Отец, тот совсем в ином стиле. Плотный, хорошо укомплектованный тюбик, застегнутый на все пуговицы. Добротное бобриковое пальто, шапочка с квадратным козырьком, лицо раздавшееся, будто прижатое сверху неизвестно чем, шапочкой этой, что ли, и, понятно, глаза-щелки. Такие дядьки обычно попадаются по вечерам в нашем сквере, собак своих выгуливают… Собаки у них нахальные, носятся, прохожих облаивают… Пальто родителю пришлось снять, но внешний вид нисколько от этого не изменился. Тот же тюбик, только в пиджаке.

— А позвольте спросить, — высунулся Горяев, — откуда у вашего сына такие толстые подкожные?

— Что, что? — растерялась родительница.

— Карманно-джентльменские откуда? — скромно пояснил Андрей.

Тут завуч Анна Леонтьевна резко застучала карандашом.

— Горяев! Кто тебе дал слово? Что это такое, что с тобой? Немедленно уймись, или сейчас же выведу!

Атмосфера накалялась.

— Если молодого человека так интересует, я могу ответить, раздраженным, скрипучим голосом заговорил тюбик. — Карманные деньги сыну выдаю лично я. — Он помолчал. В классе стояла тишина. — Тридцать рублей в месяц, если вас интересует. Хотя это никого не касается. Надеюсь, ясно? Я прошу прекратить нападки на моего сына. И клевету.

Он сел. Железобетонный дядечка.

Слово взяла Анна Леонтьевна.

— Я думаю, в основном все это недоразумение какое-то… — Она говорила осторожно, почти вкрадчиво. — Конечно, я не отрицаю, что Вадим Цыбульник провинился, нарушил школьную дисциплину. И мы примем надлежащие меры. Но стоит ли, э-э… Стоит ли преувеличивать, раздувать инцидент?..

— Вот именно, — поддакнула мать Вадима.

— Мы все понимаем, что деньги отбирать Цыбульник не станет. В нашей школе грабителей нет…

Чувствовалось, что Анне Леонтьевне до смерти хочется как можно скорей прекратить это дело.

— Да как же так?! — заволновалась молодая родительница в цветастом шелковом платке.

Она сидела на последней парте вместе со своим сынишкой-второклассником.

— Как же так? Мой Колька вон что говорит… То-то, замечаю, приходит бледненький, стакан чаю, значит, не выпьет, деньги-то отнимают! Я думала, в школу ребенок идет, значит, в безопасности, а оказывается, вот что! Не-е, прощать мы не будем!

— Позвольте, позвольте, что значит — прощать? — заерзал тюбик.

— В шею гнать надо! Из школы исключать, — зашумели родители. — Это что же творится!

— Пускай вот Коля все нам расскажет. Расскажи, как было дело, Коля! — распорядилась Нина Харитоновна.

Поднялся Коля, худосочный, зеленый пацан.

— Ну, мы шли в буфет, а Цыбульник догнал нас и говорит… Это, говорит… Деньги чтобы ему отдавать…

— Рэкет, — ляпнул Андрюшка Горяев, — бизнес по-американски. Ну и ну!

— Горяев! — Анна Леонтьевна шлепнула ладонью по столу.

Водворилась тишина.

— А потом, — продолжал Коля, — велел идти всем на чердак. И там, это… Командовал.

— Клевета! — возмутился Вадим. — Ну, помаршировали немного, физзарядку сделали, это же не во вред!

Наши дуры девчонки угодливо захихикали. Нравится им Вадим, это ясно. За что? Неужели смазливая рожа так влияет?

— А сам по шее бил! — закричал Коля.

— Он их по шее бил и на коленки ставил. Я сам видел, — раздался из угла солидный детский басок.

И все оглянулись на Мишу Карякина. Он сидел рядом с сестрой.

— Пусть хоть Сидоров скажет. Он видал.

Сидоров смущенно заерзал на своем месте, закрутил головой.

— Так вот в чем дело! — торжествующе изрек родитель Цыбульник. Теперь понятно. Я хорошо знаю своего сына, но совершенно не знаю этого вот Сидорова. Чувствовал, что здесь чья-то рука. Сидоров! Вот где собака зарыта!

— Сидоров, встань, — с досадой произнесла Анна Леонтьевна. — Еще тебя не хватало. Рассказывай!

Сидоров встал, вернее, вытянул из-за парты свое длинное вихлястое тело. Он всегда так — не встает, а будто лениво выползает куда-то вверх. Такая уж у него привычка, вообще-то Сидоров крепкий парень.

— А я ничего не ведал, — невинно протянул Сидоров.

И первый усмехнулся. За ним, конечно, засмеялись и другие.

— Тише! — прикрикнула Нина Харитоновна.

— Он видел, — повторил Мишка. — Когда их на чердак загонял. Тот. Вадим.

— Скажи, Миша, — обратилась к нему Анна Леонтьевна, — скажи, у тебя тоже деньги отнимали? Кто именно отнимал? Сидоров или Цыбульник?

— Посмели бы, — проворчал Мишка.

— Вот как? Так, значит, тебя не тронули?

Мишка засопел.

— Тронули. Только я не дался. Сзади заскочил — и портфелем. Прямо по заду.

Ребята наши снова захохотали.

— Кого?!

— Его. — Мишка кивнул в сторону Цыбульника. — Я ребятам говорил: соберемся и вместе налетим. Побоялись.

— Вот какие порядки в этой школе, — закипятилась мать Вадима. — Теперь понятно, кто здесь главный заводила. Оказывается, Сидоров. Наш сын попал под влияние, он мальчик впечатлительный…

— Да-а, попал в лапы, — подытожил «тюбик». — Этим следует заняться. И если это дело не расследуют на месте, придется мне обратиться в другие инстанции.

Он стал надевать пальто.

— Я думаю, все ясно.

— Мне лично много еще неясно, — мягко заговорила Анна Леонтьевна. — Но на педсовете мы все это обсудим и, конечно, накажем и Сидорова и Цыбульника. Надо еще многое выяснить.

— А он денег не брал, — внезапно пропищал Толик. — И никого не трогал. Он только видел раз, как мы на чердак шли.

— Кто?

— Сидоров. Он потом заметил нас и сказал только: «Куда?»

— «Куда», и все? — язвительно переспросил тюбик.

— Он не трогал!.. Деньги Вадим отбирал!.. — зашумели малыши.

— Тише, тише!

— Повторяю, мы займемся и Сидоровым и Цыбульником, — пообещала Анна Леонтьевна. — А сейчас…

— Я прошу слова! — звонко выкрикнула Тося Хохлова.

Вскочила, быстро оглядела всех нас. Маленькая, даже и непохоже, что восьмиклассница, с круглым, чуть раскосым личиком.

— Это потрясающе! — тонким голосом зачастила Тося. — Сидим здесь, разбираем дело о… Словом, ограбление настоящее! Это ведь все равно, сколько денег отнято — двадцать копеек или больше. Важен сам факт. Цыбульнику нет места в нашем коллективе! Я лично ему и руки не подам. Но я не про него хотела сказать. Я про вас.

Она развела руками, вскинула голову, коричневый большущий бант на затылке затрепетал.

— Ненормальные вы какие, что ли? Сидят, веселятся, цирк, развлечение себе устроили! Посмеиваетесь! Вон Мокина десяток записочек Цыбульнику переслала. Нежное сочувствие… Ну, Мокину мы все знаем, а другие-то? Горяев острит. Вместо того чтобы возмутиться, он острит! А сознание где? Смотреть на вас противно!

Все это она выпалила разом, без остановок. Перевела дух, села.

— Кипятиться тоже не следует, — назидательно произнесла Анна Леонтьевна. — Случай этот, как я уже сказала, мы разберем на педсовете.

— Гнать надо, исключать обоих, — зашумели родители. — Это что же такое, на работе беспокоишься, что там с ребенком… Деньги отнимают!

— Я прошу слова!

Поднялась Карякина. Заговорила неловко, угрюмо:

— Тут все про деньги говорили. Деньги, деньги. Двадцать копеек, деньги, подумаешь… А главное забыли. Главное-то — это что Цыбульник их на чердак загоняет. Ребят маленьких.

Она помолчала.

— Ведь что он проделывал? В ряд ставил. На четвереньках ползать заставлял. Оплеухи, подзатыльники… И ему нравилось! Нравилось, значит, смотреть, как ребята терпят, а молчат… Власть, вот что. Власть ему нравилась. Как это называется?.. — Карякина исподлобья оглядела всех нас. Я заметил, как Витька Дельфин, сосед мой, пригнулся, расстегнул портфель, начал суетливо рыться в нем. — Фашизм, вот как, — продолжала Карякина. — А что этот гад Цыбульник пятачки отбирал — это не удивительно. Он такой.

Лида села. Все молчали. Неудобно как-то получилось. Крайность. А может, все-таки она права?

Все посмотрели на Вадима. Он сидел, небрежно откинувшись на своем месте. Пожал плечами, улыбнулся снисходительно.