Тысь мОя майка[2], вот это… уровень. Хотя, для данного места… Да и для мужчины этого…

— Здравствуй, Глеб! Ты два года, как смотался назад к кранам с горячей водой и парфюму из «Эльфийского сада»[3], а у меня на тебя до сих пор «служебная стойка».

Мой бывший начальник, а сейчас — весьма авторитетный среди главных судей Ладмении некромант, Глеб Анчаров, от избытка воспитания скромно оскалился:

— Выработанный рефлекс, Агата! Так и я — не против. Отчеты все накатала?

— Ага.

— А лекаря прокуратского вниманьем почтила?

— Два раза.

— А…

— А тебе то какое в том дело?

— Переживаю за бывшую подчиненную. Я ведь действительно, тебя бросил, получается. Да еще взвалил на тонкие женские плечи всю свою смердячую некромантскую практику.

— Ах, вот вы как, господин, забабледили[4]? А мне втирали про «высокую межгосударственную миссию», «помощь дружественному по Бетану соседу» и прочую…

— Правду жизни на уровне госинтересов, — закончил Глеб, а потом, вдруг, отработанно быстро огляделся. — Агата, надо поговорить.

Я в ответ так же отработанно «сделала стойку»:

— Про что именно?

— Про твоего последнего береднянского… «клиента».

— А-а… Так я в отчете уже…

— Ну, а мне повторишь. По старой то дружбе? — и, спешно добавил. — Хотя, согласен — мотивация неудачная.

— Так точно. Друзья — удовольствие слишком дорогое. А по старой службе… — глянула я сквозь дверное стекло на оживленную столичную улицу. — Давай, приглашай меня в тихую, с нормальной едой, таверну. Только, не здесь.

— Ладно, — вмиг прищурил свои фиолетовые глаза Глеб. — Либряна госпожу мага устроит?

— Вполне. И… после вас.

— Знаю, наслышан. Ты теперь у нас — безподвальная.

— Ой, только не разрыдайся от возвышенного некромантского горя! Кое-что, все ж, сохранилось! — смеясь, выскочила я в распахнутую мужчиной высокую черную дверь…

Либряна — почтительно старый, но вечно гудящий всеми допустимыми расами, ремесленный центр, был выбран Глебом Анчаровым стратегически верно. Для «тайных» речей. Это я оценила. И не потому что в толпе тебя легче всего игнорировать, а просто, слушать нас здесь удовольствия мало. Даже из любопытства. Ведь вряд ли мы примемся рассуждать о «товарообороте горшков» или «прогнозах на тинаррскую брюкву». По крайней мере, последнего моего «береднянского клиента» волновало совершенно другое.

— Устраивает?

— Ага… Таверна «Черепок». Гончарная слобода?

— Совершенно верно. Заходим?

И мы окунулись в ремесленный мир… Ремесленный пир. Толи праздник удачной сделки, толи похороны конкурента. Но, гуляли с большим воодушевлением:

— А чтоб земля ему… красной да нежирной!

— Аминь!

— Спасибо, спасибо! — длинной разлапистой бородой в каждую сторону набитого румяными гостями стола. Значит, точно — не похороны. Раз виновник сам на тост отвечает. И при этом — не наш с Глебом «клиент».

— Агата, давай наверх. На втором этаже столы тоже есть. И без нездорового оживления, — это такой тонкий юмор от некроманта.

— Давай. Кстати, по этой весне я в Лешьей проплешине как раз с их бывшим коллегой меж дубов нарезала. Прыткий оказался, хоть и «в возрасте» — месяца два уж округу бодрил.

— Да? — на ходу развернулся ко мне некромант. — И кто? Драугр[5]?

— Ага. Он самый — упырище.

— Это точно, — хмыкнул, качнув своими черными кудрями мой бывший начальник. Тема для него, как говорит господин Дучи, «профболезненная». Потому что Глеб Анчаров — профессионал до кончиков своих, этих самых, кудрей. — И чем ты его?

— Сначала шаром, потом знаком креста, что ты мне показал. Кстати, откуда он? Я уже здесь в учебниках своих старых посмотрела и…

— Не нашла. Это — мой личный. И действует только там, в Бередне. Там — земля намолена. Поэтому — на контрастах. Открытая земля… Вот здесь, в сторонке и сядем…

— Ага.

И мы сели. С одной стороны, вдоль стены — ивовый «плетень» с расписными горшками вверх дном. С другой — широкая, обтертая в видных местах колонна. Тоже расписанная по стилю: птички, бабочки на цветочках и эльф с косыми глазами в этой деревенской идиллии. Если б не он — чисто Бередня. А так — вполне в духе моей исторической родины. И наверняка, с другой стороны гном где-то в траве затесался. Хотя, те и вломить могут, если пропорции (рост) живописец неправильно воссоздал. А уж как у нас дриад малюют. Не женщины — лютни с глазами. Правда, некоторые те «лютни» умудряются такими «наростами» сверху дополнить, что центр тяжести явно смещается в сторону…

— Агата, что заказывать будешь?

— Заказывать?.. А бурек у вас есть?

Дева с глазами не хуже дриадских, закатила их к потолку:

— Есть.

Я, на всякий случай, уточнила:

— Это такой пирог из слоеного теста с рубленым мясом и…

— У нас, госпожа — приличное заведение.

— Ага… Тогда несите. Глеб?

— И мне. И… остальное, тоже приличное, — уж он-то «свой» запах точно учует. Хотя и я кое на что гожусь:

— Только без салата с грибами…пятнюшками.

— У нас и грибов-то таких… — на этот раз скосилась дева в меню и… захлопнула ротик. — Угу…

— Развлеклась?.. Ну, а пока нам эту гадость из запеканки выковыривают, давай, рассказывай. Про своего последнего «клиента» из нашей с тобой бывшей Бередни.

— Глеб, а что именно тебя в нем интересует?

— Меня интересует… всё.

— Ага… Всё, — откинулась я на спинку стула, устраиваясь удобнее…

— Агата, Илья еще говорил, что очень песню любит про «милую с очами, как ночь»! — нет, парня в тот вечер трудно было унять:

— Петар, отстань и от меня и от него.

— Агата!

— Петар!

Хотя, понять его можно вполне. И отвернувшемуся к темнеющей через луг полосе леса, Илье и Спасу, повидавшему, кроме знаменитых здешних ольховников много чего в сорок-то с гаком лет. И оба башенника, качаясь каждый в своем седле, лишь терпеливо сносили нервозные выплески своего юного, попавшего в первый свой «перехлест» собрата.

Я тоже терпела. Правда, не молча — должен же хоть кто-то ему отвечать?

— Агата, Илье не только глаза твои черные нравятся! Еще и волосы, как спелый лен, и голоси… особенно он.

— Петар, а тебе самому кто-нибудь нравится?

— Мне?! — резанул тишину новым высоким переливом пацан. И неожиданно огласился. — Богородица! Славься Дева Пречистая!

— Вот-вот.

— Богородица! Матерь Богу, заступница сирым! Ты, как светоч в ночи заблудшей душе, как спасительный вдох в глубине! Ты веди, как звезда, сквозь туман и года и храни мою душу… храни мою душу…

Спас, едущий с левого от меня бока, развернулся назад и выдохнул:

— Кажись, отпустило.

— Храни мою душу! Храни!!!..

— Ты уверен? — прищурилась туда же и я, встретившись с хмурым взглядом Ильи. Петар же, прижав к глазам стиснутые кулаки, тихо плакал… Тысь моя майка. Действительно, отпустило. И громко выдохнула сама…

Мы добрались до той несчастной деревни, заблудившейся в северных дремучих лесах, слишком поздно. Потому что незваной извне помощью. А кому было звать, когда Древки каждый летний сезон наполовину пусты? Все мужики — на лесосплаве в пяти верстах, а женщины… Береднянские женщины в первую очередь, хватая детей, бегут в церковь. Там мы их и нашли, когда пыльные и уставшие после суточной скачки облазили все пустые вымершие дома. Да, дома в Древках вымерли первыми… Богородица… Та маленькая, битком набитая церковь, кажется так и величалась: Богородицкий храм. И сейчас уже сложно узнать, кто открыл в ту проклятую ночь его двери и запустил вовнутрь потерявшее разум зверье.

— Агата, скажи, ты точно уверена?

Я и теперь была уверена, о чем именно меня в который раз вопрошает Спас: