— О, понял, о чем эта притча! — сказал я, когда Эля закончила свой рассказ.

— Да ладно?

— Точно понял. Это о том, что для укрепления супружеских уз надобно периодически ходить налево. Но твоя история не совсем завершена. Еще нужно рассказать, что они потом делали, как и каким сексом занялись после разговора о кувшинах.

— Только вот не надо переигрывать. Все правильно ты понял, я знаю.

Почему-то мне стало вдруг стыдно. Такое со мной бывает: ляпну что-нибудь лишнее, а потом испытываю неудобство, как от плохо подобранной обуви. Время давно уже шло к концу дня, но приближения вечера не ощущалось: конец июня, в разгаре пора белых ночей. В этот момент в дверь кто-то настойчиво позвонил. Эля сорвалась с места и бросилась открывать: оказывается, привезли пиццу, еще всякую еду, бутылки с водой и пакеты с соком. Я помог перетащить все это на кухню, а потом Эля торжественно объявила:

— Вот прям сейчас у нас будет итальянское меню.

— Итальянское? Думал, что теперь у тебя все исключительно японское.

— Нет, еда сейчас итальянская. Пицца, крепе с моцареллой, помидорами и бальзамиком^[4], и крепе с клубничным вареньем. Еще есть крепе с рикоттой и корицей. Ты как?

Что тут можно было ответить? Я сам не знал, как, но на всякий случай сказал:

— С удовольствием попробую! У меня только вопрос. Крепе... это не то же самое, что и блинчики? И эту рикотту… с чем можно сравнить? С творогом? Или чем-то другим? И чем она от моцареллы отличается? Все время их путаю и никакой разницы не ощущаю.

— Ой, я так и знала, что будут подобные вопросы. Я бы их не называла блинчиками, но если крепе тебя не устраивает, то блинчики. Все-таки у блинов немного другая технология. Ну, если уж совсем никак не получится найти рикотту, то пойдет некислый мягкий творог или творожный сыр. Этот рецепт когда-то был мной выдуман и прижился у нас в городе очень прочно, несмотря на то, что рикотту нужно еще суметь приготовить, чтобы ее съели! Ведь рикотта — это итальянский сыр, приготовленный из сыворотки, а не из молока. Она и по внешнему напоминает больше творог, чем сыр, но более гладкая, и в отличие от творога не кислая, а пресная на вкус. А моцарелла, настоящая, классическая — это свежий сыр быстрого созревания, сделанный по специальной технологии из цельного молока черных буйволиц.

— Надо же, чего бывает! — сказал я свою любимую фразу на все случаи жизни. — Молоко черных буйволиц! Сложно-то как!

— Сложно. Вот скажи, почему для меня сложность всегда заключается в чем-то простом? У меня замечательно получаются сложные блюда типа мяса по-французски, каких-нибудь кур в сливочно-винном соусе или еще всяко-разная хрень, но я, сука, не могу сварить пельмени или макароны! Я их обязательно переварю, они у меня слипнутся или еще какая херня случится... Ну, где справедливость? Вот и заказываю еду в ресторане по собственным рецептам. Сейчас очень тяжело произвести революцию или даже не особенно масштабный фурор где угодно. Хотя бы в той же кулинарии. Или в музыке. Но качественно и красиво влиться в одно из течений вполне возможно, добавив туда что-то от себя. Смешав что-то старое, можно получить совсем новое блюдо. И это даже не будучи мужиком.

— Лучшие повара — вовсе даже не обязательно мужчины.

— Естественно, просто мужчины гораздо больше, чем женщины, любят хвастаться. Заходит такой на кухню и говорит как бы сам себе: «Ну не я ли лучший повар в мире?» Или: «Ну не я ли за сто шагов рикотту от творога отличу?» А женщина всё это время готовит и молчит. Потому что, если она скажет «да», то ничего не изменится, а если она скажет «нет», то мужчина тут же спросит почему, и разговор затянется.

— Как у нас сейчас?

— Да, как у нас.

Пораженный ее нестандартной логикой, я не знал, что и сказать. Но потом все-таки нашел выход:

— Наверное, все дело в подходах. Когда готовишь кулинарное чудо, ты постоянно следишь, чтоб не испортить дорогостоящие продукты. Или вообще даешь задание поварам, а сама только и ждешь результат. А в простых случаях закинула в кастрюлю, и пошла рубиться в игрушку на компьютере. И только через полчаса собственным носом чуешь, что пельменя не только сварились, но уже и прожариться успели. Нет?

— Да нет. У меня сейчас облом со временем. И вообще… знал бы ты, как устаю сейчас. Скорее морально. Я никогда еще не существовала так динамично. Когда я раньше жила, то дома на диване валялась, то шлялась где-то, то сидела за компом или торчала от какой-нибудь дряни. Такое состояние было — гнусь, одиночество, осознание собственной бессмысленности. Порой обострялось настолько, что хоть в петлю. Прожигала жизнь, и вообще шла к деградации. Одиночество — это когда крадешь кусочки чужих жизней, чтобы чем-то наполнить свою. А сейчас, после того как все радикально поменялось, пришлось привыкнуть к новому темпу. В жизни-то я никогда так серьезно не занималась, тем более боевыми искусствами, ни о чем таком речи вообще не шло. Только мутить, ждать на холоде, вмазываться и так далее. Слава богам, прошло уже достаточно времени, об этом практически не вспоминаю. Только если попадается кто-то на глаза, или фотки, например... не могу на них смотреть. Ненавижу себя прежнюю. Но иногда вдруг накатывает, что спасает только работа.

В результате за обедом мы просидели и проговорили до самого вечера.

От обилия непривычной пищи и неудобной японской мебели у меня забурчало в животе, постепенно затекли ноги, устала спина и заболела шея. Казалось, я стал взрослее, и немного старее, зато Эля совсем не изменилась. Мы сидели и разговаривали, как давно не видевшиеся брат с сестрой, которым много чего можно рассказать и есть чем поделиться.

Время промелькнуло незаметно. Я простился, поблагодарил за гостеприимство, и собрался возвращаться к себе в гостиницу. Мы расставались, будто старинные друзья. Напоследок она сказала:

— Вот, возьми мою визитку.

— Визитка-то тебе зачем? — удивился я, разглядывая красиво оформленный прямоугольничек тонкого картона.

— Захотелось, чтобы было. Мало ли что. Позиционироваться при помощи ея.

— Ты же никуда не уходишь.

— Ну и что? Погоди, кстати, — вспомнила. Ты сейчас в гостиницу? Слушай, завези моему профессору посылочку, это тебе почти по дороге, он же на Черной речке живет. Приносил несколько книг, надо вернуть, пока еще в Питере. А то скоро опять умотает.

— Что? — занервничал я, — какие еще книги? Ты же только со своего букридера читаешь.

— Просила. Там много иллюстраций и электронная версия не тянет. Неудобно с ней.

— А что за профессор у тебя? Ты разве болеешь чем-нибудь?

— Вот такой, знаешь ли, профессор. Изучает меня. А мне он заказал веб-сайт и обложку для монографии, так что у нас обоюдовыгодные контакты. Завезешь?

— Ох… мне завтра на «Метеор», и день в дороге.

— Да ладно тебе! Не будь гадом! Время же детское! Кстати, как у тебя с деньгами? У него компик скис, если починишь — заплатит.

— Еще и работать вечером. Что с компьютером?

— Не знаю, по-моему, он что-то там с Виндами намудрил. Говорит, ни одна прога не работает. Кстати, про меня он все знает, поэтому можешь не таиться с ним, не парься, не запалишь. У него работа такая. Если у тебя ничего не прокатит, то просто поговоришь с ним, а это уже кайф. Он — прикольный дед!

Из-за природного мягкосердечия я согласился. Эля сначала обрадованно разобъяснила, как найти ее профессора, а потом, прямо на моих глазах, позвонила ему и предупредила, что книги принесет ее друг.

Уходя, я чувствовал, что во мне нечто все-таки осталось от нее, что-то она мне передала. Только вот что? Я не знал. Но такие мысли быстро сменились более обычными — назавтра ожидался сложный день, а тут еще ехать к какому-то профессору.

Не прошло и получаса, как я звонил в домофон высокого нового дома на улице Савушкина. После обмена репликами, меня пропустили.