Ужас захлестнул подобно лавине, запустив костистые пальцы в животную природу, лишая возможности думать, превращая в зверя, который сидит в каждом из нас, спит в глубинах сознания, время от времени просыпаясь, ослепляя разум неконтролируемой вспышкой первобытной агрессии разрушающей все вокруг или же вопя от надвигающейся смертельной жути. В такие минуты всякое подобие человека исчезает, тело живет инстинктом самосохранения, спасаясь по трупам не успевших. Пальцы рефлекторно находили спусковой крючок даже без участия разума. Каждая мечущаяся тень была врагом, каждое шевеление – смертельной опасностью. Багровая пелена хлынула на глаза, и Упырь уже не видел, как мечется вооруженное людское стадо, как потемневший в одночасье день прочерчивают визжащие крошевом бетона очереди, озаряясь всполохами рвущихся гранат. Бежать, бежать, бежать! Бежать подальше, зарываться поглубже, еще глубже, вот так, вот так … тьма… тьма… тьма…

Ирис вышел из погружения, тряхнув головой, выбил из вытянутой пачки сигарету, прикурил и протянул Кипарису. Курил он редко, когда шалили нервы, но не каждый раз случается переживать такое. При эмпатическом слиянии исчезает всякая разница между тем, кто созерцает, и тем, кого вмещают. Упырь уже не скулил, только мерно дрожал, подобно мокрой псине. Пардон, Аргуша, не в обиду. Но Аргус перерос щенячьи обиды и сейчас работал на два фронта – сканировал окрестности и сшивал порванную паутину человеческого сознания. Именно так, сшивал, склеивал, приводил в порядок нарушенные нейронный связи, ища в закоулках дрожащего человекоподобного существа ту самую искру разума, которую при сильном потрясении многие теряют, обрывая связи с действительностью. Судя по мелькнувшему в глазах Упыря осознанному выражению и тому, как он затравленно завертел головой, ему удалось ее отыскать.

- Что не говори, Ирис, но выйдя из Зоны, я заделаюсь врачом. А что? Образование по психологии и психосоматике у нас такое, что академикам и не снилось. Ученость у нас боевая, прожитая, а не мудрено-вымученная, со степенями.

Кипарис присел рядом и, не отводя внимательных глаз с урки, курил длинными затяжками:

- Десять лет рядом с Доктором дорогого стоит. Сколько за это время можно диссертаций написать?

- Наверное, много. Только толку от них простому человеку, если о них знает лишь узкая кучка посвященных светил.

- Ну и что? Они свято верят Фрейду и Юнгу – а я Журбину и песьему племени! Собаки честнее. Вот его, к примеру, закачали бы галоперидолом по самые гланды и руки за спиной бантиком связали, но благодаря Аргусу снова человеком станет. Может даже лучше чем был. Человек ведь не сразу гнилой становиться, просто жизнь такая, скотская.

Ирис неопределенно кивнул, поднял забившегося меж ящики урку, и спросил:

- Идти сможешь?

Тот кивнул, тревожно озираясь по сторонам, пытаясь вспомнить, как он сюда попал. Стройный как индеец Кипарис пошел вперед, нарочно громко хрустя крошевом кирпича, показывая, что опасности нет. После сумеречного сознания ум еще слаб, и все решения принимает интуиция. Если впереди идущий уверено ступает и громко говорит - значит опасности нет. Упырь с ужасом смотрел в провал дверей, и Ирис вдруг подумал, что вся жизнь постигнутого бандита такой же провал, одна большая неизвестность без права и надежды на будущее. Убийственная, изнуряющая душу неопределенность, с горьким, тайным признанием, что жизнь прошла, промчалась мимо, словно мелькнувший за окном поезда пейзаж к которому не будет возврата.

Горицвет даже не повернулся на звук их шагов - он безошибочно мог сказать, что впереди идет Кипарис: шаг широк, слишком громок, напоказ, но в то же время пружинист и собран. Следом заплетающиеся шаги незнакомого человека: слышно как подошвы неосмотрительно скользят по острым граням рыже-красного кирпича, в конце Ирис: шаг мягкий, стелющейся, словно у кеноида. Но это понятно – ментал и кеноид со временем становятся целостным сознанием, не сливаясь, но и не разделяясь. Иногда на морде Аргуса блуждала улыбка Ириса, а у Ириса в бою часто оскаливались зубы, и пойми, кто есть кто.

- Все тихо? – Кипарис задумчиво скользнул глазами по синей тени клубящегося тумана, среди которого, показывались непонятные глыбы. Скорее всего, танки, о которых помнил Упырь. После эмпатического прикосновения воспоминания и ощущения одного становятся полным достоянием другого, и можно было пройти по нехоженым ранее местам с полным узнаванием каждого поворота и изгиба неровной, изрезанной балками местности. Внутри мы намного ближе, чем кажемся. Мы только внешне чужие. После прикосновения Степан Хмара, бандит получивший звучное прозвище Упырь стал своим - понятым, принятым. Постигнутым. И то, что он об этом еще не знал, было для них неважным. Хмель сидел на корточках, и, с рассеянным видом вертя в руках мелкие камешки, ронял их по одному в приютившиеся в тени стены развесистые стебли папоротника, не отводя взгляда от урки. Тот еще не до конца пришел в себя, но уже осознавал, что рядом чужие непонятные сталкеры, которые почему то не стреляют.

- Уверен, что нам туда? – кивнул Хмель в сторону клубящегося тумана.

- Доктор предупредил, если с ним что-то произойдет, то ответы мы должны искать здесь, у Шахт.

- Значит, он знал – скрипнул зубами Кипарис - предполагал. А что мы должны там искать? Ответы бывают разные.

- Он сказал, поймем сами. Нельзя всю жизнь давать готовые ответы – надо уметь видеть самим.

Лесники застыли на простреливаемой верхотуре подобно изваяниям. Стало тихо, так тихо, что было слышно, как  гудит шмель, севший на мохнатое ухо дремавшего Топаза. Если он дремал - значит хорошо, значит спокойно, значит можно собраться с мыслями и подумать, не опасаясь, что где-то в подлеске сухо щелкнет выстрел снайперской винтовки. Впрочем, Топаз не спал, совсем еще юный, долголапый и угловатый был взят в прайд наравне с взрослыми и старался держаться уверенно, но отчаяние и горечь утраты Журбина нет-нет, да и захлестывала мыслительное пространство, выдавая его с головой.

- Есть предположения что это?

Ментал потер лоб:

- Высокий индекс выплеска. Очень похоже на то, что в Коридоре, только это гораздо активнее.

- Степа нам рассказал, как «это» тут порезвилось. Судя по сигнатуре воздействия, бьет оно глубоко, по предсознанию. Никакая психоблокада не выдержит и не спасет - «спецы» ее вешают гораздо выше.

- Похоже на прорыв, такое же чужое. Будет тяжело, но мы прикроем – глухо обронил Аргус – нас трое, вас четверо.

Ирис повернулся к бандиту, который при виде говорящего Агруса побледнел и судорожно вжался в стену:

- Мы идем к Шахтам. С нами не предлагаю - слишком опасно. Глупо терять второй шанс. Во дворе полно брошенного оружия, при желании выживешь. Но поможет ли оно снова стать человеком?

Он застучал каблуками по лестнице, следом потянулись остальные, растянувшись цепью, неспешно направились в сторону клубящегося тумана. А Степан еще долго стоял на промозглом ветру, смотря вслед уходящим, уронив голову и о чем то размышляя. Может быть, о том самом втором шансе, которого у многих не было.

Всполохи раскалывающие низкое серое небо были видны издали. Они вспыхивали у горизонта, скользили по дуге, угасали и появлялись с другой стороны. Меренков, посматривая на прикорнувших гостей хитро усмехнулся, щелкнул тумблерами и внезапно броня исчезла. Шуня едва не отпрыгнул, увидев с какой невообразимой скоростью несется старый видавший виды БТР над ровной как стол поверхностью. Потом провел рукой, и пальцы уперлись в метал.

- Что это?

- Еще одно свойство ириния. Не знаю, додумались ли до этого на Земле, но обзор чудесный. Хотел показать город до того как пересечем «петлю».

- Петлю? – Доктор трогал незримый метал и задумчиво хмурился.