Остальной рабочий день не представлял собой чего-то из ряда вон выходящего. Как обычно, до пяти часов, к Алексу обращались за помощью, и, как обычно, он по мере сил помогал.

Непривычной для русского уха фамилией, Алекс был обязан своему прапрадеду, который, будучи человеком авантюрного склада, не поладил с законом родной Британской Империи. По семейным преданиям ему грозила в лучшем случае долговая тюрьма, а может и виселица. Вот он и решил соригинальничать, сбежать не в Америку, как делали многие, а в Россию. Его решение можно было объяснить, только плохим знанием географии с историей. Было это во времена великого и несчастного государя Александра II, когда в России началась своего рода «перестройка», стали модными такие слова, как «адвокат», «банкир», «акция», «биржа». Возможностей для применения талантов молодого предприимчивого британца было много, мешал только языковый барьер. В отличие от французского, которым в России-матушке владел практически каждый образованный человек, разговорного английского почти никто не знал. Французским Джон Питер (John Peter) немного владел, но очень плохо, русские его почти не понимали, поэтому пришлось изучать варварский язык своей новой родины, который ему так и не покорился полностью. Скоро он женился на русской девушке, принял православие, изменил свое имя на Ивана Петровича, а фамилию, почему-то сначала записанную, на русский манер он исправил как надо, и поступил на государственную службу. Семейные предания так и не сохранили информацию, какое образование было у Ивана Петровича (Джона Питера), да и было ли какое-нибудь вообще. Но, как бы то ни было, неким образом ему удалось стать присяжным поверенным (адвокатом), причем, несмотря на акцент, довольно удачливым. К концу жизни Иван Петрович сколотил приличное состояние, упрочил свое положение в обществе и приобрел имение в Тверской губернии. Кроме того, он владел двумя домами на Самотеке в Москве, имел акции, счета в банке и прочие ценности, что давало его потомкам неплохие перспективы. В России его считали немцем, и после смерти похоронили на Немецком кладбище в Лефортове.

Из трех сыновей Ивана Петровича, один стал, как и его отец, юристом, второй — врачом, а третий — офицером.

Первая мировая война в России плавно, через революцию, перешедшая в гражданскую, круто изменила судьбу всех сыновей Ивана Петровича. Никто из них не уехал за пределы гибнущего государства. Младший — будучи к тому времени уже капитаном, защищал честь своей израненной родины и пропал где-то на фронтах гражданской войны. Средний, вместе с семьей, сгорел заживо в своем деревенском доме, в том самом тверском имении, подожженном благодарными крестьянами, которых он лечил бесплатно.

Больше повезло юристу. Он принял новый порядок, отдал властям всю имевшуюся у него движимую и недвижимую собственность, и поступил на службу Советскому государству. Удивительное дело, но, проработав всю жизнь юрисконсультом, он избежал сталинской мясорубки и умер своей смертью в возрасте девяноста трех лет. Младший его сын стал пианистом, а старший — инженером-строителем, и работал на таких «стройках коммунизма», как Днепрогэс, Дом Советов, Московское метро… Он был очень талантливый человек. Прекрасно рисовал и писал маслом, сочинял красивые стихи и, намного опередив свое время, предложил использовать поляризованный свет для определения зон напряжения строительных конструкций. От неизбежного ареста, как «врага народа», его спасла ранняя смерть — он умер от туберкулеза в тридцатилетнем возрасте в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Это был дед современного Алекса.

Отец Алекса — Николай Александрович, был математиком, и занимался математическим обеспечением ракетной техники. О его работе Алекс мало что знал. В ту пору все, что касалось оборонной промышленности, было так засекречено, что дети часто толком и не ведали, какая работа у их родителей. Отец умер в пятьдесят один год от неизлечимой болезни, развившейся из-за сильной дозы ионизирующего излучения, полученной в молодом возрасте, еще до рождения сына.

Алексу тогда было двадцать лет, и от современных своих занятий он был еще очень далек. В том же году его чуть не выгнали из Горного Института, формально — за несданный зачет по физкультуре, а фактически, за участие в дурацком политическом спектакле, действующим лицом которого он, по своей глупости, оказался.

Уже без пяти восемь вечера Алекс входил в известное уже здание транспортной прокуратуры. Показав дежурному свой паспорт, он получил повестку и прошел на второй этаж. Коридор был пуст, и в двадцать четвертый кабинет никого не было. Постучав в косяк двери, он услышал знакомый голос. Голос предложил войти. Сегодня Валентина Игоревна была одна. Обстановка кабинета в чем-то изменилась. Все сейфы были закрыты, со столов исчезли кучи папок и документов, только несколько бумаг лежало у Валентины Игоревны на столе. Да и сама она в чем-то изменилась. Ее серый элегантный жакет отсутствовал, и она сидела в снежно-белой блузке.

Этот допрос совершенно не походил на предыдущий. Даже не допрос, а, по сути, просто беседа, и эта беседа продолжалась около часа. Наконец Алексу кое-что объяснили. Он узнал о мытарствах Лёхиного приятеля, о странной череде несчастных случаев, о непонятных отказах в работе оборудования и возможных последствиях исчезновения той компьютерной информации. Пропала отчетность за два года. Оказалось, что диски восстановлению почему-то уже не подлежат. Алекс благоразумно промолчал о том, что уже успел скопировать их содержимое на свой компьютер.

— Но я не понял, какая между всем этим может быть связь?

— Хорошо, я вам объясню. Дело в том, что потерпевший и сбивший его водитель в момент наезда разговаривали по сотовым телефонам. Кроме того, за предыдущие несколько дней, трое знакомых потерпевшего погибли именно в тот момент, когда они разговаривали по сотовым телефонам. Один вместе с этим телефоном даже с балкона вывалился. Его так и нашли с трубкой в руке. Все эти люди, кроме водителя, так или иначе, имели отношение к компьютеру потерпевшего. И все пользовались одной и той же компанией мобильной связи.

— Какой-нибудь Билайн плюс?

— Нет, компания Мобайл-Сити. У них все компьютеризировано, и можно передавать сообщения через Интернет.

— Сейчас почти вся связь, так или иначе, идет через Интернет. И, по-моему, почти у всех москвичей компьютеры, и у всех — мобильники.

— Не совсем так, вы преувеличиваете: у младенцев их нет. А здесь прослеживается явная закономерность.

— Ну, допустим. Кто-то охотится за информацией этого Золикова. Хочет ее украсть. Но почему так глупо и коряво всё происходит? Достаточно было скопировать информацию незаметно для хозяина, а тут гора трупов и полная неясность. Да, и почему сегодня вы все вдруг решили мне рассказать?

— Дело в том, что сегодня наша последняя встреча. Сейчас дело готовится к передаче в Окружную Прокуратуру. Моя работа уже закончена. Экспертами было установлено, что водитель в момент наезда, находился в состоянии наркотического опьянения. Наша работа, транспортной прокуратуры, на этом выполнена. Все остальное, всё то, что вы от меня сейчас услышали, не имеет отношения к расследуемому нами делу, и не представляет сейчас служебной тайны. Но, возможно, мои коллеги из Окружной Прокуратуры будут рассматривать дело в ином ключе. Подумайте об этом. Мне кажется, вы не имеете отношения к упомянутым трагическим событиям, поэтому, чтобы облегчить задачу моим коллегам, я позволяю себе сообщить вам некоторые установленные факты.

Алекс понимающе улыбнулся.

— Спасибо. Я могу идти?

— Да, вот, возьмите ваш пропуск. Вот еще моя визитная карточка. Можете быть свободны…

— До свидания. Всего вам доброго!

— До свидания… Подождите…

— Да?

— Вы ничего не хотите добавить?

Алекс видел, что Валентина Игоревна слегка устала: испарина выступила на лбу и над ее верхней губой. Она откинулась на спинку кресла, а он снова сел на стул и вдруг увидел, как на свету от настольной лампы просвечивали сквозь блузку ее грудки, такие красивые и упругие, что у него просто захватило дух. Видны были даже соски, они чуть-чуть проступали сквозь лифчик и блузку маленькими бугорками. Она немного подрагивала, и так же подрагивали ее грудки. Он весь напрягся, и тут увидел, что Валентина Игоревна закрыла свои большие влажные глаза, и как будто сон сморил ее. Не открывая глаз, она неожиданно спросила: