Ларри и Ланае — с извинениями за то, что сделала их плавательный бассейн местом убийства.

В пятницу утром на тринадцатой минуте седьмого, распахнув большие синие глаза, и как всегда, мигом отбросив сон, Люси Энгкетл сразу же перешла к своим проблемам. Ощутив срочную потребность в беседе и нацелившись для этого на свою двоюродную сестру Мэдж Хадкасл, приехавшую в «Пещеру» накануне вечером, леди Энгкетл выскользнула из постели, набросила на плечи халатик и направилась по коридору к комнате Мэдж. По неизменной своей привычке, леди Энгкетл, женщина ошеломляюще быстрых мыслительных способностей, начала разговор в уме. Ее воображение сочиняло и ответы за собеседницу. Диалог был в полном разгаре, когда леди Энгкетл распахнула дверь спальни Мэдж.

— Итак, дорогая, вы должны согласиться, что уикэнд доставит нам бездну хлопот.

— А? Что, — невнятно пробормотала Мэдж, внезапно вырванная из безмятежного сна.

Леди Энгкетл направилась к окну, распахнула ставни и рывком развела шторы, впуская в комнату бледную сентябрьскую зарю.

— Птицы, — заметила она, с благожелательным добродушием вглядываясь в небеса. — До чего славно!

— Что?

— Ну, с погодой, во всяком случае, неприятностей не будет. Похоже, установилась ясная. Это уже кое-что. Ведь если компанию из столь несхожих личностей еще и заточить в доме, все может обернуться вдесятеро хуже. Не миновать тогда игры в карты с дюжиной участников и выйдет так, как в прошлом году, чего я себе никогда не прощу из-за бедной Герды. Я потом говорила Генри, каким это было с моей стороны верхом безрассудства — впрочем, неизбежно, ибо неучтиво было бы пригласить Джона без нее. Но из-за этого все, право же, так усложняется — а досадней всего то, что она все же очень мила. Поистине кажется порой странным, что такая прелесть, как Герда, может быть лишенной всяких следов ума, но если именно это принято называть законом компенсации, то я не думаю, что он хоть на каплю справедлив.

— О чем это вы, Люси?

— Об уик-энде, дорогая. О гостях, что съедутся завтра. Я всю ночь об этом думала и теперь страшно волнуюсь. Мне, право, станет легче, когда я поговорю с вами, Мэдж. Вы всегда такая здравомыслящая и практичная.

— Люси, — произнесла Мэдж сурово, — вам известно, который час?

— Точно нет, душечка. Вы же знаете — я никогда не помню о времени.

— Сейчас четверть седьмого.

— Верно, дорогая, — откликнулась леди Энгкетл без тени раскаяния.

Мэдж гневно уставилась на нее. До чего Люси невозможна, как она бесит! Ей-богу, не знаю, подумала Мэдж, как мы ее терпим? Но еще задавая себе такой вопрос, она уже знала ответ. Люси Энгкетл улыбалась, и, глядя на нее, Мэдж ощутила то редкостное и всепроникающее обаяние, что было присуще Люси всю жизнь и даже теперь, после шестидесяти, не оставляло ее. Вот почему гости со всего света, включая монархов, дипломатов и правительственных чиновников, терпели ее странности, ее рассеянность, сквозившие в ее поступках, обезоруживали и смягчали ехидные языки. Стоило Люси лишь округлить синие глаза, развести руками, лепеча: «Ах, мне так жаль…» — и обида куда-то пропадала.

— Дорогая, — сказала леди Энгкетл, — мне так жаль. Надо было сказать мне!

— Я же сказала вам… а, впрочем, уже поздно. Я разбужена бесповоротно.

— Мне так неловко! Но вы поможете мне, правда?

— Вы про уик-энд? А что? Какая с ним беда?

Леди Энгкетл села на край кровати. Кто еще, подумала Мэдж, мог бы вот так сесть на кровать? До того невесомо, словно это спустился на минуту эльф. Белые руки леди Энгкетл вспорхнули, изображая милую беспомощность.

— Гости собираются неудачные. Неудачные, я хочу сказать, когда они вместе, хотя порознь каждый просто очарователен.

— А кто собирается?

Крепкой смуглой рукой Мэдж откинула с квадратного лба густые жесткие волосы. Невесомое или эльфовидное в ней отсутствовало совершенно.

— Ну вот. Джон и Герда. Само по себе это хорошо. Я нахожу, что Джон просто прелесть. Он притягательнее всех. Что же до бедняжки Герды, то мы все, я думаю, должны быть с ней очень добры. Очень, очень добры.

Движимая неясным защитным инстинктом, Мэдж сказала:

— Ах, оставьте, не такая уж она никудышная.

— О, дорогая, она трогательна. Эти глаза! И никогда не скажешь, что она понимает хоть слово из тех, что при ней произносят.

— Нет, — сказала Мэдж, — только из тех, что произносите вы — правда, я не знаю, упрек ли это ей. У вас очень быстрый ум, Люси. Чтобы поспеть за вашей мыслью, надо совершать поразительные прыжки. Все связующие звенья выпадают.

— Совсем как мартышка, — туманно высказалась леди Энгкетл.

— А кто еще будет, кроме четы Кристоу? Наверное, Генриетта?

Лицо леди Энгкетл оживилось.

— Да, и на нее — я просто уверена — можно положиться как на каменную гору. Она всегда такая. Знаете, Генриетта по-настоящему добра — добра вся насквозь, а не только на поверхности. Она облегчит участь бедной Герды. В прошлом году был такой случай. Мы сочиняли нескладушки или играли не то в «составь слово», не то в «угадай цитату» или во что-то вроде этого. Мы уже все закончили, читаем вслух у кого что вышло и вдруг обнаруживаем, что бедная милая Герда еще и не приступала. Она даже не уяснила, что это за игра была такая. Жутко, не так ли, Мэдж?

— Не понимаю, и как еще люди гостят у Энгкетлов? — задумчиво произнесла Мэдж. — Учитывая пробные мозговые упражнения, карты с дюжиной партнеров и ваш оригинальный стиль беседы, Люси…

— Да, дорогая, мы, конечно, люди своеобразные — а Герде, должно быть, это с первого дня ненавистно.

Я часто думаю, что имей она характер, она бы не приезжала. Ну, короче, вышла у нас такая ситуация. Она, бедненькая, выглядит такой смущенной и чуть ли не оскорбленной. И Джону, кажется, было ужасно не по себе. А я прямо ума не приложу: как сделать, чтобы все опять стало хорошо. Вот с той минуты у меня благодарное чувство к Генриетте. Она поворачивается к Герде и спрашивает что-то насчет ее пуловера: устрашающее, доложу я вам изделие цвета увядшего салата — дешевка, милая моя, прямо бросовая; Герда мигом расцветает. Выясняется, что она сама его вязала, а Генриетта просит выкройку, и Герда светится счастьем и гордостью. Вот что я имела в виду, говоря о Генриетте. Это она всегда может. Своего рода дар.

— Принимать на себя удар, — сказала Мэдж вяло.

— Да, и она чувствует, что надо сказать.

— Ну, одним, разговором не обошлось, — сказала Мэдж. — Вам известно, Люси, что Генриетта и в самом деле связала пуловер?

— О, дорогая! — Вид у леди Энгкетл стал озабоченным. — И носит его?

— И носит его. Генриетта все доводит до конца.

— А он очень ужасен?

— Нет. На Генриетте он выглядит весьма мило.

— Да, это само собой разумеется. В этом-то и состоит разница между Гердой и Генриеттой. Все, что делает Генриетта, она делает хорошо, и все ей удается. Буквально ко всему она выказывает способности не меньшие, чем к своему основному занятию. Должна сказать, Мэдж, что если кто и проведет нас сквозь этот уик-энд, так это Генриетта. Она будет мила с Гердой, она позабавит Генри, она поддержит настроение Джона. И уверена, она осчастливит Дэвида.

— Дэвида? Энгкетла?

— Да. Он только что из Оксфорда — или, возможно, Кембриджа. Мальчики в его возрасте такие трудные, особенно интеллектуалы. А Дэвид — большой интеллектуал. Лучше бы им отложить свою интеллектуальность, покуда не станут постарше. А то они испепеляют тебя взглядом, гордо кусают ногти, а располагают, кажется, столькими-то прыщами да иногда кадыком в придачу. И они или вообще молчат, или же очень громко что-то отрицают. И тут тоже надежда на Генриетту. Она очень чуткая, особенно из-за того, что она не вырезает зверушек и детские головки, а создает оригинальные произведения. Вроде той забавной штуки из металла и пластмассы, что выставлялась в прошлом году в «Нью Артисте». Эта штука напоминала лестницу-стремянку Хита Робинсона. Называлась она «Взбирающаяся мысль» или как-то похоже. Подобные вещи неотразимы для мальчиков типа Дэвида… Я же считаю, что это просто вздор!