодируя и выкрикивая восторженные эпитеты. – Дешевая порнография, – тут полились восторженные восклицания с обеих сторон.