— Что, «он»?

— Он покончил с собой. Повесился, оставив пятно позора на всей семье. У бенанданти, как во всем христианском мире, самоубийство считается грехом. И никак не смывает прежние. Пусть и несуществующие. Главное, так думают о нем другие.

— Весь клан?

— Ну да, — нехотя бросил он. — Весь клан Чидалии.

— Понятно… Это — понятно. Только, как Я вам могу помочь в этих поисках?

Мужчина, глядя прямо перед собой, пожал плечами:

— Не знаю, Зоя. Я думал: главное — вас найти. А остальное… Вы ведь, не маг?

— Нет. Я — баголи. На языке накейо это тоже значит — предсказательница. Только от моих предсказаний пользы никакой. Я и сама толком в них не разбираюсь. Всё какие-то странные картинки-символы. Еще с детства. Я и рисовать стала именно из-за них — избавлялась от наваждений. Иначе, они меня мучили. Будто распирали изнутри. И единственное, пришедшее мне понятным…

— Что? — вскинул голову мужчина.

— Ваша бригантина во время шторма, — хмуро отозвалась я под его удивленным взглядом.

— Картинки-символы?

— Угу.

— И вы — носитель магии накейо?

— Угу.

— Так она и сказала.

— Кто?

— Клара, — отстраненно произнес капитан и, вдруг, подскочил из кресла. — Клара, та уважаемая… А, знаете, Зоя, я понял, кто сможет нам помочь.

— В чем? — на этот раз удивилась я сама. — Насколько я поняла, помощь нужна лишь вам.

— Есть один ученый, в столице. Он помешан на всем, что касается этого древнего народа. Я еще в детстве читал его книги, как приключенческие. У меня… — зашарил он глазами по полкам. — и здесь, кажется, одна есть. Киприус Вист. Не слышали о таком?

— Не-ет. Так, а он…

— Явно знает и о природе баголи. Он нам нужен.

— Он ВАМ нужен. Мне и так неплохо жилось со своими картинками.

— Зоя! Да какая разница? Мне — артефакт. Вам — разрешение на свадьбу, свобода и приданое, — сверкнув напоследок глазами, выскочил он за дверь. — Яков! Меняем курс!

— Мама моя. Куда же я вляпалась? — а что тут еще скажешь?..

Следующий день прошел в относительном покое для моей пришибленной психики. Виторио Форче, не смотря на ограниченное пространство «Летуньи», на глазах не маячил и тень в моем личном пространстве лишний раз не отбрасывал. Озаботив Рубена кривой почтовой ласточкой порхать между нами. Да и то — до поры. Точнее, до нового приглашения «на утренний омлет», в ответе на которое я блеснула, наконец, своим ораторским талантом. Ну, там «еще раз и бушприт дверью прищемлю и…» пока всё.

Ранним утром второго на горизонте, наконец, облачной линией наметился берег. Я к тому часу едва успела глаза продрать, да так их и не оторвала, наблюдая медленно разбухающие горные кручи и темно-зеленую лесную полосу под ними. И какая же это…

— Сухая половина, — опершись на перила, громко потянул носом боцман. — А-ах! Даже отсюда благоухает. Доброе утро, монна Зоя.

— Доброе утро, — в ответ зевнула я. — А что это значит?

— Так, у моряка жизнь делится лишь на два: мокрую половину и сухую. Вот и мечемся между ними, как между милашкой и стервой.

— Понятно… А я в столице ни разу не была, — и к чему вообще добавила?

Однако мужчина откликнулся вполне искренне:

— Да что вы? Значит, будет интересно. Мы сейчас в Ворота войдем.

— В каком смысле?

— В канал специально прорытый.

— А-а-а. Это я знаю. Из гимназического курса.

— Ага. А потом — по нему, на юг, вглубь материка. Но, недолго — десять с половиной «сухих» миль. И вот он вам — Виладжо.

— Милашка, значит.

— Монна Зоя, вы о чем? Я — человек семейный, детьми обвешенный, — состроил недоуменную рожу мужчина. Я же не удержалась от ухмылки:

— Про землю, уважаемый боцман. Про вашу сухую половину.

— А-а!

— Яков! — а вот теперь тень над нами нависла вполне реально. С руками на поясе. — Составь список необходимого и пошли с ним двоих на портовые склады. И мне приготовь чертеж марселя — я в город через…

— Понял, капитан, — качнувшись вправо, ретировался из-под тени боцман.

Я тоже попробовала, в другую сторону, но, не тут-то было:

— Зоя! Я с утра — в столичную академию. И, если сразу выйдет, договорюсь о нашей с ученым встрече. А после обеда мы с вами — по магазинам.

— Зачем еще? — продолжила я колупать ногтем перила. Мужчина на них облокотился:

— Пополнять гардероб.

— Так я в мужской моде не смыслю. Бордо вам больше пойдет или…

— Я — о вас.

— Да с какой стати? Меня мои… платье вполне устраивает, — хотя оно, конечно, и в Канделверди звалось «главное, что с карманами», да, не в этом суть.

Но, мужчина ее, видно, не уловил. Потому как, демонстративно вздохнув, произнес:

— Зоя, я — ваш опекун и это — моя прямая обязанность.

— Так я вас и от нее освобождаю. И, знаете, что? Я тут подумала и решила, что и приданое ваше мне тоже не нужно.

— Замуж передумали?

— Нет. Сама себе заработаю. Меня мой мужчина и без приданого туда брал. Да, вообще, какая разница?

— Огромная.

— Для вашей чести? Так она же моей персоны не касается? — вперилась я в капитана взглядом.

— Зоя, — ответил он мне тем же. — Вы сами себе жизнь усложняете.

— Беру пример со своих опекунов.

— Да, Святой Эразм с лебедкой! Я сказал: по магазинам, значит, по магазинам!

— А я очень громко умею орать! Хотите проверить?

Мужчина, сузив глаза, несколько секунд думал. Потом медленно выговорил:

— Поорем вместе. Но, позже… Желаю хорошего дня, — бросил, уже в развороте.

— Уф-ф-ф… Святой Эразм с лебедкой… И как же рисовать то хочется.

А рисовать, действительно, было что. Вскоре «Летунья», дугой изменив курс, заскользила вдоль берега, на котором стали отчетливо теперь различимы рыбаки, копошащиеся у своих, развешенных на желтом песке сетей. И, бликующие на солнце, окна строений в зеленых просветах между скал. А еще, неспешно едущие по прибрежной дороге, подводы. Все это изобилие жизни казалось и родным и чужим одновременно, вызывая в душе чувство странной эйфории. А уж когда мы вошли в Ворота, я вовсе моргать перестала. Внимая и вдыхая. И, казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как я в последний раз видела землю. А тут еще и такое… Такая… красота.

Рельеф, постепенно разглаживаясь в глубину материка, теперь стал похож на яркое лоскутное полотно, сшитое из фиолетовых, голубых и синих полос. А между ними — аккуратные белые домики и ряды изумрудных кипарисов, качающихся под ветром. Знаменитая ирисовая долина, разноцветной волной накатив на крутой холм, все ж, отступила. Схлынула перед величием огромного каменного изваяния на нем в честь основателя Чидалии: мужчины в наброшенной на плечи накидке, грозно взирающего вдаль, на Море радуг. Рядом с ним сидел внушительный волк и тоже бдил. А на заднем плане за обоими — суровый христианский крест. Человек, оборотень и скрепляющая их вера — древний тройственный символ бенанданти… Я невольно развернулась от перил, ища глазами Виторио Форче, но мужчины не было ни на капитанском мостике, ни на палубе бригантины… Наверное, занят.

Появился он лишь, когда «Летунья», втиснувшись меж двух пришвартованных кораблей, заняла свое место на столичном широком причале. Здесь, в отличие от пестрого Канделверди, с вечно снующей в толпе ребятней и орущими без перерыва торговками, все было чинно и благородно. Будто свежую акварельную картину, вдруг взяли и прополоскали в воде, смыв с нее все сочные тона. Люди просто гуляли. Просто разговаривали и просто пялились на корабли. И все это — на фоне таких же тусклых многоэтажных домов, круглых куполов и просторных лестниц. Лишь кое-где в небе поблескивали желтым кресты и скудными зелеными пятнами темнели деревья.

— Скука-то какая, — сама себе с удивлением, да еще вслух, призналась я и оттолкнулась от перил. — Наверное, там и магазины такие же скучные, — и бережно «потащила» все прежние свои яркие картины прямиком к себе в каюту (чтоб и их в голове не размыло).