Продолжалось учение, продолжалась мировая война.

Третий год воевала Россия. Мельница смерти перемалывала и солдат, и бравых унтеров. Не щадила смерть и офицеров.

Солдата можно было послать в окоп, едва оторвав от станка или плуга, за считанные недели обучив стрелять из трёхлинейной винтовки образца 1908 года и колоть врага трёхгранным штыком. Но не так просто было восполнять убыль офицерского состава.

Офицера в армии можно сравнить со сложным управляющим устройством. Его налаживают, шлифуют и настраивают годами. Готовили офицеров в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Туда принимали совсем ещё мальчишек и вкладывали в несмышлёные головы то, что требовалось начальству, не дозволяя проникать чему-либо иному.

В 1916 году у царского правительства уже не было возможности готовить офицеров «по-настоящему». Кое-какое пополнение дали ускоренные выпуски военных училищ, но всё равно офицеров на фронте не хватало. И вот то самое военное министерство, которое прежде объявило студента одним из «врагов внутренних», теперь призвало его на помощь. Студент — человек образованный, развитой, быстро усваивающий. Его можно обучить основам военного ремесла не за пять — шесть лет, как учили беспечного барчука, а за шесть месяцев.

В декабре 1916 года была объявлена мобилизация студентов. Забрали и братьев Говоровых. Оба они попали в Константиновское артиллерийское училище, при котором были организованы курсы артиллерийских подпоручиков.

— Ничего, после войны доучимся, — сказал Николай.

Военное дело он за науку не считал.

Старший брат отнёсся к учению серьёзно.

— Раз уж придётся воевать, — возразил он, — надо научиться хорошо воевать.

Так братья впервые не сошлись во мнениях, и это сыграло большую роль в их дальнейшей жизни. Хотя они были в одной батарее, учились в одном классе.

Когда армия проходит по городу, самое красивое зрелище — это конная артиллерия. Артиллеристы уважают и любят лошадей. Особенно они любят красивых лошадей. Красивая лошадь — предмет гордости для офицера. Но красивые лошади, как правило, норовисты.

Инструктор иппологии ротмистр Силин пришёл на очередное занятие, украшенный полукруглым багровым синяком, и всем без объяснений было понятно, что ротмистр опять не поладил с красавицей Ласточкой и та угодила ему по физиономии подковой.

— Ну, я понимаю, — сказал ротмистр Силин, — что женщина может знать, дурна она или красавица, у неё зеркало имеется в обиходе. Но откуда лошадь набирается понятия, что она красивая? Ведь всё о себе знает, гангрена, и ведёт себя, как хорошенькая генеральская племянница! И плёткой её огреть рука не поднимается. Ладно, господа юнкера, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Иппология — это наука о лошадях. Юнкерам преподали немножко теоретических сведений по анатомии лошадей, по ветеринарии, а вся остальная иппология проходилась в конюшне и в поле. И если на классных занятиях сердце ещё не очень расположилось к лошади, то в конюшне, а особенно на полевых учениях, старательные и умные артиллерийские лошади сразу заслужили любовь юнкеров своими трудами.

— Лошадь нам служит бескорыстно, — сказал ромистр Силин. — Думаете, она не знает, что сильнее человека, служить не обязана и вполне может от него убежать? Прекрасно знает! Она и прокормится отлично без человека, и даже сытее будет. Помнится, в двенадцатом году выехали мы, пятеро офицеров, на небольшой пикничок. Спешились, портупеи на сёдла бросили, корзины наши развязали, а лошадок не привязали, так пустили пастись. Думаем, куда они, такие умные, отсюда денутся? Ну, позавтракали мы в своё удовольствие, подремали в тени часок-другой, хватились: где лошади? Нету лошадей. Пешком поплелись. На ландшафте оно ещё ничего, а когда к лагерю стали приближаться, грусть нас охватила: офицер без портупеи есть зрелище весьма неприличное. Лошади-то наши, оказалось, давно в конюшне стоят. О чём этот случай говорит? О том, господа, что лошадь имеет полное понятие о нравственности и уважает офицера до тех пор, пока он того достоин. Итак, инцидент исчерпан, приступим к нашим занятиям.

Занятия заключались прежде всего в том, чтобы лошадей чистить — артиллерийская лошадь должна блестеть, как поверхность канала ствола. Для того их вычёсывают, моют, скребут, обтирают, а потом по сухой расчёсанной шерсти натирают суконной тряпочкой. Процедура умывания лошадям очень нравится. Гораздо меньше, конечно, нравится им, когда запрягают в артиллерийский лафет или в повозку. Но лошадки привыкли работать и недовольства своего не показывают. Кроме этого, юнкер должен в совершенстве овладеть искусством управления запряжкой.

— Как корабельный штурман всегда в душе матрос и знает матросскую работу отлично, — сказал ротмистр Силин, — так и артиллерийский офицер должен быть кучером и всегда уметь заменить на передке убитого солдата.

Юнкера изучали материальную часть артиллерийского орудия, тактику боя, топографию, фортификацию, уставы русской армии и другие науки. Изучали, зная, что через несколько месяцев пойдут на фронт. Войне не видно было конца. Армии трёх империй, Германской, Австрийской и Турецкой, давили на русскую армию. Десять миллионов русских солдат, заваленные снегами вьюжной зимы, держали на своей груди неослабевающий натиск, изредка переходя в наступление. В январе 1917 года приказано было наступать на Северном фронте. Метельной ночью началось сражение. Люди бежали вперёд в глубоком снегу, среди урагана пуль и снарядов. И так — десять дней. Снежные бури замели тысячи трупов… Наступление выдохлось. Снова русский фронт застыл в снегах.

После провала январского наступления ещё сильнее стали гонять и муштровать юнкеров Константиновского училища.

— К чёрту теорию, побольше давайте им практики! — говорил начальник училища генерал Бутыркин.

Однажды вечером объявили боевую тревогу первой батарее. Юнкера быстро запрягли лошадей в орудия и повозки, и первая батарея, выехав за ворота, ускакала на юг по Забалканскому проспекту.

Среди ночи подняли по тревоге вторую батарею, в которой учились Леонид и Николай. Раздались команды, подгоняющие окрики унтер-офицеров.

— Куда это нас? — спросил Коля у Леонида.

— Пока не знаю, — сказал Леонид.

— А вдруг на войну… — проговорил Коля, глядя в окно на залитый огнём прожекторов плац, где уже выстраивались первые, быстро собравшиеся взводы. Люди двигались бегом, застывали в строю тёмными статуями. — Тревожная картина.

Застегнув шинели, они помчались вниз. Пробегая мимо ротмистра Силина, Коля задержался, спросил:

— В чём дело, ваше благородие?

— Война, — сказал ротмистр, пошевелив усами.

— С кем воевать?

— Не бледнейте, юнкер. Воевать будете с первой батареей, холостыми зарядами…

Выехала за ворота вторая батарея и тоже помчалась на юг сквозь обжигающую лица пургу. К утру прискакали в деревню Высоцкое и думали, что юнкеров разведут по избам, чтобы поесть, согреться и, может быть, поспать, — но не тут-то было. Батарею сразу повернули на позицию. Быстро расставили орудия и привели их в боевое положение. Утопая в снегу, юнкера тащили с повозок ящики со снарядами.

— Веселее, ребята! — подгонял их заменивший сказавшегося больным командира батареи ротмистр Силин. — Это вам не учебная прогулка по весенней травке, это бой!

Впереди раздались орудийные выстрелы. Где-то справа стали падать болванки — невзрывающиеся учебные снаряды.

— Это по нам? — спросил Николай.

— Не бледнейте, юнкер, снаряды учебные, а целик у наводчиков смещён вправо, в лоб вам не закатают! — весело ответил ротмистр. — А молодцы, первая батарея! И разведочку аккуратно провели, и наводят великолепно. Не подкачай, ребята! Фейерверкеры, справа поорудийно одним снарядом заряжай! По условному противнику огонь!

Леонид, расписанный при своём орудии фейерверкером, подхватил поданный подносчиком снаряд, послал в ствол и захлопнул затвор. Грянул выстрел, и сразу стало жарко, будто не было вокруг никакой пурги, никакого мороза. Возникло глупое желание проследить взглядом траекторию снаряда, но тут снова раздалась команда «заряжай!», и Леонид подхватил следующий снаряд. Без передышки, иногда только меняя прицел, орудие посылало снаряд за снарядом. Снег почернел, уши заложило от грохота, нестерпимо хотелось сбросить мешающую шинель, но снимать шинели было запрещено.