Герда замолчала и о чем-то размышляла.

— Ето стьихи?.. Ето есть плёхой поэзий. Их написял думкопф. Матильда шить на Карл-Штрассе. Ти нье партизанэн?

— Да нет же!

— Корошо…

Таких совпадений, по правде, не бывает. Эта Герда больна. Стишок этот можно прочитать только в русскоязычных книжках. Она наверняка его читала, и персонажи из стихотворения воплотились в ее бреду. Значит, мы находимся на территории бывшего СССР, я ведь мог и поездом уехать. В Россию, например. И загранпаспорт не нужен, и штампов никаких. И дурдом рядом есть наверняка. Как же нам, славянам, без дурдомов? А эти пирамиды? Может, русские военные настроили их из фанеры? Американскую разведку дурачить? Хотелось бы в это верить, да не верится. Так или иначе, надо идти отсюда.

Я запаковал рюкзак и повесил его за плечи. Нашел подходящую палку вместо трости, высмотрел среди кустов тропинку с холма, взял за руку Герду и изготовился в путь. Но не успели мы проделать и пару шагов, как из ближайшего сарая повалил дым. Затем дверь открылась, и из сарая вышел некто в ку-клукс-клановском белом балахоне. Нас он заметил, но не удостоил вниманием. Этот странный человек обычным шагом, словно ходил этим путем уже много раз, перешел в дальний сарай и закрыл за собой дверь. Из щелей тут же заклубился дым, но быстро иссяк.

— Интересно! — Я, опираясь на палку, подошел к сараю, где скрылся незнакомец, и открыл дверь. Пахнет дымом. Никого.

— Ето кто тякой? И кудя он исчьез? — заглянув в сарай, сросила Герда.

— Кто это — не секрет, на вид — твой собрат-расист. Может, это даже ариец, а одет он в национальный американский костюм, такие костюмчики в моде с 1865 года. В Америке вашего фюрера многие уважают, а традиции расизма у них постарше, чем у вас. Твой фюрер еще пеленки пачкал, а они свою «низшую» расу уже 25 лет мочили. Ферштейн?

— Я. Корошо. Амьерика нье софсьем прёпасчий стряна. А куда он исчьезать?

Я зашел в сарай. Пусто. Только лавка у стены. Я осмотрел все вокруг — ничего интересного, никакого укрытия, где мог бы спрятаться взрослый человек, никакого замаскированного тайного хода. Лишь на полу куча горелых спичек. В основном отсыревших, но некоторые из них выглядели так, будто их зажгли и потушили недавно.

— О чьем ти есть дюмать? — спросила Герда.

— Вот эти спички… А ну-ка, пойдем посмотрим в других сараях. Ты туда, я сюда. Ищем спички! Шнель, шнель.

Минут за десять мы обошли все сараи. В каждом на полу валялись горелые спички, много спичек. Судя по их виду, валялись они здесь давно. Очень интересно.

— Герда, ты куришь?

— Тебье зачьем? — удивилась она. — Курью, когдя банкьет.

— Когда выпьешь. Хорошо. Скажи мне, если у тебя есть зажигалка, ты будешь прикуривать спичками?

— Нье зняю. Ньет. Мьетрдотель прикурьифать дямам зашихалькой; ето музчини когдя пьют бренди и курьят сигари, то прикурифать от спьички, шьтоб нье портьить букьет сфоих сигар.

— Вот именно… Кто-то, очень на то похоже, курит в этих сараях нечто, чей букет не рекомендовано портить бензиновым или газовым огнем зажигалок.

— Они здьесь курьить, а потём прёпадать? Так нье мошет бить.

— Не может. В теории. Пошли-ка отсюда. Все это очень странно.

Мы начали спуск с холма по петляющей среди кустов тропинке. Спуск был не слишком крутым и идти было нетрудно. Тропинка в меру утоптанная, видно, что по ней ходят, но не слишком часто. Спуск уводил нас в сторону от реки, и пирамиды постепенно скрывались из вида. Вот и хорошо, намозолили они мне глаза, без этого зрелища я страдать не буду. Во время спуска я задумался над тем, почему моя нога практически не болит. Разве что шина сильно давит. Это странно. Хотя странностей за сегодня я уже насмотрелся.

Мы спустились с холма, и тропинка вывела нас на дорогу. Дорога — это, конечно, громко сказано: просто укатанная песчаная колея вдоль подлеска.

— Ето русиш дороха, ф Ефропа тякой плёхой дороха ньет, — авторитетно заявила Герда.

— Автомобили здесь ездят, — сказал я, разглядывая колею, — телеги с лошадками частенько проезжают, да и люди ходят. Смотри — следы копыт, сапог и колес.

— Тют шифут грьязний русиш музик! Фозьят сьено на хрьязний пофозка. Ето есть фарфари! — Герда презрительно фыркнула.

Ну, конечно, высшая раса в праведном презрении. А вот интересно, знает ли она, что словом «варвары» римляне обозначали ее немецких диких предков?

— Может, и крестьяне с сеном. А может, — с ударением на каждом слове произнес я, — это доблестная немецкая армия здесь прошла? На собранных со всей покоренной Европы лошадках да крестьянских телегах осуществляя тактическое снабжение своих наступающих частей? А?! Это только Красная Армия для тактического снабжения использует машины и трактора, а ваш вермахт все больше на коняках скачет. Не раздобыл ваш фюрер для армии нужного числа машин! Ландскехт недобитый! Грязных повозок — и то недостаток.

— Тепьерь у няс мнохо трофей. Большой парк грюзофьик! — возмутилась Герда.

— Ага, я знаю, свыше двухсот убитых моделей всех стран мира. А теперь еще и трофейные русские грузовые авто превосходного качества. Не спорю, в сорок первом вы взяли воистину грандиозные трофеи. Но читай по губам — это советские автомобили, на худой конец — американские «Студебеккеры»! Так что нечего мне тут лапшу на уши вешать про германское превосходство…

— Дя как ти смьеть! Фоньючий партизанэн! Арийская раса есть… — Тут я зажал ей рот. Не потому, что мне не интересно послушать, что есть арийский раса, а потому, что послышался стук копыт.

— Тихо, — все еще зажимая ей рот, сказал я, — кто-то едет, давай сойдем с дороги. Хорошо? Вдруг это партизаны или пьяные варвары в поисках любовных утех? А у тебя вид очень уж соблазнительный. Орать не будешь?

Герда отрицательно покачала головой, видно аргумент про пьяных варваров, терзающих сладострастно арийскую плоть, ее убедил. Мы быстренько сошли с дороги и укрылись за деревьями. Топот копыт и шум телеги приближался.

— Арийская раса умьеет корошо фоефать, — прошептала неугомонная Герда, — большой дисциплиня, большой умьение зольдат. Мюдрий командирэн. Очьень мнохо побьешдать фраха. Много побьед.

— Каких побед? — тихо спросил я. — И когда такие были? Первую мировую просадили?

— О! Етот ушясний фойна на дфа фронтя! Ми проиграть…

— А теперь, в сорок втором году? Вы опять воюете на два фронта. Даже больше — с Британией на море и в воздухе, еще в Африке и на Балканах, Шарль де Голь во Франции вас постреливает, а в России вы вообще увязли насмерть, не сахар, а еще Америка, советский союзник, готовится влезть в эту драку… эту войну вы тоже проиграете…

Герда хотела еще что-то ответить, но я опять зажал ей рот. Из-за поворота появилась телега. Телега везла не сено, навоз. Конь грязный, телега немытая, на козлах пыльный крестьянин пьет из горлышка темную бурду. Как раз допил и выбросил бутылку. Бутылка упала недалеко от меня. Что и говорить — Герда проводила повозку взглядом, полным презрения.

— Паршифий крестьянин! Грьязний думкопф, швайн…

Тут она перешла на немецкий, и я перестал ее понимать, разве что общий смысл. Ладно, пускай побесится, фашистская морда. Повозка скрылась из виду. Я подобрал бутылку, понюхал, выцедил капельку себе на язык. Увидев это, Герда чуть не задохнулась от презрения и продолжила свою тираду, но уже в мой адрес. Да пускай болтает, ей для психики, наверное, полезно. Я сел на траву и терпеливо переждал поток арийской ругани. Когда поток иссяк, я спросил:

— Значит, грязный крестьянин? Вонючий и все такое. По твоей терминологии — «правильный русский»?

— Я-я. Мерзафьец фарфар. Хрёмая кабиля, дрьяной тельега на окьислений амортизятор, потний музик! Нюшно ехо дохнать и прикязать фести нас к хауляйтер!

— Ну, понятно… а теперь послушай меня. Это не хромая кобыла. Это, хоть и грязный, но совершенно потрясающий племенной жеребец; а хомут на нем какой?! Качество кожи видела? А тиснение какое? Это большой мастер делал. А телега? Она новая, изгаженная, но новая. Навоз везет, но если б твоя голова не была забита расистской дурью, может быть, ты б увидела, что она сделана из красного дерева! Понимаешь? Из красного дерева! В немецкой армии есть телеги из красного дерева? Да у вас и с сосновыми напряженка. А вот это понюхай. Не кривись, понюхай!