— Скажи, в СССР что — милицию не боятся? — спросил я.

— Нет, милицию уважают, это выгоднее.

— Не верю, так не бывает! — взвился я.

— Ни черта ты не знаешь о нашей стране. Милицию уважают, об этом еще товарищ Сталин позаботился. В тридцать девятом он реформировал силовые структуры, выделил из них СМЕРШ, КГБ и МВД. В СМЕРШе и КГБ люди особые, как туда попадают, я и сам не знаю, а вот в милицию можно, но с тридцать девятого тебя без высшего образования даже в постовые не возьмут. Милиционер должен быть образованным, он не должен быть хамом трамвайным. Трамвайный хам, который бережет покой граждан — это, по меньшей мере, насмешка, а по правде жизни — идиотство и полный подрыв доверия к работникам милиции. Все понятно?

— Понятно, это очень правильно ты сейчас сказал, очень правильно. Вот если б и в моем рейхе такую систему ввести, было б чертовски умно.

Молодцы совки! Додумались! Хоть в другом мире, но додумались, наконец, что милиционер не должен быть жлобом с деревянной мордой! Молодцы. Если тут с тридцать девятого года пошла программа повышения авторитета милиции, то сейчас, в 2005, уважение к здешнему правопорядку всасывается с молоком матери. Не то что в моем мире, там детишки еще только соску сосут, только первый раз школу прогуляли, а термин «менты поганые» уже твердо усвоили и оперируют им уверенно, с опорой на факты и личный опыт.

В моем СССР кровавые структуры тоже неоднократно переоклеивались разными ярлыками. СМЕРШ просуществовал с сорок третьего по сорок шестой, в 1946 НКВД СССР и НКГБ СССР заделались соответственно МВД и МГБ, в марте 1953 эти «органы» объединилась в «унисекс» — МВД СССР, а еще через год миру явился чертов монстр КГБ, но авторитет эти структуры добывали не путем повышения образованности своих служащих, а путем расстрелов или гноения в дурках и зонах тех, кто хоть что-то вякнет против…

— А Жеглов из фильма «Место встречи изменить нельзя»? — спросил я. Вдруг и здесь этот фильм был снят? — Он ведь беспредельщик!

— Жеглов — это позор! — в запале ответил лейтенант. — Очень правильно, что ему в конце фильма Горбатый перо под ребра запустил! Очень правильно! Горбатый — он вор и бандит, он враг, претензий нет, а Жеглов — сука рваная!

Значит, фильм действительно есть, но какой-то другой, с более толковой концовкой.

— Выпьем, лейтенант, за честь мундира!

— Погнали!

Пока мы мирно давили бутылку, ряды скамеек у эстрады заполнились публикой, на сцену взошел чернокожий дядька и начал читать проповедь. Вот не ожидал! И тут миссионеры!

Чернокожий проповедник бодро скакал по сцене, заводил публику, хвалил господа, задвигал притчи и порол всякую-разную полную чушь:

— Я знаю, что среди вас, — тут миссионер сделал драматическую паузу, по типу как связался с космосом, после чего сразил аудиторию величайшим откровением, — среди вас есть человек, больной гастритом!

— Да это я! Бог меня любит! — вскричала толстая тетка в религиозном экстазе.

Бред. Посади в ряд любые десять человек и у восьми из них — гастрит. Проповедники чертовы! И здесь они! Понаехали денег наковырять на свои монашьи пляски. И в этом мире то же самое…

— Дожили, — уныло произнес лейтенант, — миссионеров нам присылают, какой позор!

— А двойной позор в том, что нам, белым людям, присылают миссионеров-негров! — сказал я.

— Точно!

— Это ж нонсенс! Подкрепился этот Макутумба бананами, слез с пальмы и пошел спасать славянские души. Просто анекдот какой-то. И куда только КГБ смотрит? Взять бы этого папуаса под белы ручки… под черны ручки и на пальму вернуть. Доедай бананы, чувак!

— Правильно! На пальму вернуть, а пальму поджечь! Это все от перестройки пошло, — сказал лейтенант, — все беды от нее! И преступность скакнула невероятно, и секты с конфессиями и черт-те что на нашу голову! Ну, не беда, еще годков пять, и последствия перестройки ликвидируем окончательно, а этого мудозвона-миссионера запулим на Ямайку! Давай-ка выпьем за светлое будущее!

— Легко!

Мы допили бутылку, меня совсем развезло и потянуло на подвиги.

— Лейтенант! Саня! Смотри, что сейчас будет! — Я поднялся.

— Ян! Сначала сдай оружие, а потом делай, что хочешь!

Я отдал пистолет милиционеру, подошел к эстраде, лихим прыжком заскочил на сцену и бесцеремонно отобрал микрофон у папуаса. Папуас, ясное дело, обиделся, но в драку лезть не пожелал, мало он бананов ел, чтоб со мной тягаться.

— Братья и сестры! — воскликнул я. — Восславим Господа! Аллилуйя!

— Аллилуйя! — дружным хором ответила паства, а лейтенант на своей лавочке притворился, что он не со мной.

— Послушайте притчу о божественной роли интеллекта! Бог есть интеллект! Я мыслю — значит, я существую! А всякий визг типа «без Ленина тебя самого бы не было» я отвергаю! Не будь меня, я б не существовал, следовательно, не мыслил и осознать, что меня нет, я бы не мог. Так что, какая разница? Не будь меня, я б и не грузился проблемами. Зато не будь Ленина, в живых бы остались многие люди достойнее меня. Итак, притча. Жила-была Марьянка-Марихуанка. Она вышла замуж за наркобарона Конопляную Бороду. Конопляная Борода находился в розыске, его ловил Интерпол и спецслужбы. Марьянка-Марихуанка стала его четвертой женой. Предыдущие жены таинственным образом оказались в тюрьме. И вот, когда Конопляная Борода уезжал за новой партией колумбийских наркотиков, он оставил Марьянке-Марихуанке связку из четырех ключей и строго-настрого наказал ни в коем случае не открывать маленькую красную дверь маленьким золотым ключиком. Он объяснил, что иначе случится великая беда, и уехал. Открыла она первую дверь — там было краденое золото и украшения, добытые преступным путем. Открыла вторую дверь — там были грязные деньги, чековые книжки и кредитные карточки. Открыла третью дверь — там было незарегистрированное оружие и незаконный запас наркотических средств для личного пользования и продажи. Осталась одна красная дверца! Марьянка-Марихуанка не справилась с искушением и открыла ее! — Паства притихла, а я продолжил, переходя на крик. — А из красной дверцы вышли менты и всех повязали! Мораль: не надо быть дебилом! Дебилов Бог не любит! Аллилуйя! Слушайся разума своего, ибо он есть Бог! А негритосов-миссионеров слушать незачем, ибо людоеды они черножопые! Аллилуйя! Мать вашу за ногу!

Паства притчу не приняла, среди паствы начался ропот, хотя кое-кто и крикнул по привычке «Аллилуйя!», но в общем и целом обсуждалась проблема, как выкинуть меня со сцены и вернуть к микрофону излюбленного миссионера не то Тумба-Юмбу, не то Юмба-Тумбу, подло оттертого от богоугодного дела хамом-рабом. Паства желала продолжить вкушать душеспасительные речи и совсем не опасалась, что сейчас откроются тайные дверцы души, оттуда выскочат черные людоеды и всех сожрут на фиг.

На сцену взошел лейтенант Шило:

— Друзья, — сказал он, — поаплодируем германскому товарищу за содержательную притчу!

Паства дружно зааплодировала, чем еще раз доказала, что авторитет здешней милиции непререкаем. Раз сказал, что б аплодировали, то и аплодируют без лишних вопросов, хотя собравшиеся здесь чудаки рукоплескали бы кому угодно — милиционеру или миссионеру — без разницы. Они б радостно встретили и настоящего оголодавшего людоеда, напудренного пеплом и сжимающего в руках недогрызенный кусок чьей-то свежеоторванной аппетитной ноги. Сказал бы людоед, что он пастырь, и в ответ: Аллилуйя! Кушайте, пастырь, вашу ногу, осторожно, не подавитесь, нет, туфлю есть не обязательно, какой голодненький! Смотрите-ка! Туфлю проглотил и глазом не моргнул! Какая сила веры! Обосраться можно! Давайте, братья и сестры, ему на бутерброды скинемся, или в обувной магазин его сводим, уважим праведника…

Позаимствованной на время у Мумбы-Юмбы-Тумбы пастве я отвесил земной поклон, после чего был стянут со сцены лейтенантом и возвращен на лавочку, решать вопрос о «второй». Чуток подумав, мы эту идею похоронили, убрали остатки закуски и пустую тару в кулек и запихали его металлическому пингвину в глотку.